Мое преступление (сборник) - Честертон Гилберт Кий - Страница 18

Он посмотрел на Эйша с некоторым вызовом, но, хотя ветер трепал рыжую гриву старого юриста, на его лице, сейчас как никогда похожем на маску Наполеона, не дрогнул ни один мускул. Оно сейчас выглядело даже красивым из-за нового, мягкого выражения.

– Я так счастлив, что ошибался, – сказал он, – когда мы спорили о ваших теориях, доктор. И все же, в оправдание как сквайра, так и меня самого, я выдвину возражение против ваших выводов, слишком общих и не делающих различий. Я уважаю здешних крестьян, как уважаю и ваше отношение к ним, но их выдумки – это совсем другое дело. Я никак не могу в них верить. Правда и вымысел в них переплелись неразрывно, тогда как люди более образованные их разделяют, и я сомневаюсь, что вы представляете, что бы произошло, если бы мы стали принимать их слова на веру. Они бы с уверенностью сообщили нам, что видели половину умерших от лихорадки разгуливающими в виде призраков, и пусть сами по себе они добры, но это не помешает им сжечь ведьму. Нет уж, доктор, я признаю, что с этими людьми ужасно обращаются, я признаю, что во многом они лучше нас, но я все же не могу верить их свидетельствам.

Доктор поклонился, степенно и с уважением, и они увидели, в последний раз за этот день, мрачную улыбку на его лице.

– О да, – сказал он, – но вы были готовы отправить меня на виселицу из-за их свидетельств.

И он повернулся к ним спиной, как будто случайно устремив свой взор в сторону деревни, в которой столько лет совершал свой ежедневный обход.

Перевод Марии Великановой

Честертон был признанным мастером игры на стыке разных жанров. Самому ему, возможно, ближе всего оказывалась религиозная притча – но под его рукой она обретала самые необычные очертания. «Искусство быть лучником» словно бы переносит читателя в мир фэнтези – и не так уж важно, что авторские рассуждения писателя направлены на спор с наукой, даже на ее откровенное отрицание, казалось бы, столь странное для той эпохи, не говоря уж о нашей. Еще менее важно, что этот замечательный рассказ является попыткой ответа Герберту Уэллсу: нет, не как фантасту (а ведь на первый взгляд жанр требует именно этого!), а как известному популяризатору науки, одному из «властителей дум» тогдашней Европы.

Столь же не важна откровенно консервативная направленность рассказа «Искусство быть герцогом», в котором Честертон счел себя обязанным быть на стороне «старой аристократии», даже если она разделяет откровенно отталкивающие ценности – и даже если окажется, что для этого придется отождествить себя с чужой аристократией, ибо британские герцоги оценивают свое место в нынешнем мире совсем не так, как хотелось бы их традиционным сторонникам. Именно тут необходимо вспомнить, что когда мир ощутил дыхание настоящего нацизма (а ведь Честертон умер через три года после прихода к власти Гитлера), создатель отца Брауна раньше большинства своих современников осознал: каковы бы ни были его прежние разногласия со своими лучниками, герцогами, констеблями, банкирами и фабрикантами, религиозными мыслителями и преклоняющимися перед наукой наивными королями, против ЭТОГО врага им всем предстоит выступить плечом к плечу.

И уж тем более не имеет значения, в самом ли деле Честертону когда-либо поступало предложение занять должность, связанную с охотой на преступников, и действительно ли ему доводилось вести такие разговоры на маскараде. Воспользуемся его же словами: «Эта история настолько правдива, что мне пришлось вложить в нее ложь». И вместе с ним вздохнем о времени, когда стремление служить своей стране не казалось нелепым, а пустая болтовня не была путем к безбедной праздности.

Давайте-ка сядем друг напротив друга и начнем рассказывать занимательные истории.

Жил когда-то на свете король, который именно такие истории слушать и любил больше всего на свете: точь-в-точь как тот повелитель арабов, о коем повествуют сказки «Тысячи и одной ночи». Единственная разница между ними заключалась в том, что, в отличие от циничного владыки арабского Востока, этот король верил всему, что слышал. Вряд ли стоит уточнять, что наш король жил в Англии.

