Веселые ваши друзья (Очерки) - Сивоконь Сергей Иванович - Страница 6

Так и Иванушка-дурачок: сколько бы ни возникало на его пути препятствий, сколько бы ни случалось у него неудач, рано или поздно он получит все, что ему захочется.

Подвиг же Пети Трофимова сопряжен не с условно-сказочным, а с реальным риском. И хотя при внимательном чтении «Пакета» можно уже в самом начале понять, что герой жив останется — иначе не рассказывал бы нам этого и тем более не заведовал бы совхозом имени Буденного, — мы как-то сразу об этом забываем и читаем рассказ, готовые к самой жестокой развязке. Слишком не похоже на сказку то, что выпало на Петину долю; слишком много видим мы в рассказе сугубо реальных примет того времени…

И не случайно, я думаю, Юлиус Фучик, этот бесстрашный чешский коммунист и писатель, назвал «Пакет» «одним из самых значительных вкладов в чешскую детскую литературу».

Да, именно в чешскую. Фучик не оговорился. Потому что и чешских ребят рассказ этот учит величайшему мужеству и скромности, умению даже в самые тяжкие минуты не терять ни присутствия духа, ни чувства юмора.

На первый взгляд, по своему языку Петя Трофимов напоминает героев антимещанских рассказов Михаила Зощенко, которые (то есть рассказы!) были необычайно популярны в 20-е годы. В самом деле, в Петиной речи смешались и грубоватые просторечные словечки («башка», «засыпался», «мать честная», «сукин сын»), и газетные выражения («героический момент», «точка зрения»), и, наконец, подслушанные, малопонятные для него слова вроде некстати примененного им «гоголь-моголя», который привел в ярость белого офицера.

Однако у Зощенко, мастерски использовавшего эту, как говорил К. И. Чуковский, «речевую нескладицу», речь идет о людях, примазывающихся к революции, дабы урвать для себя побольше. А у Пантелеева в центре рассказа — бесстрашный красный боец, который, несмотря на свою малограмотность и эту самую «речевую нескладицу», в любую минуту готов пожертвовать для революции жизнью.

Вот он сидит на скамеечке и сапог снимает с ноги, на которой натер мозоли. Как вдруг — посыльный из штаба. «— Трофимов! — кричит. — Живее! До штаба! Товарищ Заварухин требует».

Даже не надев снятого сапога, помчался Петя на одной ноге в штаб. Про мозоли свои и не вспомнил.

А комиссар Заварухин пакет ему протягивает. «— Вот, говорит, — получай! Бери коня и скачи до Луганска, в штаб Конной армии. Передашь сей пакет лично товарищу Буденному.

— Есть, — говорю. — Передам. Лично.

— Но знай, Трофимов, — говорит товарищ Заварухин, — что дело у нас невеселое, гиблое дело… Слева Шкуро теснит, справа — Мамонтов, а спереду Улагай напирает. Опасное твое поручение. На верную смерть я тебя посылаю.

— Что ж, — говорю. — Есть такое дело! Заметано.

— Возможно, — говорит, — что хватит тебя белогвардейская пуля, а то и живого возьмут. Так ты смотри, ведь в пакете тут важнейшие оперативные сводки.

— Есть, — говорю. — Не отдам пакета. Сгорю вместе с ним».

Вот эта спокойная твердость, вроде бы неожиданная для армейского балагура, и придает главную силу и самому герою и рассказу о нем.

Впрочем, Петин язык не только нескладный. Он и очень выразительный, и по-настоящему остроумный. Судя по манере его рассказа, Петя уже сам по себе человек незаурядный.

Вспомним, как описывает он внезапный приезд белого генерала в штаб, где Петю должны допрашивать (в авторском комментарии к «Пакету» сказано, что писатель имел в виду казачьего атамана Мамонтова).

«Вскочили тут все. Побледнели. И мой — белобрысый этот — тоже вскочил и побледнел, как покойник.

— Ой! — говорит. — Что же это? Батюшки!.. Смирно! орет. — Немедленно выставить караул! Немедленно все на улицу встречать атамана! Живо!»

Конечно, Петя — превосходный рассказчик — мог тут и от себя прибавить что-то, несколько преувеличив размеры всеобщей паники. Но так или иначе, рассказал он об этом очень выразительно — и смешно.

