Десять тысяч небес над тобой (ЛП) - Грэй Клаудия - Страница 55

Несколько месяцев. До конца сентября.

— А потом? Что будет потом?

Может быть, другая Маргарет уже понимает это. У меня нет причин спрашивать. Но мне нужно знать, что будет с ребёнком, которого я помогла создать.

— Карин докажет свою доброту и усыновит осиротевшего ребёнка. Наш новый маленький кузен, конечно, ты станешь его обожать за время, проведённое в Дании. Естественно, ты захочешь, чтобы ребёнок часто приезжал. Возможно, даже пригласишь на несколько лет в Россию, до тех пор, пока Карин не станет слишком стара и не захочет вернуться в Копенгаген.

Кузен. Гость. Я уже чувствую, что мне это не нравится, думаю, что этого недостаточно. Эта Маргарет, должно быть, чувствовала то же самое, если бы она отчаянно не хотела этого ребёнка, она бы не попросила Владимира найти решение.

Но это, вероятно, лучший выход в её мире. Гордость царской семьи будет сохранена. Царь не узнает о беременности. И ребёнок скоро будет жить с матерью. Великая Княжна поможет растить его, или её. Они будут любить друг друга, и когда-нибудь… когда-нибудь может быть она сможет рассказать ему правду о том, как он пришёл в этот мир.

Маленькому человечку внутри, думаю я. Твоя мама расскажет тебе о твоём папе. Она расскажет тебе, что он был лучшим человеком, которого она знала.

Владимир обнимает меня:

— Ты такая бледная. Ты собрала вещи? Тебе нужна помощь?

— Не собрала, — потому что представления не имела, что уезжаю. — И мне нужно кое с кем попрощаться прежде, чем мы уедем. Он будет здесь до полудня.

— Очень хорошо. Я позабочусь о твоих счетах. Конечно, тебе пришлось сделать покупки, чтобы убедить царя, что ты хорошо проводишь время в Париже, но, должен сказать, ты хорошо справилась, — он накрывает мой подбородок рукой, как должно быть делал, когда я была маленькой. — Прежде, чем я забуду это сказать, я очень скучал по тебе.

— Я тоже по тебе скучала.

К одиннадцати утра Владимир помог мне упаковать почти всё. Я сложила свою записку Великой Княжне в конце её альбома, рядом с портретом моей семьи, прежде, чем засунуть это в её чемодан. Владимир, между тем, качает головой над моей новой коллекцией шляп с широкими полями.

— Честно, Маргарита. Зачем тебе столько?

— Это единственная одежда, которая будет мне в пору в ближайшие несколько месяцев, — говорю я, и он смеётся.

Потом звонит консьерж и говорит мне, что в саду меня ждёт гость. Владимир выразительно смотрит на меня:

— Твое загадочное прощание?

— Да. Я скоро вернусь, хорошо?

Естественно, Ритц сделал свои сады такими же элегантными, как остальной отель. Даже несмотря на то, что весна в Париже ещё только начинается, просторная лужайка уже сияет светлой яркой зеленью. Белые неоклассические статуи стоят на пьедесталах вдоль длинного узкого сада, а ветви деревьев, растущих по краям, уже отяжелели от бутонов, которые скоро станут цветами. Какие-то растения уже расцвели, по большей части, это тюльпаны.

Тео ждёт меня в углу сада, его серое пальто слишком туго затянуто в талии, шляпа надета под весёлым углом. Увидев меня, он торопится ко мне.

— О боже, сядь. Тебе нужно сесть. Как ты себя чувствуешь?

— Я всё еще могу ходить. Но спасибо. — Несмотря ни на что, я смеюсь.

Он ведёт меня к ближайшей скамье, его руки держат меня за плечи так, как будто я сделана из хрусталя. Когда мы садимся, он говорит:

— Чёрт побери!

— Я знаю. Я знаю!

— Я не могу это осознать.

— Ты не можешь осознать? — это меня тошнит по утрам.

— Просто… здесь маленький Пол. Или маленькая Маргарет. — он смотрит на мой живот так, как будто это экран прямо в мои внутренности, потом трясёт головой, явно пытаясь держать себя в руках. — Значит я буду дядя Тео. К этой ответственности надо привыкнуть.

Он слишком усердствует, пытаясь приободрить меня, потому что понимает, как это должно быть сбивает с толку. И может быть он слишком пытается казаться счастливым из-за того, что должно быть для него тяжело воспринять. Но я догадываюсь, что его эмоции искренни, и это меня трогает больше, чем я ожидала.