Его кожа не была смуглой, а прищур взгляда не был загадочным, как у того восточного тирана. Напротив глаза нашего короля всегда были широко открыты, а взгляд сиял такой наивной невинностью, что у собеседника возникало ощущение, будто на него смотрят две ярко-синие луны. И когда рыжеватая борода короля сделалось полностью белой, он, казалось, стал еще моложе.

Над тронным местом короля все еще висел тяжелый меч и гулкий рог, дабы подданные не забывали: в свое время их повелитель был славным охотником и могучим воином. Действительно, с этим мечом, уже давно заржавевшим в ножнах, ему доводилось выходить против вражеских армий и сокрушать их. Но наш король был из числа тех людей, которые ухитряются ничего не знать о мире, который им довелось покорить.

Помимо своей любви к занимательным историям, считавшейся почтенным увлечением еще во времена Чосера, он, как и многие английские короли в старые времена, чрезвычайно интересовался искусством стрельбы из длинного лука. Он собрал вокруг себя великих лучников, каждый из которых мог потягаться с Улиссом и Робином Гудом, и четырем из них, самым искусным, передал все бразды управления королевством. Они ничуть не возражали против управления королевством, но вот необходимость рассказывать ему занимательные истории иногда навевала на них некоторую тоску. Ни в одной из их историй не было ни капли правды, но король верил им всем, и понемногу это стало крайне удручающим. Они создавали совершенно немыслимые сюжеты – но, поскольку те принимались как должное, их создатели не получали ожидаемого признания как творцы фантасмагорий. В результате у них создавалось впечатление, что свой главный талант они попросту зарывают в землю. Их прославляли как лучников – но они жаждали прославиться как поэты. Им доверяли как воинам, но их куда больше устроило бы восхищение их литературным талантом.

И когда наконец наступил час отчаяния, эти четверо объединились, создав клуб единомышленников или, возможно, команду заговорщиков с целью придумать какую-нибудь историю, которую даже король не сможет переварить. Свою организацию они называли «Лига длинного лука», таким образом дважды подтверждая свою английскость, ибо эта страна после нормандского завоевания неизменно удерживала за собой славу земли, рождающей самых выдающихся стрелков из лука, – а также земли, отмеченной неимоверной доверчивостью своего народа.

Прошло немного времени, когда четверо лучников поняли, что их день настал. Это оказался первый день апреля. Король, как обычно, сидел в зале с зелеными гобеленами; в каждой из четырех стен этого зала была своя дверь, ведущая к отдельному выходу из королевского замка. Монарх призвал к себе своих сподвижников – и отослал каждого из них через отдельную дверь, повелев вернуться на следующее утро с рассказом о своем путешествии. Каждый лучник низко поклонился своему повелителю и, облачившись в полные доспехи, словно бы и вправду готовясь к какому-нибудь ужасающему приключению, удалился – не прочь из замка, но в замковый сад. Собравшись там, они порознь начали обдумывать предстоящий обман. Они не собирались измыслить некую хитроумную ложь, которая обманула бы короля: для этого годилась любая ложь. Нет, они хотели придумать ложь настолько вопиющую, что она не обманула бы его. А это действительно было серьезным вызовом.

Лучник, который вернулся первым, был темноволосым, с тихи голосом и умным лицом. Он отличался большим мастерством в изготовлении малых механических устройств. Стрельба из лука его интересовала больше как наука, чем как спорт. Кроме того, он стрелял только по мишеням, поскольку всегда считал, что убивать зверей и птиц жестоко, а людей так и просто отвратительно. Оставив короля, он удалился под древесную сень и провел там всевозможные утомительные эксперименты, сгибая ветки и рассчитывая, какая степень изгиба наилучшим образом способна передать при распрямлении энергию стреле. Когда же он счел даже эти расчеты чересчур утомительными, то вернулся в зал четырех дверей, чтобы поведать о своем приключении.