Если окинуть «Часы» и «Пакет» бесстрастным теоретическим оком, то окажется, что юмор этих произведений почти однотипен: в обоих случаях комизм слова тесно увязан с комизмом положения, да и авторское отношение к главным комическим героям очень сходно: в первом случае — весьма сочувственное, во втором — восторженное.

Но механизм смешного в «Часах» и «Пакете» разный. Если в «Часах» он основывался на разнице восприятия одних и тех же событий героем и читателем, то в «Пакете» он возникает на контрасте между суровой опасностью — и балагурством, между подлинным героизмом — и простецки бытовым, почти «домашним» его описанием.

…Внезапный приезд генерала отсрочил обыск для Пети Трофимова. Стал он думать, что ему делать с пакетом.

«Фу, — думаю. — Об чем разговор? Да съем!.. Понимаете? Съем, и все тут.

И сразу я вынул пакет. Не пакет уж, конечно, — какой там пакет! — а просто тяжелый комок бумаги. Вроде булочки. Вроде этакого бумажного пирожка».

Этот удачный, хотя и нечаянно сложившийся образ домашнего пирожка помогает герою и весь свой рассказ о пакете перевести в сугубо «домашний» план.

«Ох, — думаю, — мама! А как же мне его есть? С чего начинать? С какого бока?

Задумался, знаете. Непривычное все-таки дело. Все-таки ведь бумага — не ситник. И не какой-нибудь блеманже.

И тут я на своего конвоира взглянул.

Улыбается! Понимаете? Улыбается, белобандит!..»

Слово «белобандиты» встречалось в ту пору в серьезных газетных текстах. Но Петя и его переводит в бытовой план. В данном случае он просто обозвал своего конвоира бандитом, а «бело» тут означает только, что «бандит» служит в белых войсках.

«Ах так?! — думаю. — Улыбаешься, значит?

И тут я нахально, назло, откусил первый кусочек пакета. И начал тихонько жевать. Начал есть.

И ем, знаете, почем зря. Даже причмокиваю.

Как вам сказать?

С непривычки, конечно, не очень вкусно. Какой-то там привкус. Глотать противно. А главное дело — без соли, без ничего, так, всухомятку жую».

Какой-нибудь очеркист, описывая этот подвиг героя-красноармейца, нашел бы высокие, патетические слова. И был бы прав, между прочим. Потому что подвиг есть подвиг.

А тут словно забавное, анекдотическое происшествие описывается. Будто Петя не во вражеском штабе, накануне смерти неминучей сидит, а у тещи пирожки да блины кушает…

Но подвиг от этого не мельчает, а, напротив, обретает особую высоту и объемность: срабатывает наше воображение. Слушая Петин рассказ, мы все время прикидываем, каково ему было на самом деле.

Да и смех тут звучит не зря. Он еще больше подчеркивает высоту подвига.

В том же стиле описывает Петя и генеральский допрос, кончающийся такими словами: «Вот, — говорит, — мое распоряжение. Попробуйте его шомполами. Поняли? Когда говорить захочет, приведите его ко мне на квартиру, А я чай пить пойду…»

Шутка ли дело — по голому телу шомполами! А послушать Петю — так шутка…

А потом его действительно будут бить шомполами, но он и тут найдет возможность подшучивать: «Только бы — думаю, — не закричать! А так все — слава богу».

И даже удивление врагов, пораженных стойкостью пленника, Петя описывает все в том же балагурском тоне:

«— Вот ведь, — говорят, — тип! Вот экземпляр! Ну и ну!.. Бейте, братцы!.. Бейте его, пожалуйста, до полусмерти! Заговорит! Запоет, каналья!..»

Как вам нравится: «Бейте его, пожалуйста, до полусмерти»? «Пожалуйста» говорят, когда просят о какой-то доброй услуге. А тут любезно упрашивают бить человека до полусмерти…

Любопытно, что при всем драматизме «Пакета» юмор нигде не переходит в смех сквозь слезы, хотя для этого тут, казалось бы, полный простор. Петя находит возможным вышучивать самые трагические моменты своего рассказа, а писатель ничего не добавляет от себя, доверяя читательскому воображению.

Петя Трофимов — естественный и дорогой для Пантелеева образ. По признанию писателя, возник он в его воображении под впечатлением подвига, совершенного когда-то его отцом. Но, видно, и свои какие-то черточки вложил он в этот исключительно ему удавшийся образ — например, умение быть и совершенно серьезным, и абсолютно несерьезным сразу.