Два шага до чуда (Очерки) - Васин Михаил - Страница 15

Федор Тимофеевич поднял удивленно брови: старый человек, а такие глупые вопросы задает.

— Я к тому, — примирительно, но все еще насмешливо продолжал старик, — что если ловил, то твой опыт как раз здесь и пригодится. Нету здесь рыбы.

— Как нету? — рассердился Федор Тимофеевич. — Всегда эти места рыбой славились.

— Вот то-то, что «славились»! А теперь не славятся. Ушла отсюда рыба. А которая не ушла, — подохла. Лягушек — и тех нет. Там, подальше, еще ничего. А здесь совсем плохо — мертвая вода. Вот, вот она, погубительница рыбы, — и старик указал на комки грязной пены, которые, кружась, медленно плыли по поверхности. — Где такие хлопья увидишь, верно тебе говорю, рыбы не ищи. А здесь вон их сколько натащило! Зря сидишь только.

Старик ушел, а Федор Тимофеевич стал сматывать удочку. Что за пена? Откуда берется? Подцепил комок, приставший к берегу. Понюхал. Потер между пальцами. Да ведь это, кажется, отходы комбината — сульфатное «мыло». Глянул вдоль берега. Ну да, так и есть: там, где в озеро выливались производственные воды целлюлозно-бумажного комбината, поверхность, будто серой чешуей, была покрыта хлопьями.

Отправляясь домой, в Ленинград, Солодкий увез с собой банку этого «мыла». Лабораторный анализ дал странные результаты. Кроме ядовитых веществ в пене оказалось много канифоли, древесных жиров — таллового масла — и других полезных химических продуктов. Видимо, когда варят целлюлозу, ценные вещества, содержащиеся в древесине в ничтожных количествах, вывариваются и скапливаются в образующемся в это время «мыле». Так что пена — грязная, вонючая, ядовитая пена, превращающая реки и озера в «мертвую воду», — не что иное, как сгусток драгоценностей, извлеченных по крупицам из сотен, тысяч и миллионов кубометров древесины!

Нет ничего удивительного, что Солодкий на многие годы увлекся зловонной пеной. Ее привозили в лабораторию в бидонах и бочках, с ней проводили сотни новых и новых опытов. И уже имелись успехи: золотилась на солнце канифоль, желтело в колбах древесное талловое масло. Но ученый был недоволен: он никак не мог поймать, выделить обнаруженное в «мыле» особое жироподобное вещество — ситостерин.

Снова и снова опыты. И все зря. Потом мелькнула надежда: в пробирке с темно-бурым раствором заблестели едва заметные белые иголочки-кристаллы. Анализ. Никак не унять дрожь пальцев: да, это он, ситостерин… Неужто конец охоте? Неужто пойман? Но когда попробовали отфильтровать кристаллики на специально сделанной для этого центрифуге, надежда угасла: белые иголочки вместе с раствором проскочили наружу.

Как ни хитрил Федор Тимофеевич, как ни изменял условия фильтрования, проклятых иголочек удержать не мог. Не раз казалось, что ситостерин в руках, но в последнюю минуту белое вещество, словно призрак, уходило между пальцами. Федор Тимофеевич было сна лишился: все думал. Однажды ночью, после полного неудач и огорчений дня, придумал что-то новое. Ждать утра уже не мог. Среди ночи отправился в цех, где делал опыты. Пришел. Пусто, уныло. Даже в облике установки было что-то безнадежное. Может быть, поэтому он, хотя и взял уже ковш, чтоб зачерпнуть раствора, к работе сразу не приступил, а походил возле, потер пальцем станину центрифуги, похлопал ладонью по боку чана, в который вчера второпях был слит после центрифугирования раствор, да так и оставлен на ночь. Похлопывая, он наклонился к раствору с ковшом, но снова не зачерпнул.

Остановило его, наверное, то, что, когда он хлопал и глядел внутрь чана, не увидел на поверхности раствора ряби, бегущей от вздрагивающих боков к центру. Похлопал еще — и уже смотрел с интересом: всколыхнется рябь или нет? Рябь, конечно, была, но какая-то плохо заметная. Не потому ли, что поверхность раствора не отливала, как всегда, зеркалом, а была матовой, словно тронутая ледком? Федор Тимофеевич в задумчивости ткнул туда пальцем и в самом деле почувствовал тоненькую, едва заметную корочку.

