Вырванные Страницы из Путевого Журнала (ЛП) - Ли Эдвард - Страница 2

Беременная женщина, скорее всего незамужняя, сидела, держась за живот, как за корзину. Она носила пышную чёрную чёлку и казалась довольно гибкой и стройной, за исключением, конечно, сильно раздутого живота; в то время как высокие, без сомнения, полные молока груди делали ее настоящей диковинкой. Когда она спросила, который час, неожиданный акцент кокни выдал её британское происхождение. Однако, по всей видимости, она не была благородной женщиной: её замечательные груди торчали под потёртым хлопчатобумажным сарафаном, явно не стеснённые бюстгальтером, и когда она вяло раздвинула ноги…

Боже!!!

…тот факт, что на ней не было нижнего белья, сразу выдал себя. Судя по её внешности, она была тем, что вульгарные люди назвали бы «соусницей».

Несколько неряшливых мужчин напоминали головорезов начала 20-х годов, создавалось впечатление, что они знали друг друга; их худые, пронырливые лица заставляли меня думать о бежавших заключённых; или это был просто мой натуралистичный цинизм? Остальной народ был настолько не уникален по внешнему виду и личности, что нет совершенно никакой необходимости описывать их.

Через мгновение водитель вошёл внутрь вместе с владельцем. Нейт, однофамилец гаража, доказал это нашивкой на своей запачканной рубашке: невысокий, жилистый, с точеным подбородком и бицепсами, как яблоки. Его физическая форма, черты лица и одежда говорили о его положении в жизни: «реднек»-автомеханик.

— Не самая луччая новость для вас, — сказал Нейт, — но, и не самая хуччая. У вашава автобуса взарвался впускной клапан, и я магу исправить это в мгнавения ока.

— Значит, это хорошая новость? — встрял в разговор я.

— Агааа… Но плахая новость в том, шо я не палучу праклятую пракладку до завтрева утра. Её привезут аж из Пуласки.

Прозвучал ещё один хор стонов, затем кто-то заметил очевидное:

— Итак, мы застряли здесь, пока автобус не починят.

— Агааа… — ответил Нейт, уперев руки в бока. В такой позе были видны потемневшие подмышки его рабочей куртки. — Кажжый из вас пусть решает сам, шо ему делать. Вы можете дрыхнуть в автобусе или, — он указал пальцем в сторону дороги, — пройти пешкодралом около мили до Люнтвилля и завалиться в матель. Место называется «Гилман-Хаус».

Я сразу же был очарован странным акцентом этого человека. Акценты всегда вызывали у меня странный интерес к тому, как они отражали наследие говорящего — социальный параллелизм; чем грубее был акцент, тем грубее был человек, разговаривающий с ним. Наш водитель, судя по говору, был, по всей видимости, из Вермонта, так как говорил он на диалекте новоанглийской болотной воды, то есть со стилем речи, с которым я был хорошо знаком и, надеюсь, что точно продемонстрировал это в нескольких своих рассказах («Картина», и «Сон», я думаю, будет достаточно назвать эти рассказы). И всё же Нейт, жилистый механик, произнёс нечто совершенно уникальное, то, что я называю акцентом недоразвитого, необразованного, крайне низкого экономического статуса Южанина с Холмов. У всех штатов и регионов были свои особенности культуры речи и языка, и здесь был совершенно новый вид для меня.

Но, что касается мотеля, несомненно, дискредитированный вшивый номер был более лучшей перспективой, которую я немедленно отклонил, узнав о вероятных 1 ½ доллара за ночь (диковинная цена для этих экономических времён и этого места!), в то время как упрямая троица головорезов, как и своенравная мать-англичанка, тоже отказались, все они были явно бедные люди, если даже не беднее меня. Лучше всего быть осторожным в отношении комфорта существования и держать некоторые денежные средства на подобный случай. Остальные отправились сразу же забирать сумки и багаж из багажного отделения автобуса и начинать свой пеший поход. (Мне, кстати, понравилось название мотеля «Гилман-Хаус». В нём было что-то жутковатое. Я обязательно использую его в своей следующей истории вместе с непривлекательным водителем.)

