Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне) - Коковин Евгений Степанович - Страница 35

После жестокого боя, после нечеловеческого трехдневного напряжения в живых остались тяжело раненный в голову сержант Смольников, заменивший погибшего лейтенанта, и шесть бойцов.

Между тем наш батальон снова начал атаковать немцев. Дважды на прорыв ходили автоматчики и дважды были вынуждены отступить.

К исходу третьего дня советские автоматчики прорвались к домику. Но гитлеровцы упорствовали и сами заняли оборону.

В кромешном хаосе автоматных очередей и минных разрывов сероглазая санитарка (так о ней писал в газете юный корреспондент) перевязала голову Смольникова. Он пришел в себя и, не открывая глаз, чуть слышно спросил:

— Как тебя зовут?

— Лариса… Молчи. Держись!

— Лариса…

Он глотнул из фляжки воды и снова потерял сознание.

Санитарка набросила руку раненого себе на плечо и поползла. Но выбраться из полосы обстрела ей не удалось. Ее похоронили тихо и просто, почти в безмолвии, по-фронтовому, по-солдатски.

Смольников ничего не видел и долго ничего не знал об этом. Его эвакуировали в тыловой госпиталь. Тяжелое ранение в голову туманило память. Он мучительно силился припомнить то, что произошло. Белый домик… бой… свои ребята-пулеметчики… И непонятно откуда — имя Лариса.

На фронте ему больше быть не пришлось. Он написал письма в полк друзьям. Спустя некоторое время получил два ответа и номер армейской газеты. Из газеты он узнал о подвиге своего взвода, о белом домике, о гибели санитарки Ларисы Грачевой.

Она погибла, спасая его. Какая же она была, эта сероглазая Лариса?.. Будь она жива, он бы ее разыскал. Разыскал и, наверное, влюбился бы. Нет, не влюбился, полюбил бы…

Он стал замечать, что непрестанно думает о ней, о ее родных, о тех местах, где она жила до войны. Знать и что-то сделать — этого подсознательно требовал долг. Об этом, хотя и безболезненно, но в то же время чувствительно напоминал осколок мины, так и оставшийся в голове.

Смольников писал и писал — в редакции, в штаб полка, друзьям. Наконец, он узнал о городе, из которого Лариса Грачева уехала на фронт. И что в этом городе живет ее мать — Мария Петровна. Тогда он решил навестить мать Ларисы, а может быть, и остаться в том городе. У него, наскитавшегося по госпиталям, бывшего детдомовца, не было ни дома, ни семьи. Хотя бы жить в том городе, где жила его Лариса…

Он приехал рано утром и долго бродил по набережной широкой реки, волнуясь и переживая еще не состоявшуюся встречу.

Конечно, у матери есть портрет или какая-нибудь фотография дочери. Дверь после звонка открыла закутанная в огромный платок старушка. Она с любопытством оглядела незнакомца.

— Вам кого?

— Мне бы Марью Петровну Грачеву.

— Грачеву?.. — старушка попятилась, словно чего-то испугалась. — Марью Петровну?.. Так Марья Петровна… она ведь умерла…

И мать Ларисы умерла… Да что же это?.. Как теперь часто случалось, у него затуманилось сознание. Давал себя знать проклятый осколок. Смольников оперся о косяк.

— А Вы кем ей приходитесь? Родич? — старушка сочувственно смотрела на побледневшего Смольникова. — Да вы пройдите…

Смольников вздохнул. Говорить было не о чем, а уходить не хотелось. Здесь, здесь она жила, Лариса.

— С гостиницей, наверное, трудно у вас… — нерешительно начал он.

— А Вы приезжий? Так денек-два поживите у нас, — гостеприимно предложила хозяйка. — Нас всего-то двое. И комнаты две. Невестка, она не запротивится. Вдовая тоже, муж на войне погиб. Располагайтесь, пожалуйста.

Так и остался бывший сержант Георгий Смольников в этом городе. Обжился без женитьбы, учился да работал. Время шло и шло. А он нет-нет да и вспоминал Ларису. Раньше рассказывал кому-то о своей оставшейся любви. Люди чаще отмахивались: «Нету нынче такой любви вечной. И тебе не поверим». Тогда он перестал рассказывать.

Более тридцати лет прошло после ранения. И вдруг осколок стал беспокоить. Смольникова положили в больницу.

— Зажился у вас непрошеный гость, — сказал хирург. — Пора Вам и расстаться с ним. Теперь уже можно.

Смольникова оперировали.

