Веселые ваши друзья (Очерки) - Сивоконь Сергей Иванович - Страница 17

Первым стоит назвать преподавателя литературы Святослава Николаевича, создавшего в Аликином классе литературный кружок имени «знаменитого» детективного писателя Глеба Бородаева.

Дело в том, что в данном классе учится внук покойного писателя — тоже Глеб и тоже Бородаев. Этот скромный, застенчивый парень, большой любитель собак (впрочем, рассказчик отмечает, что «он был добрым не только к собакам, но и к людям»), робко пытается возражать: «Есть ведь и другие… Почему обязательно дедушку?.. Хотя бы вот Гоголь…

— Но внук Гоголя не учится в вашем классе, — возразил Святослав Николаевич. — А внук Бородаева учится!»

Разумеется, педагог не настолько прост, чтобы не видеть разницы между Гоголем и Бородаевым. И учись в классе внук Гоголя, он безусловно бы получил предпочтение. Но на безрыбье и рак рыба! Хорошо еще, что Глеб Бородаев подвернулся — он мог ведь и не учиться в этом классе. А литературный кружок без имени — совсем не то, что кружок с именем. Да еще с таким известным. Ведь, как позднее скажет новая учительница, детективы «все любят. Только некоторые не сознаются». Писателю даже городской телефон установили на даче с надписью: «Гл. Бородаеву от благодарных читателей».

Кто же он такой, этот «Гл. Бородаев»? Может, он действительно мастер слова? Хоть и не Гоголь, конечно, а все же?

Откровенно говоря, на этот вопрос мне хотелось бы ответить лишь в самом-самом конце, чтобы ответ прозвучал сюрпризом. Но с другой стороны, очень важно ответить на него уже сейчас, чтобы вы взглянули на события повести с высоты того, может быть, пока не очевидного для вас факта, что на самом-то деле автор модных (в свое время!) детективов Глеб Бородаев, творивший «во второй четверти нашего века», — просто-напросто нуль без палочки. Абсолютно дутая величина.

Из истории советской литературы известно, что «во второй четверти нашего века» у нас не было ни одного действительно выдающегося писателя детективного жанра. Тогдашние детективные романы были столь беспомощны, что сегодняшние в сравнении с ними, можно сказать, гоголевская проза…

Впрочем, мы имеем и наглядное представление о бородаевской прозе: Алик приводит довольно большой кусок из знаменитого романа Бородаева «Тайна старой дачи» — он выучил этот текст как святыню… И мы убеждаемся, что «проза» эта состоит почти из одних штампов. Можно подумать, что писалась она по пародийному «руководству» Н. Носова «О литмастерстве», показывавшему, как не надо писать прозу. И чем умиленней повторяет Алик избитые штампы Бородаева, в свою очередь взятые им у других — о природе, которая «жила своей особой, но прекрасной жизнью», о «ворчливо-скрипучей лестнице», о свете, то «выползавшем» из приоткрытых дверей, то «мрачно выхватывавшем» что-то из темноты, то «уползавшем» обратно, — тем мощнее сатирический смех, тем сильнее издевка над бездарным писателем, незаслуженно попавшим в разряд «модных» и даже «знаменитых»…

Не только романы вчерашней знаменитости, но и сама жизнь его оказалась пародией. Даже мемориальная надпись, которую предлагает выбить восторженный Алик на даче своего кумира, звучит издевательски пародийно: «Здесь жил и не умер писатель Гл. Бородаев»…

А разве не смешно поведение учителя литературы, который не только пытается жить в лучах этой, более чем сомнительной, славы, но и других толкает на это! Да не просто других, а своих учеников, которых он, по идее, должен бы учить справедливости, честному отношению к жизни…

Вот вам еще один сатирический персонаж повести.

