Еврей Петра Великого (Роман) - Маркиш Давид Перецович - Страница 21

Назавтра, на рассвете, вышли походным маршем в степь дивизии Алларта и Денсберга. День спустя отправился и царь с министрами, свитой, семеновцами и преображенцами и, маршируя безостановочно, переместился в авангард армии. Вид обычно зеленой в это время года степи был непригляден: тучи саранчи выжрали под корень траву и злаки, редкие жители-буджаки сбежали неизвестно куда, и только древние курганы, как черные знамена, реяли в диком горячем мареве. Тяжкая жара и безводье не прибавляли бодрости марширующему войску.

Выйдя наконец к Пруту, царь приказал на телегах собственного обоза и на лошадях свиты отправить бочки с водой погибающим от жажды солдатам, с хриплой песней шагавшим по степи. Вокруг бочек сделалась ликующая толкучка, и многие солдаты были задавлены своими товарищами; а иные умерли, опившись водой.

Соединение измотанных переходом дивизий Алларта и Денсберга с корпусом Шереметева произошло в лагере фельдмаршала, неподалеку от Ясс. Туда же явился Вейде со своей дивизией, а за ним следом артиллерия генерал-поручика Брюса и конница бригадира Моро-де-Бразе. Усталые насмерть люди с яростным криком, как в атаку, бросались в реку, а потом валились в прибрежную пахучую траву и засыпали надолго. Во сне они вскрикивали и корчились: быть может, им снилась безводная степь, а быть может, хлеб или щи.

Обильное пролитие солдатской крови немыслимо было без обильных генеральских застолий: в ожидании Отбивного Часа генералы обменивались, за дружеским вином, боевыми шутками и назидательными анекдотами. В то время как русские кушали водку и вино, турки, весьма вероятно, хлебали молочную рисовую кашу — но отнюдь не содержимое воеводских тарелок и стаканов определяло содержание их бесед, равно кровавых. Солдаты же обеих сторон были вполне равнодушны к бравой похвальбе и много спали перед смертью.

Поводом для буйного застолья в русском лагере послужила вторая годовщина со дня Полтавской победы над шведами. За палатками царского штаба был сооружен длиннейший стол, с каждой стороны которого любопытный человек насчитал бы до ста десяти кувертов. Петр со своими министрами, генералами и почетными гостями явился к столу после торжественной обедни и парадной артиллерийской стрельбы. По правую руку от царя было приготовлено место для господаря Димитрия Кантемира, по левую сели, согласно предварительной договоренности, Великий канцлер граф Головкин и барон Шафиров. Екатерина угощала армейских дам, оставивших ради такого случая своих детей на попечение нянек. Справа от царицы сидела дородная генеральша Алларт, слева — сухопарая и громкоголосая генерал-майорша Гинтер. Стол ломился от обилия мяс и рыб, нежный ветер доносил запах жареного до чутких солдатских ноздрей. Каждой шестерке гостей придано было по виночерпию — Преображенскому или семеновскому капитану. Каждый виночерпий командовал тремя рослыми и красивыми солдатами для перемены стаканов и бутылок.

Царь то впадал в мрачную задумчивость, то вдруг становился необыкновенно оживлен. Следя за тем, как гости пьют и едят, он несколько раз, ударяя ладонью по столу и наводя почтительную тишину, повторял отрывисто: «Пьян да умен — два угодья в нем». К концу обеда, затянувшегося до одиннадцатого часа вечера, гости сидели тяжелые, осоловелые. Незадолго до конца прискакал адъютант князя Репнина с добрым известием: князь добыл четыре тысячи быков, восемь тысяч баранов и триста маленьких польских тележек ржаной муки. Петр тут же распределил провиант по полкам и дивизиям.

Назавтра участники обеда отлеживались в тенистых местах с головной болью, поправлялись огуречным рассолом и шепотом вспоминали печальную историю курляндского герцога, любезного молодого человека. Герцог женился этой весной на царевой племяннице, на свадьбе в меншиковском дворце крепко перебрал и, не похмелившись вовремя, скончался на руках у безутешной и весьма привлекательной молодой супруги. Огорчительная, но и забавная слегка история для тяжко похмельного человека: «Он умер, а я — нет».

