Время не ждет (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 61

— Я против Кремля! — Рубанул ладонью Хосе, — Москва любит подминать под себя революционные движения, а в нашем случае это скорее минус. Лонг на такой союз точно не пойдёт. Да и не факт, что наш договор с Кремлём пройдёт мимо Коминтерна. А в этом случае всё насмарку.

— Юг не лучше, — Русский мрачно выдохнул струю табачного дыма в сторону, мельком глянув на короткую драку в углу бара, — Лонг, несмотря на все свои христианские закидоны, вполне себе интернационалист, насколько это вообще возможно для южанина. А эти идейные потомки конфедератов сами те ещё фашисты. Замараемся, Хосе. Негры на каждом фонарном столбе висеть будут, да и к социалистам многие из них относятся немногим лучше.

— Здесь бы я поспорил, — Мотнул головой испанец, — Как бы к ним не относиться, но в парламенте Конфедерации заседали представители индейских племён, да и чёрные полки за них воевали, вполне себе добровольческие. Нет, Серж, ты не прав. Клише.

Русский усмехнулся, туша самокрутку в грязном блюдце, но промолчал.

— Проблема с Югом в другом, — Продолжил испанец, — слишком они… конфедераты. Единое командование? Забудь! В каждом округе свой главнокомандующий найдётся! А вот влиться в ряды, так сказать, они вполне способны. Когда… и если начнётся заваруха, они вполне способны взяться за оружие. Главное здесь — подготовить почву и «правильные» лозунги. Подготовить их, и на втором этапе они могут стать союзниками.

— Другое дело, что не хватает сил для первого этапа, — Мрачно подытожил Сергей, — точнее даже — оружия.

Снова воцарилось молчание.

— Значит, никаких союзников, — Задумчиво подытожил Хосе, — слишком ненадёжны. Скверно.

— Н-да… Хотя знаешь, — Мрачновато усмехнулся русский, — может, оно и к лучшему. Что Москва с её Коминтерном, что южане — всё это политическая проституция. Можно соглашаться на любые коалиции, но только до тех пор, пока они не вступают в противоречие с политическими убеждениями. Что Юг, что Москва…

Он усмехнулся молча, и закурив по новой, продолжил:

— История Революции в России показала, что для захвата власти нужна прежде всего революционная ситуация и решительная, боевитая партия с крепкой дисциплиной. Революционная ситуация в США назрела давно, но местные фашиствующие власти умело сеяли рознь в рабочей среде.

— Расовые проблемы не забудь, — Добавил Хосе, — Распоследний белый оборванец уверен, что он всяко лучше какого-нибудь итальяшки или «ниггера».

— Не без этого, — Согласился Сергей, затянувшись, — Революционная ситуация у нас есть, а вот с партийной дисциплиной и агитацией пока проблемы. Помню, сколько было эсеров… и где они? Власть перехватила небольшая партия большевиков.

— Предлагаешь сосредоточиться на агитации и партийной работе? — Подобрался испанец.

— А у нас есть другой выбор? — Вопросом на вопрос ответил Сергей. — С союзниками совсем плохо. Можно сказать — нет у нас союзников. Лонг и Нортон в лучшем случае попутчики, и то… Значит, усиление агитации, не просто вербовка, но и разъяснение политической программы.

— Время… — Родригес откинулся на спинку стула и задумался, — хотя ты прав, выбора у нас всё равно нет. Значит, все силы на агитацию.

— Побольше конкретных примеров, — Предложил русский, — местные любят графики, фотографии и списки. Концентрационные лагеря для беженцев из Оклахомы в Калифорнии^[123], к примеру. Фотографии детей, списки людей с адресами, графики. Потом — Чикаго. Помнишь ту историю, когда голодные учителя штурмовали банки? Напомнить.

— И горы гниющих продуктов, закапываемых в землю, — Добавил Хосе, — Власти стравливают горожан с фермерами. А показать реальную ситуацию, так не друг на друга злиться будут, а на власть, на капиталистов. Успеем ли?

— А куда мы денемся? — Философски пожал плечами Сергей, — Нужно сейчас раскачать ситуацию до предела, чтобы Лонг с его христианским социализмом воспринимался обывателями как «меньшее зло». Иначе, дескать, новая Гражданская, только много хуже.

— Осталось только придумать, как нейтрализовать самых активных профашистских вояк, — Пробормотал Родригес, — иначе получим мы на свою голову правый переворот!

— А что тут думать? — Родригесу показалось, что в полумраке грязного бара глаза русского сверкнули красным, — Террор! Индивидуальный террор наиболее активных фашистов. Не только их самих, но и членов их семей! Помнишь? «Блажен, кто…»^[124] Только так!

Сергей моргнул, и наваждение пропало… но озноб остался. Родригес понимал дикую, ветхозаветную правоту русского, но не принимал её душой.

Вроде бы и правильно — око за око… да и убийство полковника Эйзенхауэра с семьёй сильно остудило пыл фашиствующей армейской верхушки. Не привыкли они к тому, что чернь может поступать с ними так же — семьями, под корень…

Но…

— Я не могу позволить себе умереть! — Рявкнул немолодой мужчина за соседним столом, жахнув кулаком по дощатому столу, — Я заложил душу в корпоративной лавке!

Такая ярость и боль прозвучала в этих словах, что у Родригеса будто окунули в ледяную воду. Он прекрасно знал суть этих слов…

Можно ли назвать свободными американских шахтёров? Людей, которые не получают денег за свой труд, лишь «заботу» об их быте от угледобывающей компании. Жильё принадлежит компании. Ваучеры, расплатиться которыми можно только в корпоративных лавках по завышенным ценам. Корпоративные врачи, школы… система продуманная.

Работяга, как бы он не надрывался, постепенно влезал в долги и превращался в «угольного раба», не имея возможности даже бросить работу. И долги эти переходят по наследству^[125]…

— Я шахтёр, Хосе. Потомственный. — Одними губами сказал русский, глядя ему в глаза, и встал. Подойдя к самодеятельному музыканту с банджо, скучавшего у грубого подобия барной стойки, заказал выпивку.

С минуту они о чём-то разговаривали, потом Сергей засмеялся и хлопнул музыканта по плечу. Встал… и вот уже банджо наигрывает незатейливую мелодию. А русский, прищёлкивая пальцами, пошёл в центр бара, привлекая внимание.

— Они говорят: «человек — это грязь»

^[126]

.

— Простой человек — это быдло и мразь.

— Быдло и мразь, знай, давай им пинка —

— Жилистые руки, тупая башка».

К концу первого куплета шахтёры замолкли, отбивать ритм ладонями по столу.

— Шестнадцать тонн выдаёшь на гора

— Ещё день жизни в минус и глубже в долгах,

— Не ждите, святые, хоть близок финал —

— Барыгам душу давно я продал.

Стук стал таким, что казалось, они хотят разбить столы вдребезги, лица светлые и злые одновременно.

— Я рождён хмурым утром едва солнце взошло,

— Слегка подрос — в шахту, в зубы кайло,

— Шестнадцать тонн за смену — упасть и не встать,

— А босс лишь хмыкнет: «Ништяк, твою мать»!

— Промозглым утром в дождь я родился тут

— Нарвись-на-неприятность — так меня зовут

— Меня воспитала старая львица

— Справиться со мною не нашлась девица

— Попадёшься навстречу — отвали, зашибу,

— Те, кто не понял — давно уж в гробу,

— Один кулак железный, второй — стальной,

— Одной рукой промажу — так достану другой.

— Даёшь шестнадцать тонн — и какой с того прок?