Королева Златого Леса (СИ) - Либрем Альма - Страница 28

Шэрра больше не задавала себе этот вопрос. Она поспешила уйти, как только её отпустили; куда угодно, даже в тишину кладбища, лишь бы сбежать — вот оно, дар королевы Каены. То, за что другие не дали бы и гроша, она преподносила как невообразимую ценность. Лишний день жизни эльфа, что никогда не грешил. Не попадался ей на глаза. Не вызывал даже недовольства в ярких зелёных глазах.

Никто не хотел пополнить черёд смертей, что легли на сердце королевы. Никто не хотел стать частью её шествия по бессмертию. Трудно представлять — вот, Каена колдует годами твоей жизни, вот она живёт на те дни, которые ты так любил и так ценил. А ты смотришь с того света, с небес, но у эльфов нет там ничего.

Вечность слишком длинна, чтобы позволять человеческим религиям прорываться в их жизнь. Эльфы веруют, что превращаются в прах рядом со своими Златыми Деревьями, когда наконец-то обрывается нить их бесконечного существования.

Так решили Вечные.

Потому что после бессмертия им нужен отдых.

А что делать, если в мир пришёл всего на семьдесят лет, а королева Каена отобрала большую их часть? Что делать, если находишься в положении хуже обыкновенного человека? Их хотя бы не поедают Твари.

Верно.

Брезгуют.

…Шэрре нравилось вдыхать воздух столицы, когда Туманы поднимались выше. Там, где она прежде жила, облака были не такими густыми, потому никто не ценил свободу дыхания, но здесь её понял бы каждый. Каждый из тех, кто смотрел в спину и шипел злые знаки соболезнования. Ей становилось просто смешно — они даже не могли определиться, плохо это или хорошо, служить самой королеве Каене. С одной стороны, до ужаса страшно, с другой — зато можно спокойно продолжать существовать, не борясь за выживание. До того момента, разумеется, как королева будет недовольна. Но понимали ли они на самом деле, что происходило там, за стенами дворца? Понимали, какие чары сконцентрировала в своих руках ненавистная правительница?

И почему не могли просто свергнуть её? Неужели на магию Каены не хватило бы силы у всего мира? Но где этот весь мир взять? Слабые, слабые мужчины, каждый из которых мечтал оказаться тем самым, единственным. Нельзя прерывать королевскую династию, к тому же, кто тогда ими будет править?

А Королева Каена никогда не произведёт на свет наследника. У неё было достаточно случайных связей, чтобы это стало фактом.

Королева Каена — пуста. И сердце, и чрево её.

…Удивительно — но лучше всего было на кладбище. Здесь туман не цеплялся клочками за крыши строений, не хватался за далёкое прошлое измученных эльфов. Ему просто не за что было держаться, и никто не протягивал руку, чтобы ухватить его покрепче и вернуть обратно, на родину. Тут было так легко дышать, что Шэрра была готова захлебнуться невообразимо чистым воздухом. Даже лучше, чем в её деревне.

И только потом она поняла — потому что здесь росли Златые Деревья. Много. Удивительно, на территории всей столицы она не встречала ни одного, а тут, казалось, они монолитами защищали от туманов всех покойных Вечных.

На этом кладбище Каена хоронила всех, кого убила. Оно разрасталось, прорывалось на поля, где прежде эльфы сажали что-то, где росла пшеница, где колосились чужие труды и чужое счастье. Теперь ничего не осталось. Да и способно ли что-то пробиться сквозь монолит земли, когда ни капли дождя не может выбраться из бесконечной бури Тумана?

Нет.

Не способно.

Но Златые Деревья защищали только Вечных. Королей и простолюдинов, что собрались здесь, под сенью одной и той же смерти, и не могли вернуться обратно. Соберись они, может, и убили бы Каену, не позволили бы ей одурманить умы каждого в Златом Лесу, но было уже слишком поздно.

Рэн стоял у крайней могилы. Над нею ещё раскинуло свои громадные ветви Златое Дерево, такое большое и древнее, что Шэрре показалось, будто она никогда такое не видела.

Девушка замерла. Ей следовало пройти дальше, но она не в силах была не остановиться. Вечный притягивал. Она понимала, почему так мечтала добиться его взаимности Каена. Может быть, он единственным оказался, кого она и вправду любила? Кровавая королева, кровавый вечный — почему бы и нет?

И вправду.

Почему нет?