Простой вопрос, заданный Нейту, подсказал мне, как пройти в уборную (которую он назвал «Дрыстальня»), при входе в туалет мне в лицо ударил тошнотворно-миазмальный запах мочи и экскрементов, столь знакомый мне и распространённый среди множества отдалённых остановок. И всё же, затаив дыхание, почти со слезами на глазах от испаряющегося зловония, я приступил к своим делам в туалете, ужасном до неузнаваемости — наблюдение какой-то странности для своего путевого журнала, который я по-прежнему склонен писать. Здесь у меня действительно появился второй ауспик[4], предчувствие какого-то осязаемого эффекта. Мои большие пальцы начало покалывать с новой силой, когда неизвестное предчувствие усилилось, потому что среди типичных грубых каракулей телефонных номеров, обещающих всевозможные сексуальные утехи, мои глаза остановились на одном граффити, нарисованном, видимо, пальцем и фекалиями: ухмыляющаяся мужская фигура с очевидной эрекцией, а перед ней лежала обнаженная женщина, похожая на палку, с вытянутыми руками и ногами в разные стороны, круги на груди и точки на сосках, пучок закорючек в виде волос, выпученные глаза и высунутый язык. Именно простота гротескности привлекла моё внимание, а вовсе не произведение искусства и ужасающе безумное изображение больного ума. На первый взгляд, две фигурки оставались парадоксальными, но по мере, того как я их рассматривал, я заметил ещё детали…

Мужчина явно вставлял свою эрекцию в макушку распростёртой женщины…

Что это за безумие так бесцеремонно осквернять стену комнаты, и что за извращенец нарисовал это? Предположение было столь же удручающим, сколь и заманчивым. В самом деле, кто бы мог подумать о такой порочной вещи?

Тьма, казалось, опустилась на мою душу.

Казалось, мир меняется в весьма мрачную сторону. По сути, пустяковое дело, просто грубые каракули сумасшедшей руки, и всё же по причинам, с которыми я не мог не считаться, я почувствовал, будто предзнаменование проникло в самые мои психические волокна.

Прежде чем выйти из этой ужасной уборной, я нарисовал свою собственную граффити: «Ктулху Фхтагн». И всё же невежественный рисунок поверг меня в отчаяние. Вернувшись в холл, я попытался взять себя в руки, ослабив галстук и сняв пиджак. В этот момент мне сообщили, что трое мужчин отправились на близлежащее озеро со своими удочками, которые они забрали из багажного отделения автобуса; также, по-видимому, беременная британка решила присоединиться к ним, чтобы развеять скуку. Другие пассажиры уже отправились в сторону городка и его гостиницы.

— Джентльмены, — обратился я к Нейту и водителю автобуса, — если вы не против, я, пожалуй, воспользуюсь этими роскошными Вирджинскими окрестностями для прогулки по природе.

Нейт злобно ухмыльнулся моему замечанию и сказал:

— Инагда в озере плавают девки крикеры галышом, они могут…

Э-ээ… по крайней мере, мне показалось, что он сказал слово «Крикер», хотя он произнёс его скорее, как «Клитер», которое, как я предположил, значило что они деревенщины, ещё большие, чем Нейт.

— …если тебе свезёт, и ани тебя не заметят, то ты сможешь вдоволь паглазеть на них, — и он потёр руки о собственную промежность. — Ы-ыы, я не шучу, парень, многие из тех деревенских девок красавицы. У них огромные сиськи, каторые балтаются из староны в сторону, да, сэр!

— Ох, а как жеж киски? — спросил водитель со своим собственным акцентом.

— Чертовски верна, приятель. Их киски? Чёрт! Ну у них бальшие волосатые дырки, каторые так и манють, шоб в них как следует засадили, и их дырки текут, как чёртовы банки с мёдом, перевернутые вверх дном! И иногда можна увидеть, как они трахают друг друга руками, чест слово, — oн подмигнул мне. — Я люблю падсекать за ними, кагда хочецца выдавить из себя сливки.

Этот возмутительный избыток информации и грубости заставил меня вытаращиться, но, что ещё более прискорбно, Нейт продолжил, как в лихорадке вульгарности, всё ещё массируя свою промежность: