Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения) - Иванов Юрий Николаевич - Страница 34

Однако это рассказ Максимова Арсения Владимировича, архитектора и искусствоведа, тоже некоторое время работавшего в группе Кролевского по отысканию Янтарной комнаты. Но вот рассказ Брюсова о самом себе, его дневник, из которого становится ясным, что Ставка не очень-то поспешила в направлении московских специалистов в зону боевых действий, туда, где в замках, дворцах, соборах, государственных учреждениях могли храниться российские книги, иконы, картины.

«28 мая. Выезд на „вертушке“ из Вержблова[2] в Инстербург[3]. Вечером направлены в штаб тыла, в Гердауен[4]. Получили дополнительный документ…

30 мая. Выехали в Велау[5]. Подготовили поездку в Зандиттен, где, по сведениям Библиотеки им. Ленина, имеются книги из Кенигсбергской библиотеки. Утром были в Зандиттене. Книги вывезены политуправлением. Беляева уехала в Инстербург к уполномоченному. Мы с Пожарским поехали в Кенигсберг. День прошел в хлопотах. Выяснили, что в „Шлоссе“ под грудой развалин сохранились некоторые музейные предметы. Взяли пропуск и стали наблюдать за раскопками. Однако по правилам мы не можем получить продуктов более, чем на один день. Растянули продукты до 2 июня. Дольше быть в Кенигсберге не можем. Майор Пшеницын сообщил, что часть коллекций Прусского музея отвезена в Растенбург… 1 июня приехала Беляева. Привезла новую бумажку от генерала Ивановского. Были у полковника Фисунова (политчасть). Он сообщил, что ему необходимы специалисты и он их ищет. Приветствует наш приезд, но ставит условие — работать в системе. Тогда он даст помещение и зачислит на паек. Мы согласились. Получили разрешение временно, до оборудования комнаты, жить в гостинице сколько понадобится и оставлять в ней вещи (формально в гостинице разрешают провести только одну ночь, с 20.00 до 8.00 утра, дольше комендатура жить не разрешает, без талона комендатуры гостиница не пускает). Получили мандаты на работу. Беляева и Пожарский работают в складе книг (в гос. архиве). Я слежу за раскопками в старом замке вместе с гв. капитаном Чернышевым (от первой комендатуры, начальник партии рабочих). Иногда по вечерам хожу в гос. архив помогать разбирать книги».

Тут мы остановимся и поразмышляем вот о чем. Во-первых, профессор Брюсов при помощи какой-то таинственной «вертушки» оказался в Инстербурге не тотчас, как только этот древний, со множеством крупных исторических зданий город, где могли находиться исторические и культурные ценности, был взят нашими войсками, а лишь спустя несколько месяцев. К сожалению, и в Кенигсберге он появился не тогда, когда там от пожаров «даже одежда на прохожих загоралась», а спустя полтора месяца (!) после штурма города. Уже вовсю работали сотрудники политуправления 11-й гвардейской армии, что-то искали, куда-то отправляли найденное, а специальная группа по розыску архива Фромборкского капитула уже завершила свой поиск. И конечно, не дремали все эти дни те из немецких «специальных групп», кто, возможно, еще оставался в Кенигсберге и его пригородах. Да, не поторапливался уважаемый профессор, и сколько мелких, но сложных препятствий стояло на его пути! Коменданты, которые не давали талонов на проживание в гостинице «Берлин» больше суток. И продуктов не давали. И какие-то пропуска нужны были, и еще: судя по дневникам Брюсова, он ехал в Восточную Пруссию искать «все» и «вообще», не имея каких-либо более-менее точных адресов и перечня объектов поиска. И, как впоследствии стало известно, о Янтарной комнате и речи не было, он вообще о ней просто ничего не знал! И о том, что доктор Роде — крупнейший в Европе специалист по янтарю, директор художественных собраний Кенигсберга, наш уважаемый профессор-археолог и не подозревал, знакомство между ними произошло совершенно случайно, когда Роде пришел во Временное гражданское управление наниматься на работу, чтобы получить карточки на хлеб и кое-какие продукты.

Увы, наш глубоко цивильный и интеллигентный профессор не был похож ни на «доктора фон Кюнгсберга», молодого, невероятно активного, мотавшегося по России и Прибалтике командира «специального отряда», ни на энергичного, спортивного, действительно знатока искусства графа Золмса, ни даже на солдат трех «специальных рот», солдат-искусствоведов, магистров, докторов наук, рыщущих, вынюхивающих все и везде, сующих нос в каждую щель, отыскивающих сокровища русских, литовских, латышских, белорусских и украинских архивов и музеев, дворцов и замков и «выколачивающих», где уговорами, задушевными беседами, а где и жестокостью, все те сведения, которые их интересовали. Все у них было, у этих охотников за сокровищами! Знания, эрудиция, власть, особые полномочия, машины, ящики под найденное, карты, адреса, списки и неуемная жажда отыскать, добыть, захватить, немедленно упаковать в ящики и отправить с востока на запад, в Восточную Пруссию, а оттуда дальше — в укромные уголки глубинной Германии.

«…Александру Яковлевичу в то время было уже шестьдесят лет. Он страдал бессонницей и активным склерозом», — пишет в своей версии Максимов. Мягкий, податливый, забывчивый. Иногда он выходил из своего номера в гимнастерке с полковничьими погонами и гражданских брюках, а то — в полной военной форме и шляпе, которую зачем-то засунул в набитый бумагами портфель. Мечтатель, мыслитель, влюбленный в своего брата, великого российского поэта Валерия Яковлевича Брюсова, множество стихотворений которого знал наизусть и любил декламировать. Отодвинув за завтраком тарелку, откидывался на спинку стула и, с улыбкой поглядывая на своих помощников, двух старших лейтенантов, начинал вполголоса: «Вечер мирный, безмятежный Кротко нам взглянул в глаза, С грустью тайной, с грустью нежной… И в душе под тихим ветром Накренились паруса». Глаза его влажнели, он смотрел в лицо то одного, то другого «старлея», но казалось, куда-то сквозь них смотрел, в какие-то неведомые им глубины: «Дар случайный, дар мгновенный, Тишина, продлись! продлись! Над равниной вечно пенной, Над прибоем, над буруном, Звезды первые зажглись»… Говорил: «Как хорошо. Как точно. О, плывите! О, плывите! Тихо зыблемые сны! Словно змеи, словно нити, Вьются, путаются, рвутся, В зыби волн огни луны». И повышал голос: «Не уйти нам, не уйти нам, Из серебряной черты! Мы — горим в кольце змеином, Мы — два призрака в сиянье, Мы — две тени, две мечты!» Вздыхал. Пододвигал к себе тарелку. Старшие лейтенанты, его помощники, кивали, поглядывали на часы, томились и торопили официантку: «Лизочка, кисель, пожалуйста, мы спешим!» Шурша накрахмаленным передником, кукольно красивая, не человек, не женщина, а черт знает что, «Лизочка», известная в прошлом молодым и денежным немецким офицерам танцовщица из варьете «Барберина» Элизабет, улыбалась, приседала в изящном книксене, «яволь, господа офицеры». А те многозначительно улыбались ей, подмигивали. Зачем? Все это напрасно, господа обер-лейтенанты, «Лизочка» не из тех, кто клюет на эти маленькие звездочки. Но это так, небольшое лирическое отступление. Вернемся к дневнику.

«Со 2 июня по 16 мы с Чернышевым осмотрели в замке все, что можно было. Замок разрушен целиком. Сохранились только несколько зал в северном крыле (старая часть замка), где наверху мы устроили склад извлекаемых вещей, а внизу с 10 июня разместился караул. В работах по раскопкам принимает участие директор Кенигсбергского музея Роде (вот, Роде появился. — Ю. И.) и сотрудник музея Фейерабенд (вон куда пристроился бывший директор ресторана „Кровавый суд“! — Ю. И.), иногда приходит заведующий отделом древностей Фридрих. Характеризую всех этих людей.

1. Гвардии капитан Чернышев, лет около тридцати. Симпатичный, неглупый человек, учился на факультете иностранных языков. Москвич. Любитель музыки, с хорошим слухом и способностями. Работать с ним легко и приятно. На работе бывает утром и к концу дня.

2. Роде — старик на вид, с трясущейся правой рукой. Одет неряшливо. Искусствовед. Имеет ряд научных трудов. Алкоголик. Доверия не внушает (а почему он должен внушать доверие? Ведь Брюсов для него — нежелательный пришелец, враг. — Ю. И.), мне все сдается, что он знает больше, чем говорит, а когда говорит, то нередко лжет. Если на него не смотреть, но следить издали или исподтишка, то его рука перестает дрожать. Уверяет, что лучшие коллекции были эвакуированы, но он не знает куда, когда я его спросил, не в Растенбург ли, то он тотчас воскликнул: „Так вы их нашли?!“ (Что нашли? Какие коллекции могли быть туда эвакуированы? Профессор вместе с гвардии капитаном Чернышевым, разве они не могли привезти Роде в комендатуру, посадить за стол в какой-нибудь маленькой, неуютной комнатке и сказать: „Роде, говорите все. Пока не скажете, мы вас отсюда не выпустим! Ну же, Роде, ведь то, что принадлежит России, Белоруссии, Украине, Литве и Латвии, все должно вернуться туда, откуда было похищено! Ведь вы же, Роде, не воришка, а крупный ученый!!“ — Ю. И.). 3. Фейерабенд — пройдоха, враль, но полезный человек (как это понять? В каком смысле „полезный“? — Ю. И.). Выдает себя за бывшего члена компартии, что был в замке до момента сдачи, и комендант замка, перед сдачей русским, якобы передал ему весь замок. Имел имение, автомобиль и прочее (показывает фотографии), но не мог получить даже среднего образования, якобы из-за недостатка средств и т. д. 4. Младший лейтенант Забродский. Молодой парень, не очень культурный. Работает спустя рукава. Продолжаю. Раскопки в замке были начаты до меня ради отыскания царскосельской Янтарной комнаты (вот наконец-то и долгожданное упоминание о „Бернштайнциммер“. Политуправление, видимо, 11-й гвардейской армии этой комнатой занималось? — Ю. И.). Начали в южном крыле, по указанию Роде, утверждавшего, будто здесь стояли упакованные ящики с этой комнатой. Через день по приезде я обратил внимание, что часть маленького зала, где, по словам Роде, стояла комната, раскопана, что в таком пространстве она разместиться не может. Я указал на это (что-то, выходит, знал профессор Брюсов? — Ю. И.). Роде, немного поспорив, сдался и заявил, что комната стояла в северном крыле, в большом зале, вместе с мебелью Кайзерлингов. Это подтвердил Фейерабенд. Осмотр большой залы показал, что, к сожалению, и Янтарная комната, и мебель Кайзерлингов сгорели. Были найдены подвески от царскосельских дверей (медные), обгорелая резная лепка Янтарной комнаты, железные пластинки с винтами, которыми части комнаты были прикреплены к стенам, кусок ящика с рогами от мебели Кайзерлингов. (Все же сколько доверчивости! Будто так трудно имитировать пожар! — Ю. И.)… 16 июня в замок приезжал какой-то полковник, который участвовал во взятии замка. Он рассказал, что когда он впервые вошел в замок, то видел именно в этом зале северного крыла большие ящики, передние из которых были разломаны, и в них была какая-то мебель. Следовательно, Янтарная комната погибла, по-видимому, от пожара, устроенного нашими солдатами (но почему „следовательно“? Что за странная логика? Ведь „какой-то полковник“ видел не Янтарную комнату или ящики с янтарными панелями, а ящики с мебелью! Причем целые, а не сгоревшие. — Ю. И.). Осмотр остальных помещений и погребов северного, восточного и западного крыльев замка показал, что здесь никаких коллекций не сохранилось. Здесь были помещения для солдат, кухня, склады вина, санитарный пункт.