Русская литература: страсть и власть - Быков Дмитрий - Страница 17

Чекалинский Германна не любит. И есть за что не любить. Бог любит людей более легких, менее расчетливых, более добрых. Таких, как Чекалинский с его ласковой улыбкой, улыбкой бога. И в нем сокрыт пушкинский автопортрет. Все, кто знал Пушкина, вспоминают его приветливость, его улыбку, его белые зубы, очарование его разговора. И только иногда в трясущихся от ярости руках (страха он не знал) изобличались его скрытые чувства.

И вот еще важная вещь, на которой я бы остановился. Секрет увлекательности пушкинской повести.

«Пиковая дама» – вещь интересная, от нее не оторвешься. А что делает текст интересным? Сходство – вот первое, что читателю интересно. Глубокая внутренняя осознаваемость. Сходство написанного с его биографией. Интересней всего читать про себя. Потому что своего будущего мы не знаем. Германн находится в том положении, в котором бываем мы все. В положении азарта, риска. Эта внутренняя линия здесь налицо.

Но есть еще не менее важные моменты, которые делают текст завлекательным.

Конечно, описание непредсказуемого, все, что связано со смертью, с призраками, с тайнами, – а тут роковая тайна, которой владеет старуха.

Но самое главное, универсальный рецепт бестселлера, – с интересом читается то, что с интересом пишется. С наслаждением читается то, что доставляло наслаждение писателю. Никакого другого ответа, кроме этой эмпатии, передающегося наслаждения читателю, на самом деле нет. Даже самый скучный текст, с наслаждением написанный, читается великолепно.

У Пушкина наслаждение чувствуется везде.

«Пиковая дама» с наслаждением написана и с наслаждением читается потому, что он любил игру, это его сфера. А любил он игру потому, что у нее своя воля. И это главная пушкинская мысль: судьба благоволит к тому, кто не ищет благоволения судьбы. Судьба благоволит к тому, кто легко относится к миру. Легко и учтиво.

Вот видите, какие далеко идущие выводы можно сделать из «Пиковой дамы». И если вас дома спросят: «О чем шла речь?» – вы скажете, что она, разумеется, шла о необходимости морального поведения. Прежде всего.

«Капитанская дочка» (1836) вообще роман загадочный, имеющий множество разноречивых откликов и трактовок. Одни считают его лучшим, другие – худшим произведением Пушкина. Понимают его единицы. Потому что для правильного его понимания нужно хорошо представлять себе исторический контекст, в котором эта вещь написана, а именно примерно 1835–1836 годы, общественную атмосферу, пушкинское состояние и круг проблем, который его занимает.

Разберемся сначала с двумя вещами. Первая довольно очевидна. Вы можете любить или не любить «Капитанскую дочку», но одного у нее нельзя отнять: она написана так, что от нее (повторюсь) нельзя оторваться.

В чем особенности пушкинской прозы?

Описаний ноль. Пушкин говорил: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы». «Капитанская дочка» написана коротко, емко, быстро, диалог стремителен, сюжет развивается мгновенно, и в сюжете все события сильные, вкусные: влюбленность, буря, дуэль…

История публикации почти детективная. Пушкин опубликовал ее в четвертой книжке журнала «Современник», в последнем номере 1836 года («Современник» был ежеквартальник). Напечатал без своего имени, выдав за записки покойного Петра Гринева и снабдив послесловием издателя. Гоголь, которому нельзя отказать в стилистическом чутье, сказал: «Если бы все тут же не подумали на Пушкина, ее вполне можно было бы принять за записки человека середины восемнадцатого века». Стиль, тон – все поймано замечательно.

Прочитавший тогда же эту вещь Александр Тургенев писал, что она непереводима ни на один язык, потому что удивительная манера пушкинского рассказа – насмешливая и при этом точная и сухая – по-французски будет выглядеть искусственно. И Барант, французский посланник, брался «Капитанскую дочку» переводить, но руки у него опустились. Действительно, «Капитанская дочка» на других языках теряет что-то неуловимое. Поэтому, скажем, Джойс (автор «Улисса» и главный прозаик двадцатого столетия) говорил: «В этой повести ни грамма интеллекта. Недурно для своего времени, но в наше время люди куда сложнее. Не могу понять, как можно увлекаться столь примитивной продукцией – сказками, которые могли забавлять кого-то в детстве, о бойцах, злодеях, доблестных героях и конях, скачущих по степям с припрятанной в уголке прекрасной девицей лет семнадцати от роду, которая только и ждет, что ее спасут в подходящий момент».

Но дело в том, что в «Капитанской дочке» есть второй, очень важный символический слой. Когда-то Михаил Осипович Гершензон (вероятно, лучший исследователь Пушкина в России двадцатого века; рекомендую вам его книгу «Мудрость Пушкина», 1919) заметил очень важный пушкинский инвариант, пушкинский постоянный мотив: сюжет обычно пересказывается с помощью картинок на стене, и это важная подсказка. Например, в «Станционном смотрителе» вся история рассказана сначала через картинки, «украшавшие его смиренную, но опрятную обитель», – картинки из жизни блудного сына.

А вот теперь вспомним, что висит на стене в доме комендантши и коменданта.

Что нам эти три картинки, как главные вехи истории, рассказывают? Что сначала будет война, что потом возникнет тема выбора невесты, и, наконец, абсурдная, комическая расправа мышей с котом (это, конечно, сцена расправы с Пугачевым, казнь Пугачева). Это символическое описание сюжета. Более того, у Пушкина постоянно присутствуют небольшие намеки на дальнейшее его развитие. Иными словами, в каждой главе содержится некая пусть небольшая символическая схема сюжета в целом. И история с бураном в этом смысле чрезвычайно показательна. В статье Марины Цветаевой «Пушкин и Пугачев», которая кажется мне основополагающей из того, что написано о «Капитанской дочке», образ Пугачева дан именно как образ Вожатого. То есть того, «что ждет нас на каждом повороте дороги», – чтобы вывести на путь в буран, в стихию, в жизнь.

И пугачевский бунт уподобляется стихии, уподобляется бурану. Это вечная пушкинская идея. И вот в этом, собственно, смысл «Капитанской дочки». Ее надо рассматривать в паре с другим великим историософским, историческим произведением Пушкина – прежде всего с «Медным всадником». Потому что именно там тема стихии начинает преобладать. И здесь нам потребуется сделать важный экскурс в историю написания «Капитанской дочки».

«Капитанская дочка» – это как бы художественная иллюстрация к историческому повествованию «История Пугачева» (1833–1834), первому историческому сочинению Пушкина, не имевшему большого успеха.

Почему вдруг в 1830-е годы Пушкин возвращается к истории? Ведь был уже «Борис Годунов» (1825), историческая трагедия, которая по большому счету написана о ситуации 1820-х годов, о моральной легитимности царя, о народе, у которого нет собственного мнения. А вот к истории пугачевского бунта Пушкин обращается в годы 1830-е. Сначала он добывает у царя разрешение заниматься в архивах, получает это разрешение и становится фактически придворным историографом.

Кстати говоря, царь дал Пушкину довольно прозрачный намек. «Годунова» в 1826 году печатать не разрешили (разрешили в 1831-м после многократных просьб), а в 1826-м царь написал Пушкину и передал через Бенкендорфа записку: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скотта», – то есть переделать «Бориса Годунова» в произведение прозаическое.

Этот сигнал Николая очень умен, Николай был человек неглупый. Если он называл Пушкина «умнейшим мужем России» и если он этого умнейшего мужа России в 1826 году завербовал, фактически привлек на свою сторону, почему же он советует ему писать в это время историческую прозу?