Пара для дракона, или игра в летнюю ночь (СИ) - Чернышова Алиса - Страница 20

И после, сидя в кресле напротив до странности вялой фейри, дракон недоумевал — куда делась эта ненависть? Почему на её место пришло необычное, почти неуместное в таких-то обстоятельствах ощущение схожести, родства, желание касаться? Тогда Ис подумал, что это какой-то приворот — ровно до момента, когда заглянул в гаснущие от боли глаза, отражающие проклятый салют (Ледяной потом уговорил князя сменить салюты в этот день огненным шествием и летающими фонарями; Тир согласился, хотя и посмотрел с задумчивостью озадаченного натуралиста, у которого в колбе плавает медуза, невозможность существования которой он доказал пару лет назад).

Тогда, впрочем, Ледяному казалось, что он смотрит не в чьи-то гаснущие глаза, а в зеркало; именно такой взгляд он видел на собственном лице в последние дни у Лаари, когда было уже все равно, чем это все закончится — лишь бы не помнить. Это было странно и дико. Да, Ис безумно любил Гора, но только в Раоке тогда он нашел понимание, отражение того ужаса, пережитого им, ту самую вязкую усталость, разъедавшую и его разум. Да, они никогда не говорили об этом, но их природа была общей — тогда он понял это с одного разделённого взгляда.

Ис помнил, как подхватил на руки поразительно невесомое тело — он тогда почти испугался, как-то разом забыв, что кости крылатых фейри в разы легче человеческих — и нёсся ледяным вихрем в лабораторию, подпитывая лежащую у него на руках девушку магией. Именно тогда он внутренне признал её, причислил к крайне узкому кругу своих, для вхождения в который обычно существам приходилось прыгать через сотню ментальных обручей. Но как не принять того, в чьих глазах отражается тот же замкнутый круг?

Дракон постоял пару мгновений в дверях, блуждая в воспоминаниях, а после подошёл, осторожно проводя по рыжим кудрям кончиками пальцев. Оставлять её спать здесь не хотелось: благодаря своей должности и непростой обстановке первых лет правления Тира дракон знал не понаслышке, каково жить за рабочим столом шесть дней в неделю и счастливо засыпать на седьмой, обняв кипу бумаг, как любовницу, и радуя потом сотрудников оттиском печати Комитета Безопасности на щеке.

В кабинете Раоки не было никаких диванов и прочего, на чём в общем-то настоял сам Ис: ему не нравилась мысль о том, чем на этом самом предмете интерьера можно заниматься. Умом он понимал, что не имеет права ревновать фейри, но в некоторых моментах относил себя к личностям, которых проще убить, чем переубедить. Потому Ис продолжал отгонять от фейри всех поклонников, удачно используя для этого шантаж, запугивания и подкуп. Сам перед собой он оправдывал это тем, что появление у Раоки кого-то постоянного огорчило бы Гора — это было самым удобным объяснением, за которым можно было не искать других.

Ис приблизил свое лицо к её и выдохнул совсем немного усыпляющего тумана, чтобы не разбудить, перенося. Он был драконом, потому единственный диван, куда он вполне мог бы в таких обстоятельствах положить её, находился, разумеется, в его кабинете.

Таскать кого-то небезразличного на руках оказалось на удивление приятным переживанием — с Гором он тоже порой так развлекался, но оборотень от подобных проявлений чувств в восторг обычно не приходил (по крайней мере, если был здоров и мог сказать что-то более внятное, чем стон наслаждения). С фейри было иначе — хрупкая, с залегшими под глазами тенями, сонно свернувшаяся на его руках, она казалась поразительно тонкой и неземной, в какой-то момент ему даже почудилось, что и не дышала вовсе, но ужасное наваждение быстро развеялось — драконий слух улавливал дыхание и сердцебиение. Силясь отделаться от мысли, что что-то не так (с учетом всех предыдущих событий параноидальный страх за близких казался не более чем прозаичной нормой жизни), Ис собрался уж было направиться в сторону стола и вернуться к работе, но замер в ужасе, когда на молочно-белой шее Раоки начали проявляться стремительно темнеющие отпечатки чьих-то невидимых пальцев.

