Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 24

Выпростался Шэрхан из одеяла, подошел сзади. К волосам, до самого копчика ниспадающим, притронулся, как давно хотел. Жёсткие волосы на ощупь, как прутья железные. Понравились. Еще бы гладил, да император развернулся, за плечи схватил и в стену впечатал. Так, что дыхание выбил. Целоваться не полез. Вместо этого в изгиб шеи носом ткнул и ровно под мочкой кожу губами прихватил. Неожиданная была ласка. Немного смешная, но приятная. Пробежала сладкая волна вдоль позвоночника, потеплели кончики пальцев. Шэрхан чуть двинулся вперед, бёдрами соприкасаясь. Вырвался у императора из груди стон, такой жалостный, что сердце дрогнуло. Решил Шэрхан, будь что будет. Взял за плечи и развернул, сам императора в стену вжимая. Грудью голой в грудь уперся. Пахом в член каменный вдавил. Колено между ног протолкнул.

Чёрные глаза — пьяные, похотью подернутые — с мольбой на него смотрели, нос тонкий трепетал, грудь в дыханьях сбитых поднималась.

Полюбовался Шэрхан и сказал в губы приоткрытые:

— Ты если что хочешь от меня… ты только скажи.

Сказал, а сам руку на спину положил и вниз осторожно опустил.

В миг протрезвели чёрные глаза. Лицо изменилось, будто Шэрхан только что сообщил, что это он девиц с веерами подослал. Оттолкнул император с силой, а как Шэрхан отступил, ударил по лицу наотмашь, так, что в ухе зазвенело.

— Ещё раз тронешь — руки обрублю.

Так и стояли истуканами друг напротив друга, пока не жахнул топором голос басистый из-за двери:

— Время истекло.

Вечером следующего дня император вызвал к себе Йиньйиня.

Весь день Шэрхан зверем раненым метался. Опостылело все. Свободы хотелось. А вечером, как увидел, что Йиньйинь готовится, почти подпрыгивая, так едва не зарычал. Держался, пока смотрел, как Йиньйинь волосы по сто раз начесывает, как глаза горят, как рот от счастья улыбаться не перестаёт, и под конец не выдержал:

— Сильно-то не напомаживайся. В шахматы, поди, играть зовет.

Посмотрел Йиньйинь с обидой, гребень отложил. В платье красное закутался и за евнухом к купальням пошел. Ему-то, небось, полк стражи в сопровождение не давали.

До ночи Шэрхан кипел, а потом измучился совестью. Что стоило промолчать? Зачем парня расстроил? Думал-думал, и с ужасом понял, не просто ведь он разозлился на императора. Взревновал. Ох пора из этого гадюшника выбираться, а то всю душу истрахают. Вот прямо в большой праздник, когда из всех домов палить будут, он и сбежит. И к асурам пошлёт зверинец прогнивший. Может, подпалит на прощанье. В благодарность. А как домой придёт, порядок наведёт: Пракашке мозги на место вставит, Бале на границе поможет, Багирку проведает. Может, и в горы поднимется, мать навестит. Учителя Шрирамана отыщет.

К утру план утвердил и успокоился. И тут же снова запереживал. А Йиньйинь-то где?

Еле выдержал молитву на общей площади. Сколько же можно задом кверху стоять, когда другу, может, помощь нужна? В то, что император Йиньйиня до сих пор у себя в покоях держит, не верилось. Даже чтобы Шэрхану досадить, не стал бы всемогущий сын дракона с бумажками чахлыми, тысячу лет назад написанными, спорить.

Как только отпустили, кинулся к Кляксе:

— Где Дин Чиа знаешь?

Удивился Клякса, что Шэрхан на цзыси к нему обратился, но быстро в руки себя взял.

— Знаю.

— Веди.

— Пойдём, — Клякса нехорошо усмехнулся.

Линялый поднял на него взгляд просящий и сказал тихо:

— Не надо…

Клякса только нос скривил.

— Просит отвести его к Дин Чиа. Вот я и отведу.

Гадко стало от этого разговора — от злорадного тона Кляксы, от красных глаз Линялого — но пошел Шэрхан за ними. Долго шли через внутренние дворы, по заснеженным лестницам, по сырым коридорам, и чем дальше шли, тем холоднее становилось на душе. Знал ведь Шэрхан эту дорогу. Сам Йиньйиня сюда тренироваться водил. На последнем переходе колени задрожали и в груди заледенело, будто снегу наелся. Но голова отказывалась верить.

— Вот, — обратился Клякса к сгорбленной старушке в серой робе, когда в тёмную комнату спустились. — Желает конкубина Дин Чиа увидеть.

