Русская литература: страсть и власть - Быков Дмитрий - Страница 8

Трагедия жизни Крылова во многих отношениях в том, что, как правильно говорил Бродский, в России нужна слоновья шкура. Не выдерживает литературного поприща человек, который может быть и робок, и нежен, и мизантропичен, и романтичен. И «Почта духов» – это книга тяжеловесного, мрачного русского лентяя, русского мудреца, мудреца-романтика. Конечно, с этим жить невозможно.

Но, с другой стороны, вот что важно: то, что доступно этому мудрецу и романтику, совершенно недоступно другим. Книгу такой боли и такой страстности мог написать только совершенно неприспособленный к жизни, пугливый и уязвимый русский медведь, страшно сильный, страшно робкий и страшно сострадательный. Никому другому это не откроется. Поэтому «Почта духов» остается таким же единственным великим творением Крылова (мы сейчас о прозе говорим), как «Горе от ума» стало единственным великим творением Грибоедова, как «Москва – Петушки» – великим творением Ерофеева, единственным. И в том-то и ужас единственного творения, что в него вложена вся душа, а для того, чтобы продолжать, нужна слоновья шкура. А этой слоновьей шкуры у гения чаще всего нет. Тем значительнее подвиг тех немногих, кто все-таки умудрился реализоваться.

Нам же остается перечитывать крыловские басни и радоваться тому, что он сумел спрятаться хотя бы за стену этого жанра, хоть и через аллегорию, а все-таки свое досказал. Ну не случайно же приношение Грибоедова ему:

В свое время Леонид Мартынов написал, что лучшая картина Айвазовского – это неоконченная картина «Взрыв». Помните это стихотворение:

Действительно, гигантский взрыв корабля – только этот взрыв и есть на картине. Фон никак не прописан. И это работает гораздо лучше, чем большинство батальных картин Айвазовского.

Полная аналогия с «Евгением Онегиным»: роман не окончен и потому вызывает взрыв эмоций самых разных – от восторга до недоумений. Только почему Пушкин не закончил свой роман?

Роман бывает не окончен по трем причинам. Первая: автор умер. Вторая: автору надоело. И третья: закончить роман не было возможности.

Ситуация, когда автор умер, подарила нам гениальный роман, который, будь он закончен, давно бы был забыт. Это «Тайна Эдвина Друда», самая большая тайна мировой литературы, потому что роман доведен ровно до середины, до шестого выпуска из двенадцати – Диккенс умер, работая над седьмым. И кто такой Дик Дэчери, убит ли Эдвин Друд и что будет с Джаспером, мы не узнаем никогда. И гадаем об этом сто пятьдесят лет, и это гораздо интереснее, чем если бы нам кто-то это объяснил.

Вторая ситуация довольно распространенная: автору надоело, потому что у него никак не убивается герой. Это ситуация из «Жизни Клима Самгина». Роман не становится от этого хуже, даже наоборот, герой более ярко высвечен отсутствием финала.

И третье. Есть роман, который нельзя было закончить по причинам, от автора не зависящим.

Пушкин предполагал совершенно конкретную фабулу «Евгения Онегина». Фабулу достаточно жесткую. Она многократно исследована в разных вариантах. И тем не менее закончить роман так, как он хотел, во всяком случае в опубликованном варианте, он не мог. Поэтому пришел к решению, которое не раз им озвучивалось (и Вяземский бывал тому свидетелем, и Нащокин): сделать печатный вариант «Онегина» – законченный, куцый, искусно оборванный на восьмой главе. А для себя, для друзей, для широко распространившейся в России подпольной литературы сделать второй, неофициальный вариант. И работать над этим продолжением, думать о нем, он продолжал и после того, как в 1831 году было подготовлено полное издание в восьми песнях. Предполагалось возвращение «Онегина» в 1833 году, есть наброски 1835 года – история Онегина продолжала Пушкина мучить. Но фабула этой истории, повторяю, была практически ясна ему с самого начала.

Получилось, однако, так, что роман закончен в самом неудачном месте, и до сих пор, исходя из этого неполного текста, мы, к сожалению, продолжаем понимать Онегина неправильно. Мы думаем, что Онегин – это лишний человек, умница, которому надоело почему-то развлекаться, хотелось глубокой истинной жизни. Он по разным причинам бросил свой круг, «Как беззаконная комета / В кругу расчисленном светил». Оказался в простодушной сельской среде, сломал там две жизни, горько раскаялся. И такова судьба человека николаевской России, где умные и честные не востребованы. А уж после этого он вступит в тайное общество, поедет, может быть, в ссылку на Кавказ и красиво погибнет, как надлежит уже двадцать лет спустя Печорину.

Из всего этого почти ничто не является правдой; более того, «Евгений Онегин» задумывался как роман мщения, роман как попытка свести счеты с одним из самых ненавистных Пушкину типов – типом пародийного русского байронита, который, не имея к тому никаких оснований, все время пытается представить себя либо поклонником Наполеона, либо учеником Байрона, трагическим, вечно мучающим всех, вечно кающимся, вечно неудовлетворенным типом. Что-то величественное ему постоянно мерещится в себе, в то время как он обычный человек-недоучка. Причем недоучка самовлюбленный. Классический тип из той самой светской черни, к которой Пушкин по молодости очень хотел принадлежать и в которой разочаровался уже к 1822 году. То есть это тот самый момент, когда появляется замысел «Онегина» и начинаются разочарования в ближайшем друге Раевском.

Но проблема в том, что этот пушкинский замысел от нас оказался сокрыт. Мы не привыкли к тому, что в романе главный герой оказывается отрицательным.

Пушкин делает все возможное для того, чтобы отделить себя от Онегина, чтобы провести эту демаркационную линию, выдумывает английский эпиграф из Э. Бёрка, который помещает в начало первой главы: «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение», – затем убирает этот эпиграф. Повторяет нам: «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной». Сначала приписывает Онегину несколько эпиграмм и острот – потом решительно убирает «Альбом Онегина»: все для того, чтобы снизить героя, чтобы отказаться от малейших параллелей с ним. Устраивает себе личную встречу, очную ставку с героем в девятой главе – вынужден отказаться, поэтому встреча Пушкина с Онегиным в Одессе остается неописанной. И мы в результате охотно принимаем Онегина за протагониста, тогда как протагонистом, то есть портретом автора, является совершенно другой персонаж.

Единственная статья, в которой у нас хоть как-то виден Онегин объективно, – это статья Писарева, первая статья из его критической дилогии «Пушкин и Белинский». Статья, в которой от Онегина – и как от героя, и как от текста – фактически не остается камня на камне. Несчастный Дмитрий Иванович Писарев писал эту статью в Петропавловской крепости в одиночном четырехлетнем заключении. А человек несвободный и больной всегда обречен ненавидеть то воплощение свободы и здоровья, каким для нас для всех был Пушкин.

Другое дело, что самого Онегина Писарев увидел абсолютно четко. Онегин, пишет Писарев, безнадежно пустой, совершенно ничтожный человек, предполагать в нем какой-то особый ум из-за того, что ему надоели светские развлечения, весьма наивно. Представьте себе, что вы любите некое блюдо, например пудинг, каждый день с утра пудинг и всё пудинг; разумеется, это надоест независимо, пишет Писарев, от ваших теоретических понятий о пудинге. Иными словами, пресыщенность никого не делает умнее.