Раока изо всех сил старалась не засыпать, и гора работы, свалившаяся на их бедное ведомство, была более чем кстати. Ближе к полуночи у неё объявилась ещё одна неожиданная забота — Ми Ледяная внезапно обратилась непосредственно к ней, попросив о помощи. Это удивляло, поскольку раньше драконица предпочитала её принципиально не замечать — однако, вполне вероятно, дело было в состоянии Иса, который просто не мог быть столь же результативен, как раньше. Понимая это, Раока приняла Ми максимально радушно и сделала все, чтобы помочь, подспудно силясь отделаться от мысли, что её прощупывают на предмет… чего? Это было непонятно.

Проработав всю ночь в режиме студента в последний день сессии, Раока глядела прямо перед собой, отмечая, что в кабинете стремительно светлеет. Уже с заходом солнца её должно было уволочь в Игру, и отдохнуть, пожалуй, стоило бы, но Король-Под-Горой славился в том числе властью над сновидениями. А уж перед темнейшей ночью…

"Я смогу проснуться", — сказала себе Раока и на миг прикрыла глаза, уложив голову на кипу бумаг. Стены лабиринта тут же вновь соткались вокруг. На этот раз, памятуя предыдущий опыт, фейри тут же попыталась сконцентрироваться, цепляясь за воспоминания, как учили в Цветении. Сочащиеся всякими мерзкими жидкостями стены Лабиринта уже не вызывали особенных эмоций: девушка просто ждала, пока они растают, и готовилась сражаться за собственную память.

Впрочем, это место явно имело собственный, весьма мерзопакостный, характер, и исчезать не спешило. Она кожей чувствовала его насмешку, что-то вроде "Не думаешь же ты, что сценарий и в этот раз будет тот же?". Это нервировало, но, сцепив зубы, она продолжила идти.

— Раока! — знакомый голос ударил по натянутым струнам нервов за мгновение до того, как одна из стен разошлась с чавкающим звуком, выпуская…

— Эллин?! — получилось на диво хрипло, сорванно.

— Ну, привет, подруга, — он оскалил зубы в улыбке, которую раньше даровал только врагам. Выглядел ужасно, если честно — та самая кровавая рана, нанесенная ею, зияла алым цветком, половина лица сгнила и радовала задорным копошением червей. Но глаза остались теми же — ярко-голубыми, темнеющими к зрачку, знакомыми до распоследней чёрточки. Только смотрели иначе — холодно, жестко, ненавидяще. От этого взора все переворачивалось внутри, дрожало, кровоточило болью и виной.

— Ты убила меня, — сказал он, с хрустом склонив голову набок на градус, который не допустила бы даже специфическая физиология знатных фейри, — Я спасал тебе жизнь сотни раз, но ты все равно убила меня!

Стены лабиринта задвигались, сдвигаясь и меняясь, и Раока с горечью на языке поняла, что бежать некуда — она замкнута в кубе, из которого нет выхода. Нет вообще ничего, кроме Эллина, куба из костей, из которого не выйти, и рогатой тени, которую нечему было отбрасывать. Но кого здесь могли волновать подобные мелочи?

— Это был твой выбор, — напомнила Раока тихо, — Мне жаль, но ты сам…

— Ты позволила мне, — выплюнул он, приближаясь, — Ты продолжаешь жить, пока я гнию в земле. Что, думаешь, похоронив меня в той роще, ты искупила вину? Думала, я не вернусь назад? Мы всегда возвращаемся!

Раока почувствовала, как дрожат губы. Сколько раз она мысленно прокручивала этот разговор в собственной голове? Сколько раз была сама себе и адвокатом, и прокурором? И изменилось ли хоть что-нибудь от этого?

— Ты мне ответишь! — прошипел Эллин и кинулся на неё.

Он всегда был немного лучше в рукопашной, потому-то и должен был победить в последнем испытании — очевидный и закономерный итог, в который вмешались чувства. И нет, Раока не просила о подобном, она тогда наоборот собиралась поддаться, но…

Пропустила удар, отлетела, пребольно ударившись многострадальной спиной о чьи-то неаппетитно хрустнувшие черепа, и сползла на землю.

"Надо проснуться" — подумала она с отчаньем, но сновидение не отпускало: то ли не хватало самоконтроля, то ли усталость была сильнее, чем предполагалось, но сон не отпускал — а Эллин между тем склонился над ней, и, глядя в эти глаза, самые дорогие, отпечатавшиеся на сердце клеймом, она поняла, что не сможет драться.