Конечно, Святослав Николаевич — порождение прошлых десятилетий; вскоре он выходит на пенсию, и руководство школы, как видно, не пытается отговаривать его от такого шага. Уход его с педагогической арены символичен. И так же символично то, что на смену ему приходит добрая, человечная, а главное, молодая учительница, несущая новые, подлинно разумные методы преподавания и воспитания.

Возня вокруг дутой величины не может привести ни к чему хорошему. Это с предельной ясностью показывает писатель. «Уголок Гл. Бородаева», по мысли его создателя, призван помочь ребятам «прикоснуться к поиску, к литературному исследованию». Но представленные здесь материалы смехотворно мало относятся к делу. На одной фотографии, помимо самого Бородаева, были изображены «сосед писателя, соседка (жена соседа), брат жены писателя, жена брата жены, друг детства писателя, жена друга детства (вторая), друг друга детства, сын друга детства, сын сына друга детства», а на другой не было даже и самого кумира: там были только «сын писателя» и «сын сына писателя», то бишь уже знакомый нам Глеб Бородаев-младший…

А с каким уморительно важным видом «исследуются» принесенные Глебом письма Бородаева к своей родне! (О литературе в этих письмах речь, как видно, вовсе не шла.) Если письмо было длинным, Святослав Николаевич восклицал:

«— Как это показательно! Несмотря на свою занятость, писатель находил время вникать в мельчайшие проблемы быта. Отсюда мы можем понять, что он никогда не отрывался от жизни, которая питала его творчество».

Не меньший восторг педагога вызывало и короткое письмо:

«— Как это показательно! Краткость, ни одного лишнего слова. Отсюда мы можем понять, как занят был писатель, как умел дорожить он каждой минутой!»

Да и сам «литературный кружок имени Бородаева» оказывается мнимым, хотя и замышлялся он на базе «творческой одаренности». В самом деле: кто туда входит?

Андрей Круглов, прозванный Принцем Датским, потому что он любит сочинять стихи к разным датам — одинаково пустые и холодные, независимо от того, чему они посвящаются. Надо сказать, что такие стихи любят писать графоманы.

Генка Рыжиков, по прозвищу Покойник, потому что его «профиль» — любовная лирика с «замогильным» оттенком. Эх, знал бы Генка, что подобные стихи высмеивал в свое время еще Максим Горький! В одной из его сатирических «Русских сказок» модный поэт начала нашего века Евстигней Закивакин целыми аршинами строчит стихи такого примерно содержания:

Это напоминает «замогильные» стихи Покойника, посвящаемые то таинственной А. Я., то не менее таинственной Б. Ю. (Побочный комический эффект вносится в них, правда, чисто ученическими порывами «высокого лирика», который ищет смерти, оказывается, для того, «чтоб уже никогда не смотреть, как с другим ты идешь в раздевалку…»)

Покойник и Принц Датский не зря поставлены в параллель к модному, но пустому писателю. Творчество их, как и у него, безнадежно разошлось с жизнью. Правда, писатель побит только смехом (в жизни он прочно сидел «на коне»), тогда как незадачливые юные поэты, помимо авторского осмеяния, терпят крушение и в жизни: стихи их, созданные в трудную минуту, никого не утешили и не согрели, а Покойник до смерти испугался, столкнувшись в подвале с «настоящим» покойником (на самом деле это был скелет — еще один подарок Гл. Бородаеву «от благодарных читателей»…

Глеб Бородаев-младший вошел в литературный кружок на правах «почетного члена». Обычно скромный, даже заикающийся от застенчивости, он по мере развертывания «бородаевской кампании» все больше излечивался от скромности, принимая гордый и заносчивый вид. Он уже не смущался, когда его личностью («внук Бородаева!») стали интересоваться даже старшеклассники. Он снисходительно протягивал им руку и говорил: «Очень приятно. Давайте знакомиться». Да и говорил-то он теперь четко, а не мямлил, как прежде.

Писатель не высказывает этого прямо, но показывает: такой человек мог пойти очень далеко! Из таких быстро наглеющих скромняг вырастают личности самые неприятные.