Зря измывался, Шэрхан уже увидел. Платье красное, в серости подземелья словно огненный цветок среди камней полыхающее. Волосы черные, по столу разметавшиеся. Глаза бездонные, в потолок мёртвым взглядом упёртые.

Как к столу подошел, Шэрхан не помнил. Как обнял тело холодное. Как по волосам гладил. Помнил только, что слезы не шли. Дыра в душе была, а заполнить нечем. Видать, пока четырёх братьев хоронил, выплакал все, на пятого не осталось.

— Как умер? — спросил он глухо у смотрительницы.

Старушка деловито с бумажками своими проконсультировалась.

— По отметинам на теле, сзади напали. Били сильно. Потом задушили. Похоже, сопротивлялся.

Взял Шэрхан руку тонкую: костяшки на пальцах в кровь сбиты. Кулаки сжаты, будто до сих пор дрался, будто палец кому выкручивал, как Шэрхан когда-то учил. Сопротивлялся. Вот тут-то и прорвало. Выл Шэрхан по-волчьи. Стену измолотил. Каждому дракону поклялся голову откусить. Остановился только когда лоб так заболел, что зрение на время потерял. Встряхнул головой, рожу вытер. Поцеловал Йиньйиня в губы синие и вышел.

Прямиком в тронный зал пошёл.

Не хотели его пускать к императору. Хмурые стражники преградили путь алебардами. Не остановили бы сейчас Шэрхана ни металл, ни палки нефритовые. Но силы решил поберечь.

— Скажите, есть у меня новости срочные. Про заговор против императора.

Переглянулись стражники, и один ушел докладывать. Скоро двери тяжёлые перед Шэрханом раскрылись, зев чудовища змеистого распахнулся, языком ковра красного к себе в пасть приглашая. Ступил Шэрхан без страха — от ярости дрожал.

Вдоль ковра его проводил десяток пар глаз: чиновничьи, генеральские, шпионские. Императорские.

Встал Шэрхан перед троном и обратился на мхини:

— Скажи им уйти.

Посмотрел на него император испытующе, но, видимо, что-то было сейчас в лице Шэрхана такое, что заставило прислушаться. Отложил император кисточку, которой бумажки подписывал, и махнул рукой, посетителей выпроваживая. Нервно глянул на стражников, но их прогонять не стал. Боится. Правильно делает. Не в шахматы пришёл Шэрхан играть.

Не сразу слова нашлись, злость горло перехватывала.

— За что? — только и смог выдавить.

— О чем ты?

Сжал Шэрхан кулаки до хруста.

— Один светлый человек на весь твой гадюшник, да ведь и того со свету сжил. Доброта глаз мозолила? Что ж ты за зверь!

Поднялся император, из-за стола вышел, по ступенькам к нему спустился. Давай-давай, ближе подойди, чтобы проще бить было.

— Объяснись, — тихо сказал император. — Или замолчи.

— Нет уж, не заткнешь меня больше. Он всего-то и мечтал, что тебе понравиться, а ты, подлюга такая, убийц подослал.

Схватил император за плечи, будто знал, что не выдержит сейчас Шэрхан.

— Успокойся, — рявкнул, от себя отталкивая. — Перец совсем мозг расплавил? Стал бы я убийц посылать, когда палачей двести голов? — выпрямился, шапку императорскую на голове поправил, отступил на шаг. — Правильно я понимаю, что ты про Дин Чиа говоришь? Убили?

Кивнул Шэрхан. Мысли от горя путались.

— Так ведь его вчера… на пути к тебе… ты же его вызвал…

— Никого я к себе вчера не вызывал. У императрицы день благоприятный был, я даже к ней не пошел. Хочешь, у Вэя спроси.

Тоже мне авторитет.

— Ему еще меньше верю.

Император глянул мрачно:

— Как все было? Кто за ним пришёл?

Да больно он помнит? Ревность глаза затмила.

— Евнух. Кто — не заметил.

Закрыл Шэрхан лицо руками. Пришёл драться, а теперь хотелось себе голову раскроить.

Император взял за плечо.

— Клянусь тебе, никакого отношения к смерти Дин Чиа я не имею. Но что произошло, выясню. Слышишь? — Позвал кого-то из-за двери и стал распоряжения отдавать: — Вызвать мне главного охраняющего ложе, начальника стражи и старшего конкубина. — Посмотрел на Шэрхана и сказал: — А ты пойди и выспись. Выглядишь, как мертвяк ходячий. Смотреть больно.