Я никогда не понимала, как кто-то может быть влюблён в двух людей одновременно. Сердце может петь только одну песнь за раз.

Однако, я узнала, что быть влюблённой не означает, что весь мир стал невидимым. Если ты кого-то находила привлекательным до этого, то он не сможет магически стать уродливым, когда ты влюбляешься в другого человека. Ты не перестаешь думать, что он забавно шутит, не перестаёшь интересоваться тем, что он говорит. У тебя не пропадают чувства к человеку, потому что он не тот, кто тебе дороже всех в мире.

Конечно, это не то же самое, как быть влюблённой. Как бы то ни было, я понимаю больше, чем когда-либо, о том, какая пропасть лежит между влечением и любовью. Даже в минуты какой-то связи с Тео, он стоял по другую сторону границы, которую у меня нет желания переходить.

И наконец Тео принял эту границу.

— Я угощу тебя первым пивом в твоей жизни, — шепчет он, наклоняясь вперёд, обращаясь к моему животу. — Гораздо раньше, чем тебе будет можно. Не говори родителям.

— Ты не в той вселенной. Я думаю, здесь это неважно.

— Никогда не знаешь.

— Тео, в последние несколько дней всё было так странно. Каждый раз, вспоминая, как Пол в тебя выстрелил, я не знала, что думать. Но теперь, это… я глажу небольшой бугорок на животе. — Прошлой ночью я думала о Поле, и ребёнок пошевелился, и всё, что я когда-либо чувствовала к Полу, вернулось.

— Это ребёнок Пола, — говорит Тео благоговейно. Он говорит это себе, не мне. — Боже, хотел бы я увидеть этого парня.

— Я тоже, — это кажется таким странным, зная, что я никогда не увижу этого ребёнка, не подержу его на руках.

Улыбка Тео искренняя, но почему-то неправильная.

— Я был рад, когда мне утром позвонили из отеля. После вчерашнего вечера я не знал, будешь ли ты со мной разговаривать.

— Почему я не должна с тобой разговаривать? — как глупо. Мы оба знаем, почему.

Он только говорит:

— Возможно, я перешёл границу. Определённо, мне нужно принести извинения Полу.

— Что же, передо мной тебе не нужно извиняться. Ты говорил от сердца, и у тебя есть право говорить правду о том, что ты чувствуешь, — здесь, в саду, под навесом деревьев, мы в сердце Парижа и почему-то одни. Я благодарна за это уединение. — Слушай, нам нужно быть честными.

— Всё ещё Пол, — говорит Тео. — Для тебя, он единственный. Я это знаю.

Я пытаюсь найти правильные слова.

— Прошлой ночью меня снова это всё накрыло, как сильно я хотела быть с ним. Мне нужно в этом разобраться, но с нашим Полом.

Тео улыбается мне, довольный, как всегда. Никто не догадается, что он только что признался в любви, потом не дрогнув отстранился.

— Я влюблена в Пола не только из-за лейтенанта Маркова. Это даже не так началось, правда. Просто тогда я призналась себе в этом. Увиденное в Нью-Йорке напугало меня, но всё так, как ты сказал. Я не могу винить его за то, что сделал другой Пол, так же, как не виню тебя за то, что сделал другой Тео.

Его губы сильно сжимаются, потом он говорит:

— Ты уже обещала мне это.

— Нет, теперь это на самом деле так, — говорю я, и несмотря на то, что сейчас может быть неудачный момент, я беру его за руку: — Я сомневалась в тебе из-за того, что сделал другой Тео, и я была неправа.

— Это слишком высокая цена за прощение, — говорит Тео. — Потому что, простив меня, ты простила Пола.

Все было не совсем так просто, но достаточно близко.

— В каком-то смысле я чувствую себя так близко к Полу, как никогда, — моя рука снова застывает на животе.

— Я надеялся на это.

Я тихо говорю:

— Ты не спросил, чей это ребёнок, когда я тебе рассказала.

— Помнишь, как мы с Полом говорили о сексе?

Да, и больше ничего не хочу об этом знать.

Должно быть, у меня кислое выражение лица, потому что Тео неправильно его понимает.

— Слушай, если ты не готова, я могу сделать то, о чём ты меня просила в первую очередь. Я могу отправиться в главный офис с нашей информацией, теперь мы выполнили задание Конли. Он должен сказать, где Пол, дать мне потенциальное лекарство и всё такое.