А на следующее утро снова собралось застолье: праздновали день св. Петра — царевы именины. Именинник был взвинчен, дергал щекой и головой, ругал турецкого Великого визиря Мехметку за его трусость и нежелание объявиться. Потом, оставив гостей, ушел с шутом Лакостой в свой шатер. Гости, посидев еще с полчасика, тихо разошлись.

А неприятель тем временем подал о себе весть. Двадцать тысяч конных татар накинулись на передовой русский пикет — шестьсот всадников под началом подполковника Ропа — и растерзали его на виду у бригадира Шневищева, остолбеневшего от неожиданности и не сделавшего ни малейшей попытки вызволить избиваемых. Подполковник Роп попал в плен… Инцидент этот, однако, не был принят в серьезный расчет: случается, бывает. Да ведь это еще и не турки, а татарва. Да и всего-навсего шестьсот человек. «Потеря пикета только разозлит наших молодцов!» — заметил главнокомандующий Шереметев. Решено было переправляться через Прут, чтобы обмануть и опередить турок. Бусурмане, однако же, обманом не были застигнуты врасплох и, появляясь по обе стороны реки, тревожили окраины русской армии стрелами и дикими криками. Разведка поставляла разноречивые сведения: то ли турки близко, то ли далеко, то ли их сто тысяч, то ли двести. В любом случае получалось, что русские войска насчитывали немногим менее восьмидесяти тысяч человек, если считать по дню выхода в поход. Полковые командиры доносили, что с того дня основные потери в людях понесены по причине болезней и голода, а не из-за частых, но мимолетных неприятельских нападений. Прежде чем коварных турок, следовало победить голод, и раздраженный затянувшимся походом Петр отрядил генерала Ренна с пятнадцатитысячным отрядом в Центральную Валахию, на поиски провианта. Последний перед решающей схваткой смотр принес новые огорчения, над которыми уже не оставалось времени раздумывать: в рядах армии не насчитали и сорока семи тысяч бойцов. Солдаты остались лежать в степных ямах, в тыловых и прифронтовых лазаретах. Следовало либо срочно отступать, либо наступать безотлагательно. Ввиду полной неопределенности наступательного маршрута часть генералов склонялась к скорейшему отступлению. Петр мешкал, сердился и буйствовал, и в конце концов отступление было отрезано: турки свалились на русских как снег на голову.

Удар пришелся по кавалерийскому корпусу генерала Януса, отправленному царем для разрушения турецких мостов через Прут. По донесению разведки, мосты эти только-только начали наводить в тринадцати километрах от русского лагеря; Янус наткнулся на два уже законченных моста, по которым лавиной катилась конница, в четырех километрах от своего лагеря. Переправа, как видно, началась уже давно: турки возводили предмостные укрепления, их пехота в белых янычарских чалмах густо покрывала долину. К моменту обнаружения противника на этот берег успело переправиться не менее пятидесяти тысяч турок.

Скомандовав полуоборот арьергарду и флангам, Янус приказал отступать. Турки, не прерывая переправы, окружили русских вертящимся колесом своей конницы. Под огнем и стрелами, теряя людей и лошадей, Янус отходил. За восемь часов его корпус, стиснутый в кулак, прошел семьсот метров. В десять вечера турки ослабили нажим, и русские прибавили шагу. Только на рассвете, к пяти часам, показались гренадеры генерала Денсберга, явившегося прикрыть Янусово отступление. Отступавшие привели за собой к воротам своего лагеря почти всю турецкую армию. Поднятые по тревоге гвардейские полки приняли на себя первый, накатный турецкий удар. Не прекращая стрельбы, не давая противнику передислоцироваться и выйти из-под огня и стрел, турецкая армия продолжала группироваться вокруг русского лагеря, готовясь то ли к осаде, то ли к штурму. Русские, пользуясь тыловой прорехой в замыкающемся понемногу окружении, сделали попытку отступить — и попали из огня да в полымя: растянув левый фланг, турки завершили трехстороннее окружение, вплотную прижав царское войско к реке, служившей теперь ему естественным тылом. За рекой, стреляя из ружей и луков, скакали по холмам буджацкие татары и поляки киевского палатина. Несколько часов спустя к ним присоединились шведы.