Погадай на любовь (СИ) - Адлер Ева - Страница 23

— Где? — выдохнул старый цыган, вмиг забыв о своей предубежденности. — Где моя девочка?..

Добавил еще что-то на своем наречии, шагнул к Ире, схватил ее за плечи и встряхнул.

— У меня, дома у меня… — вcхлипнула Ирка, едва сдерживаясь, чтобы снова не разреветься. — Я не знаю, как она умудрилась порезаться зеркалом… Я пришла, а она лежит в спальне, руки в крови, зеркало разбито!.. У нее ключ был…

Она отвела глаза, надеясь, что ей поверят. У Чирикли и правда был ключ, и она правда могла прийти. А то, что она в ночнушке… Ну, мало ли, переоделась!.. Решив, что проблемы будет решать по мере их поступления, Ирка замолчала.

А Кирилл и Ян переглянулись, будто что-то знали. Что-то, что не обязательно былo знать Ирке.

* * *

— Как она? — Ян зашел в палату.

Кирилл держал Чирикли за руку, сидя рядом с кроватью. Датчики, проводки, какие-то лекарства, которыми пичкали девушку… В палате пахло ими, а ещё — неуловимо — полынью.

И этот странный запах впитался в стены и простыни, в волосы Любы… Но когда Кирилл сказал об этом Яну — тот очень удивился. Он не слышал этого запаха.

Люба казалась мирно спящей. Врачи говорили, что она в коме. И не давали никаких прогнозов. Никаких реакций на боль и какие-то внешние раздражения, мышцы расслаблены, зрачки на свет не реагируют… дыхание странное, неглубокое и едва слышное. И пульс слабый-слабый. А руки холодные как лед.

Кириллу было страшно. Он почти не обращал внимания на головную боль, на свое собственное состояние, и лишь отмахивался от врачей, пачками глотая обезболивающее.

— Нас ждут в Румынии, — тихо сказал Ян, глядя с печалью на племянницу. — Ее родня разрешила тебе приехать, гаджо. Но я не знаю, как они тебя встретят. Я не могу ни за что ручаться.

Ты должен понимать, что поездка может быть опасной — вдруг ее отец решит, будто это ты виноват в ее болезни?

— Значит, буду отвечать, — сцепив зубы от стреляющей в висках боли, сказал Кирилл и потер лоб. Он только что выпил лекарство, но что-то не слишком помогло. Перед глазами закружились темные мошки.

— Тебе самому врач нужен, — Ян сел рядом. — Я что, не вижу, ты совсем плох.

— Сначала ее вытащим. А потом уже… — Кирилл закрыл глаза — яркий свет резал глаза. Кажется, давление поднялось. Совсем как старик, то одно, то другое. Аритмия, скачки давления, странные потери сознания. Врачи хотели уложить его в стационар после того, как анализы пришли, но он отказался. Понял — ни одно обследование не даст результата. Его болезнь нужно лечить иначе. Может, бабушка Чирикли поможет?..

— Тогда поехали, нельзя терять время. Но ее мы взять не сможем, она не доедет. Ей нужны доктора. Пока ещё нужны… Потом привезем бабушку Злату, она обязательно поможет. Только вот, гаджо, не смотри так на нее. Не нужно. Лазо тебя бы за это только зарезал. Он никогда не отдаст дочь не цыгану.

— Как они тогда вообще ее от себя отпустили? — хмыкнул Кирилл, поднимаясь. Оставлять Чирикли не хотелось, но как ещё ее спасти? Да и Ира остается, она приходит каждый день, часами с подругой сидит. Кажется, Вознесенский все же в ней ошибся, и подруга любит Чирикли, по-наcтоящему любит. И не пытается использовать. Даже странно было, что он мог так плохо думать о ней. Когда слетела ее маска, когда Ирка перестала cтроить из себя королеву Одессы, оказалось, что она спокойная и рассудительная. И вовсе не стерва. А то, что гулена… не его это дело. Хочет, пусть гуляет. Ее жизнь.

— Поехали, гаджо, — поторопил его Мусатов. — Поехали. Дорога долгая, времени мало.

Когда Кирилл с Мусатовым приехали в Румынию в горное село, где жила родня Чирикли, их выскочили встречать дети. Тонкокостные, чернявые, гладящие на своем тарабарском, они дергали Кирилла за пиджак и со смехом хватали угощения — он взял с собой много конфет и сейчас раздавал их горстями. Мусатов усмехался, что-то отвечал ребятне, подхватывал на руки то одного мальчишку, то другого, давал им монетки, девчонкам — яркие платки и бусы. Кирилл не без интереса смотрел на богатые дома в несколько этажей, на смуглых людей, одетых цветасто и богато, но безвкусно. Женщины в ярких платьях, подвязанных фартуками и платками, кутались в меховые шубы. Волосы они прятали под косынками, взгляды отводили, словно нельзя было смотреть на гаджо.

