Копейщик (СИ) - Парсиев Дмитрий - Страница 34

Верес усмехнулся, затем посерьезнел, поглядел на советника долгим взглядом, будто на что-то решаясь, и сказал:

— Этот человек — Я.

Глава 17. Выработка сопротивляемости.

Судорожными гребками Ольха выталкивала себя из мутной зеленоватой речной воды. Как только ее голова оказалась на поверхности, она начала хватать воздух ртом, стремясь поскорее наполнить легкие. Продышавшись, она уцепилась руками за мокрые доски, собираясь вылезать на мостки, но дядя Леша, сказал что-то, чего она не расслышала из-за натекшей в уши воды, положил руку ей на голову и снова погрузил ее в воду.

Ей пришлось пробулькаться еще несколько минут, пока заставник не счел ее состояние удовлетворительным и позволил ей вылезти. Теперь она сидела у костра, лязгая зубами от холода, кутаясь в овечью шкуру, и смотрела как дядя Леша снимает с огня котелок с ухой.

— Дядя Леша, он скоро придет? — выговаривать слова было очень трудно, потому что челюсти еще сводило судорогой.

— Да, придет, придет. Куда он денется. На вот ешь, — дядя Леша протянул ей грубо вырезанную ложку.

Ольха выпростала руку из-под шкуры, взяла ложку и потянулась к котелку. Зачерпнула гущи и, прежде чем отправить в рот, долго на нее дула.

— Дядя Леша, а это последнее было боевым? — спросила она.

Заставник в задумчивости приподнял брови и подвигал губами:

— Разумеется оно боевое, какое же еще? Но ты должна понимать, что я не мога. С настоящим могой мои заклятья по силе в сравнение не пойдут, — дядя Леша прищурил один глаз, отчего его жуткий шрам на лице изогнулся, — Считай, это еще так была, разминочка. Сейчас вот Михалыч прибудет, там уже по серьезному пойдет.

— А я вот, чего не пойму, — прошамкала Ольха набитым ртом, — Гаврила Михайлович, он же писарь при замке. Когда он на могу учился?

— Ну, и что же, что писарь? — возразил заставник, — Это он сейчас писарь, потому что старый стал. А раньше Михалыч у нас был надежа-боец. Молодец, каких мало. Да вот, и он уже идет.

Подошедший Гаврила Михайлович, вежливо поздоровался, и, отказавшись от ухи подсел к костру.

— Монеты не забыл? — спросил его заставник.

Писарь шлепнул рукой по карману, давая понять, что все при нем.

— Ну, рассказывайте, зачем вам понадобился старый писарь. Чего там опять удумали? — спросил он.

— Значит, такое дело, — заговорил дядя Леша, — Разговор Ольхи с князем Вересом ты, значит, слышал, потому как сам же его передавал.

— Было дело, — подтвердил Михалыч, — И разговор там шел про старого Лиса из академии.

— Да, леший с им, с этим Лисом, — отмахнулся заставник, — Еще разговор был про поединок на заклятиях.

Писарь всплеснул руками:

— Так ты что же, девочка, в самом деле собралась выходить против его лучшего ученика?

— Вот ты давай без ахов и охов, Михалыч. И сам ведь уже все понял, — дядя Леша скривился и посмотрел на Ольху с сочувствием, — Что ей остается, коли сам князь на то дал добро.

— Ну, да. Ну, да, — Михалыч закивал головой, — Ну а, скажем, какие заклятия на том поединке разрешаются?

— Любые, — подала голос Ольха, облизывая ложку.

— И это она так спокойно говорит? — писарь даже привстал от переполнившего его чувства, — Вот ведь, дитя неразумное. А она боевые хоть на себе пробовала?

— Вот для этого и мы здесь, — сказал дядя Леша, и тоже поднялся, — Кое-что мы тут опробовали уже. Так, для разминочки…

После того, как за дело взялся писарь, заклятия дяди Леши, действительно показались ей «разминочкой», хотя и не сразу…

Первым делом Гаврила Михайлович потребовал у Ольхи показать свое запястье. Он довольно долго разглядывал ее коронованного волка, потом заставил ее закатать рукав, убедился, что кроме волка на запястье других «образов» на руке нет, и, наконец, выдал очевидное:

— Эх, зеленый он, зараза!