И уже в следующее мгновение от его усталости и задумчивости не осталось и следа (какой там лед в июле!). Ковш грохнулся на пол, а рука осторожно, ласково, нежно отламывала кусочек корочки и подносила к глазам. Да, да, иголочки!.. Собрались-таки вместе, склеились. Как же это вы?..

Он не ушел из цеха до утра. И все понял, и все повторил. Все было до глупого просто: раствор, пропущенный через центрифугу, насыщался воздушными пузырьками, которые, всплывая, вытаскивали на себе к поверхности и неуловимые кристаллики. Значит, надо после центрифуги просто оставить раствор в покое. Больше ничего не надо. И иголочки ледком соберутся на поверхности!

Установка стала работать. Белый порошок сыпался в банки, а потом отправлялся к ученым-медикам. Врачи считали, что ситостерин способен изгонять из кровеносных сосудов человека тяжкую, неумолимую болезнь — атеросклероз, болезнь, которой подвержено множество людей, достигших сорока-пятидесятилетнего возраста. Но широко проверить эту способность до сих пор не было возможности: ситостерин нигде не вырабатывался, кроме как в США. Но и там, хотя получали его из дорогого соевого масла, не могли выделить в чистом виде, а использовали в смесях с другими веществами. Эти примеси мешали тщательным его исследованиям.

Теперь же чистый ситостерин был в руках у врачей. Начались строгие испытания. Ситостерин их выдержал: в течение 4–6 недель он поднимал с постели многих из тех, кто уже давно не мог подняться. Люди возвращались из больницы домой, снова могли ходить, гулять, даже работать.

А на столах в химических лабораториях уже выстраиваются новые пробирки с синими, желтыми, зелеными, розовыми растворами. Исследования тайн хвои и листьев продолжаются. Минует год, другой, и новые добрые посланцы наших верных зеленых друзей — лесов, лугов, полей — придут к нам в дом, чтобы защитить нас от вредных микробов, избавить от болезней, напоить ароматом воздух, сделать нашу пищу вкусной и полезной.

Растет свеча на дереве. — Загадка всем загадкам. — Элемент жизни. — Световой двигатель. — Ошибка Тимирязева. — «Сын тьмы». — Слезы на камне. — Самая страшная книга. — Скатерть из сказки. — Мечта ученого. — Наука плодородия. — Смерть паразитам! — Гидропоника — воды работа. — Растение управляет фабрикой. — Огурец в воздухе. — 60 урожаев в год. — «Пища богов».

О зеленой химии можно говорить без конца. Мир растений бесконечно разнообразен — он насчитывает более полумиллиона ботанических видов. Все это — и огромная сосна, и крохотная, не видимая простым глазом водоросль — заводы, вырабатывающие свои особые, зачастую очень сложные вещества и смеси их.

Химическая продукция иных подобных «предприятий» столь привычна с детства, что мы мало задумываемся над тем, как же растению удалось произвести на свет такое чудо, как например ароматное яблоко, прозрачный, тающий во рту виноград, твердое мучнистое зерно. Изделия других, большей частью непривычных, иноземных зеленых фабрик поражают, изумляют нас. Да и как не удивиться дереву (оно растет в Америке, на Панамском перешейке), на котором зреют… свечи. Именно свечи! Продолговатые, очень богатые жиром плоды этого дерева превосходно служат для освещения помещений. В середину сорванного с ветки плода нужно только вставить фитиль — и свеча готова. Горит она в течение трех — четырех часов и совсем не коптит.

Или возьми другое американское деревцо, которое называют «мыльным». Если его спелый плод хорошенько растереть, образуется много пены. Когда-то это свойство натолкнуло жителей на мысль испробовать диковинные «фрукты» в качестве мыла. Опыт был настолько удачным, что и сегодня местное население предпочитает «мыло», выросшее на дереве, настоящему и использует его не только для мытья, но и для стирки.

Всему этому можно, конечно, удивляться. Но, если приглядеться повнимательней, и в обыкновенной березе, яблоне, кусте земляники или помидоров можно заметить не меньше удивительного. Почему, например, вырастая на одной грядке, в одной и той же земле, растения дают столь непохожие плоды?