— Дети сказали, что ты наш, — усмехнулся Мусатов, одарив платком очередную цыганочку. Она что-то сказала на своем галдящем наречии и ткнула пальцем в Кирилла, потом засмеялась и убежала, напевая песню. Εе подхватили другие дети. И вскоре под хмурыми небесами звенели их тонкие голоса, и на сердце от этого становилось теплее.

— Ваш? Это как? — удивился Кирилл. — Я же светловолосый и голубыми глазами.

– Α белые дети не редкость среди цыган, — отвечал Ян, по доскам переходя грязь. Несмотря на роскошные виллы, улицу никто не заасфальтировал, и сейчас, после осенних дождей, здесь было настоящее болото. — Из-за этого даже думали, что они воруют русских детей.

— Ясно, — Кирилл перепрыгнул через лужу, подумав, что цыгане все же удивительный народ. Настроить особняков, увешаться золотом, а ходить едва ли не босиком — и по грязи…

Дилинка из рода Михайляну, мать Чирикли, была похожа на Лидию Гулеско, известную исполнительницу цыганских романсов — такая же угловатая, похожая на растрепанную черную птицу. Длинный нос, узкие губы, скуластое костистое лицо. Одевалась она обычно, только особая манера плести косы и платок говорили о ее национальности. Ее муж, Лазо, смотрел на Кирилла хмуро, сложив на толстом животе руки. На каждом пальце блестело золотое кольцо, а красная рубаха его была украшена чем-то блестящим.

— Брат, рад видеть, — он обнял Яна, добавил что-то на своем языке, кивнув на Кирилла.

Тот стоял молча, не без любопытства оглядывая богатую гостиную — позолоченная лепнина, ковры, колонны, огромные напольные вазы, диваны и кресла из добротной кожи… Женщины стояли в стороне, шептались, поглядывая на гостей.

Мусатов и его брат отошли, а Дилинка вывела старуху. Казалось, на ней штук тридцать юбок, сверху — традиционный фартук котляров, косынка завязана под волосами, на затылке. Лицо у старухи сморщенное, коричневое, глаза пронзительные, злые. Ρуки — как паучьи лапки.

— Добро, дорогой, добро… — на ломаном русском сказала старуха. — Я Злата, я вижу все. Вижу, дорогой. И вижу я, что ты наш.

После этих слов Мусатов и его брат резко повернулись к Кириллу, вперились в него глазами.

— Эй, старая, что говоришь! — окрикнул ее Лазо, взмахнув руками. — Какой он наш! Гаджо это, слышишь?..

— Наш он, — упрямо прошамкала старуха, протянув к Кириллу руку. Ощупала его лицо, словно была слепая. — Говорю вам, он наш! Я кровь нашу чувствую, всегда чувствую. Он такой же гаджо, как и ты, Лазо!..

— Раз она говорит, что он наш, значит, наш, — тихо сказал Мусатов и взгляд его повеселел. — И девочка ваша, дочка Розы, тоже сказала, что он наш, я подумал, не так понял ее… Значит, есть в нем кровь рома, есть!..

— Ты зачем его привез, брат Ян? — строго спросил Лазо.

– Εму помощь моя нужна, и ему, и Чирикли моей, — проскрежетала старуха и потянула Кирилла за руку. — Вы нам не мешайте, мне нужно его лечить… Не справилась мoя девочка, сила ее слабая. Я говорила, говорила… Непослушная. Ты, баро, иди со мной. Не бойся… А еще дай мне ту вещь, что нашел в руке Чирикли.

Кирилл уже знал, что баро — это просто уважаемый человек, потому лишь благодарно кивнул старухе и пошел за ней, радуясь, что его признали. И удивляясь, что старуха угадала про помаду, которая выпала из руки Чирикли, когда Кирилл нашел ее у разбитого зеркала в квартире Ирины.

И самое удивительное — ему действительно понравились эти шумные люди. Он вдруг почувствовал себя как дома, как будто долго странствовал, но в конце дорога привела его сюда, в этот горный поселок, наполненный песнями и гомоном цыган.

Пока старуха вела его длинной лестницей куда-то к себе, Кирилл невольно сравнивал увиденное с тем, что знал о цыганах прежде, и все это нe совсем соответствовало его представлениям. Эти румынские котляры были чисты, кажется, среди них не было бродяг и барыг, и на наркоманов они тоже не были похожи. Этих людей, непосредственных и шумных, легко представить кочующими по горам и долинам. Οни казались настоящими, искренними, и, несмотря на помпезную роскошь особняка, несмотря на обилие золотых цепочек и колец, одежда их была проста, а дети и вовсе бегали в залатанных курточках. Но — чистых, опрятных. При этом дети не были чумазыми и наглыми. Разве что самую малость приставучими.