Ольху это заявление удивило, и она спросила какие образа у них самих на запястьях. У них у обоих, само собой, рисунок волка был красного цвета.

— А, вообще-то Михалыч, какая разница? — задал вопрос дядя Леша, плохо разбиравшийся в вопросах теории, — Ну, зеленый он у нее. Я так слышал, что просто у родовитых людей, значит, дорожка зеленая бывает, а у простых, значит, вот как мы с тобой, она красная.

— Не, Леха. Насчет родовитости это ты все правильно говоришь, но дело не в этом, — писарь покачал головой, — У кого красная дорожка, как у нас, те имеют сопротивляемость. Моги из таких редко получаются, зато противостоять заклятиям нам легче.

— А у кого зеленая? — спросила Ольха.

— Те, у кого зеленая, вместо сопротивляемости имеют наоборот, восприимчивость, — Гаврила Михайлович посмотрел на Ольху долгим оценивающим взглядом, — Из вашего брата, самые сильные моги и получаются, но удар вы держите плохо. От поля боя вам лучше подальше держаться.

— А что, разве нельзя заодно развить в себе и сопротивляемость? — спросила она с девичей непосредственностью.

— Ну, я так слыхал, что можно, — невозмутимо ответил писарь, — Правда, получается далеко не у всех…

На этом Гаврила Михайлович предложил разговоры закончить, «потому как проку от них одно что от пердежа» и старики взялись вырабатывать у нее сопротивляемость. Они вышли на небольшую полянку, и Гаврила Михайлович заявил, что пусть еще Ольха поработает с Лехой, а он посмотрит пока.

Дядя Леша до этого уже испробовал на Ольхе весь свой невеликий арсенал заклятий и теперь пошел по второму кругу. Поэтому, уже зная его возможности, два заклятия из трех Ольха отбивала или останавливала. Однако, продержалась она все равно недолго. После того как Ольха пропустила очередное заклятие, причем довольно простое, ей снова пришлось отправляться в воду.

Торчать в холодной воде ее опять заставили до посинения «для восстановления тонкого составу». Окунали ее опять-таки с головой. И пока она глотала носом холодную речную воду, «восстанавливая состав», два старых бойца сидели на мостках с предельно возможным уютом. Спины они подставили довольно еще жаркому солнцу, а босые ноги опустили в речку, и лениво о чем-то переговаривались. «Вот ведь, два пердуна, удобно, видать, устроились. Плеши на солнце греют и языками чешут, — думала она, — А про меня они там не забыли часом?»

Когда ей разрешили вылазить на берег, у нее опять зуб на зуб не попадал. Ольху снова завернули в старую овчину, и накормили ухой. Михалыч на этот раз отказываться не стал и тоже поел. Потом они еще некоторое время сидели и пили чай, будто забыли, зачем они здесь. И когда Ольха уже начала ерзать, выискивая миг, чтобы напомнить о цели своего пребывания здесь, писарь заговорил:

— В общем, так дело не пойдет… — ни с того ни с сего заявил он и строго посмотрел на Ольху.

— В смысле… как? — Ольха явно не понимала.

— Ну, так как ты делаешь, — «пояснил» писарь, — Вот ты все стараешься идущее на тебя заклятье разглядеть, прочуять…

— Ну, да, — ответила Ольха, — А как по-другому?

— Понимаешь, — Гаврила Михайлович, пытаясь подобрать нужные слова, собрал пальцы в щепотку, — Ты каждый раз принимаешь заклятие в себя.

— Так это же основа основ. Иначе как его прочитать?

— А не надо его читать, — сказал писарь и радостно улыбнулся

— То есть как не надо?

— А вот, например, как с комаром, — писарь проводил взглядом пролетающего перед ним кровососа, — Не пытайся за ним следить, не пытайся его ловить. Тебе на него просто наплевать.

— Так он ведь, цапнет, — сказала она с сомнением, глядя как противное насекомое явно прицеливается сесть ей на лоб.

— Ну, и что? Велика беда, подумаешь, комар. Неприятно конечно, но жить можно.

— М-да, — Ольха все-таки отмахнулась от комара и некоторое время сидела, переваривая новый, совершенно не свойственный для себя подход к заклятиям. Она даже подумала, что такой путь вообще не для нее. Она уже открыла было рот, чтобы сказать об этом, но писарь ее упредил.

— Ты только не подумай, что из-за этого ты разучишься чуять силу.