…Сестра еще раз перечитала фамилию на температурном листке. Где-то давно, очень давно она встречала такую фамилию. Но где и когда?.. Больных Смольниковых на ее памяти не было. И знакомых — тоже.

— Сестра, когда мне вернут мой осколок? Я же просил.

— Осколок? — у сестры было хорошее настроение. — А мы его в металлолом сдали.

— Бросьте шутить, — рассердился Смольников. — Я этот осколок в своей черепной коробке тридцать лет таскал. Все-таки как-никак не зря воевал. Он для меня самая дорогая память.

— Осколок? Память? — интересовалась сестра. — О ком же?

— О нашей победе!.. И еще об одной медицинской сестре. О такой, каких на всем белом свете нету.

— Ну уж, будто и нету, — глаза у сестры ревниво и весело сверкнули. — Да знаете, какие у нас сестры, какие санитарочки! Оля, Женя, Таня, Галя, другая Галя…

Больные невольно слушали не очень понятный для них разговор.

— Я знаю, все вы очень хорошие, все добрые, заботливые, — согласился Смольников. — Еще Ася. Наташа, вы… А вот Ларисы нету.

— Ларисы?.. Почему Ларисы?..

Смольников молчал.

— Почему Ларисы? — еще раз спросила сестра.

— Была такая Лариса. Меня в бою спасла. Осколок этот — память о ней.

У сестры дрогнули губы. «Смольников, — вдруг вспомнила она, — военная газета, статья о белом домике…» Когда погибла Лариса, им вместе с похоронкой прислали эту газету, и они с мамой ее читали.

— И белый домик? — чуть слышно спросила сестра и, держась за спинку кровати, вдруг заплакала.

— Домик? — Смольников недоумевающе посмотрел на сестру. — Откуда вы знаете?

Ему показалось, что он ослышался, что слова о белом домике почудились, вероятно, потому, что он вспомнил о Ларисе и об осколке.

К сестре спешили встревоженные больные.

— Вы присядьте. Успокойтесь. Откуда вы знаете о домике? — снова спросил Смольников.

Палата притихла. Словно чем-то испуганная, девушка подняла заплаканные глаза.

— Вы сказали о Ларисе… Я вспомнила газету, белый домик. Лариса Грачева — моя родная сестра.

— Сестра? — прошептал Смольников. — Я не знал, что у нее есть сестра…

Люди замерли, они молчали, боясь нарушить тишину, словно что-то очень хрупкое и драгоценное. А так и было в действительности. Хотя бы на короткое мгновение сейчас была нужна тишина.

Первым заговорил Смольников, тот, кто и имел на это право.

— Тогда сохраните осколок у себя, на память о белом домике… А мне подарите фотографию сестры. Я никогда не видел Ларису.

Правда Севера. 1975. 13 сентября.

На общей кухне стояли пять столиков самых разных размеров. На них постоянно гудели и шипели примусы и керосинки. Хозяйки готовили завтраки, обеды, ужины для своих семей, иногда мирно судачили, но частенько и схватывались в словесной перепалке. Неистовое гудение примусов тогда захлестывалось, словно приумолкало, хотя горелки и полыхали.

Двух из тех хозяек теперь уже нет, остальные живут в разных концах города в новых квартирах.

Авдотья Семеновна навестила свою бывшую соседку по старой квартире. Ульяна Егоровна несказанно обрадовалась гостье. Конечно, чаек, разговоры, воспоминания…

Горести у женщин хотя и давние, а душу не перестают точить. У Авдотьи Семеновны с фронта не вернулся сын. В конце войны, перед самой победой, получила похоронку на мужа Ульяна Егоровна.

— Гляди-ко, какую мне, Егоровна, памятку прислали, — и Авдотья Семеновна вытащила из сумки изрядно поношенную и залатанную рукавицу.

— Да кто прислал-то? На что она тебе? — удивилась Ульяна Егоровна.

— А ты вспомни-ка…

И вспомнили.

…Когда в квартире не стало взрослых мужчин, три домохозяйки поступили работать — две на механический завод, третья — на лесную биржу. Почти совсем прекратились кухонные ссоры. Чтобы не грустить, не маяться в одиночку, сходились вместе, вязали и шили рукавицы для фронта, для советских воинов. Первое время войны город считался тыловым. Фронт, правда, и позднее не проходил через него. Но некоторое время спустя в небе стали появляться вначале одиночные «рамы», потом гитлеровцы стали бомбить город массированно. Свободные от работы женщины и старики дежурили на улицах. В часы налетов за городом ухали зенитки, неведомо когда и откуда подвезенные для защиты населения и предприятий.