— Рэн, — коротко поприветствовала она его, останавливаясь совсем рядом. Он обернулся, заступая спиною могильную плиту, на которой не было ничего, кроме нескольких эльфийских рун. Имя. Шэрра и не посмотрела на него; она не могла отвести взгляда от его пылающих травой глаз. У Каены были такие же, только мертвее. У Рэна — ещё не до конца погасли, в нём плескалось где-то далеко-далеко желание жить.

— Шэрра, — улыбнулся он ей в ответ, расправив плечи. Маска грусти была прикрыта маскою приятной встречи, и ни разу, подумалось эльфийке, он даже не попытался оставаться настоящим. Ему незачем. Она понимала, что с такой королевой, как Каена, быстро отвыкают от искренности, она и сама о ней постепенно забывала, но ведь можно было, наверное, попытаться притвориться… Только вот он этого не хотел.

Шэрра его в подобном порыве отлично понимала.

Она мягко склонила голову набок, словно пыталась понять, что происходит. Мужчина рассмеялся, хрипловато и дерзко, а после посторонился, открывая что-то, являя пред её ясные очи, и она почувствовала, как по спине прошёл холодок.

— Что это? — прошептала она.

— Это могила моей супруги, — ответил Роларэн.

Но девушка не могла отвести взгляд от рун, обозначавших имя. Шэрра. Её собственное, такое странное, дикое и острое, что можно было уколоться и никогда больше не вылечить оставшуюся царапину. Или это была бы довольно глубокая рана? Трудно предполагать. Шэрра старалась не задумываться.

Она несмело шагнула вперёд и протянула руку. Рэн не стал останавливать, дождался, пока девушка опустится на колени, пачкая великолепное платье, а после даже отступил на несколько шагов назад. Оставлял её наедине с могилой, что не принадлежала ей, но могла.

Шэрра.

Эльфийка не могла отвести взгляд от пылающей надписи. Не могла отвернуться в сторону, не могла ни прищуриться, ни закрыть глаза. Эти красиво выведенные руны притягивали её к себе, и казалось, что стоит только коснуться — и она что-то познает.

- Она…

— Она похоронена, — начал Рэн, оборвав вопрос, — под моим деревом. Роларэниэль. Лежит здесь уже много лет, наверное, скоро истлеют даже тонкие эльфийские кости. Или, может быть, я преувеличиваю. Она может быть под этой каменной плитой в первозданном виде — я ведь не видел, как её хоронили. Каена могла расщедриться на заклинание, сохранившее молодость Шэрры столько лет спустя.

Он умолк на несколько мгновений, но нарушить эту тишину эльфийка не имела права. Она чувствовала — это искрами скользило по коже, — что мужчина ещё не закончил собственный расказ. Вот-вот он вновь примется шептать эту дивную сказку о самом страшном, что однажды случилось в её жизни.

— Я воевал. В очередной раз, — улыбка на его губах была горькой. — Признаться, когда вернулся — даже почти не удивился, увидев её здесь. Её убила Каена. Она не пила её кровь — она никогда не пьёт кровь женщин, потому что та слишком слаба. Она убила её не от жажды власти, даже не от того, — Рэн закрыл глаза, что она её ненавидела. Она не убирала соперницу. Она делала мне одолжение. Она дарила мне её смерть. Смотрела, как вытекает, капелька за капелькой, из Шэрры жизнь, наслаждалась тем, как угасало что-то в её глазах, вдыхала аромат крови. Она не наслаждалась её смертью, по правде, до такой степени сильно, она — просто смотрела, ждала, что когда это закончится, она получит, что хочет.

— Не получила.

— Нет.

— Ты любил её?

— Шэрру? Нет. Каену? — Рэн усмехнулся. — Безумно. Но нельзя сказать, чтобы эта любовь могла вместить в себе плотские утехи. Ничего из этого. Просто… Это нельзя даже назвать чувствами. В них слишком много боли и ненависти, в них слишком много осталось теперь лишнего, того, что она сама туда привнесла. Я никогда не любил — и не буду любить, — её как женщину. Того, что во мне есть, было для неё слишком много. Или слишком мало. Моя жена, — Роларэн говорил совсем тихо, — когда я только-только вёл её под Златыми Деревьями под венец, казалась мне самой большой драгоценностью на свете. Но она сама всё это разбила. Она сама показала, сколько в ней ненависти. Сколько боли. Сколько жути. Как же она мечтала о том, чтобы наша дочь либо была нормальной, либо хотя бы мёртвой. Она не могла убить её самостоятельно. Тогда изолировала её от материнской любви, оставив только осколки отцовских приходов.