Семь кругов Яда - Юраш Кристина - Страница 22

— Эвра-а-ард! — крикнула я в тронный зал, приоткрывая дверь. Мне никто не ответил. — Эвра-а-ард!

И снова тишина. Мне что? Пора ходить со списком и мешочком: «Скидываемся на похороны генеральному директору?»

— Эврард!!! — заорала я голосом ленивой мамы с балкона. Ноль эмоций.

— Эвушка-а-а-лапу-у-ушка, — нежно проворковала я так, словно уже разлеглась на кровати в новом роскошном белье. Обычно действовало.

— Аиньки? — протяжно и сладко отозвался принц гадский.

— Мне нужен художник! Срочно! — я тут же сменила тон с полового на деловой.

Через минут сорок передо мной стоял местный Да Винчи вида не очень живописного. Настолько неживописного, что на его месте от автопортретов или масляных себяшечек я бы воздержалась. Плюгавый старикан с редкими клоками седых волос, длинным носом, напоминающим клюв дятла, и круглыми рыбьими глазами, несмотря на почтенный возраст, раздевал меня взглядом, как натурщицу.

— Кого рисуем? — спросил он возвышенно и пафосно, доставая кисти и мольберт. — Могу коллективный портрет!

Я посмотрела на мрачную компанию, понимая, что висельники на Доске почета распугают всех потенциальных клиентов.

— Мне нужно на вот такой бумажечке нарисовать лошадь и всадника! Вот тут! Здесь мне нужна девушка… хм… принцесса, — я понюхала какой-то флакон со стойким сладким запахом, который, судя по уверению некроманта, являлся неудачным результатом одного неудачного эксперимента. Судя по тому, как наш гениальный друг потирал костлявые ручки, лучше просто наслаждаться результатом, не вдаваясь в подробности. Но пахнет флакон вполне приятно — розами. «Ля кости», — написала я черновик этикетки.

— Здесь нужно нарисовать красавицу с таким видом, будто она только что удачно вышла замуж, — я черкала пером на бумаге, составляя техническое задание к каждой этикетке.

— Всем все понятно? — начальственным голосом уточнила я, пододвигая новым сотрудникам бумагу. — И таблички себе сделайте, чтобы я вас по именам знала. Вот образец.

На бумажке было написано: «Лидер: Имярек».

Я решила отдохнуть и перекусить, чтобы потом с видом начальственным и важным проверить получившийся результат. Я ела, удивляясь факту, что безвестному повару еще не оторвали руки, и параллельно выписывала приблизительную численность каждого населенного пункта, найдя какие-то старые записи «дочумной» переписи. Через два часа я решила навестить мою новую структуру.

На меня смотрели недовольные лица, а с груди каждого отсвечивал бейджик.

— И где же мои лидеры? — бодренько спросила я, чтобы поднять командный дух.

— Кто? — переглянулись бугаи, пожимая плечами.

Я присмотрелась к первому попавшемуся бейджику, а потом мельком взглянула на художника, который уже заканчивал свою работу над этикетками. Надо мной сопел тот самый бородатый детина с подтеками макияжа, а на груди у него красовалась небольшая табличка, вызывающая больше вопросов, чем ответов. То, что их всех зовут Имяреками меня слегка расстроило. Но это было не самым страшным. Мучительно покраснев, я снова посмотрела на свой образец, где черным по белому было написано: «Лидер», а потом тоскливо осознала, что буква «л» и «п» бывают так чертовски похожи, «…идеры» посмотрели на меня, мол, так? Оставалось только грустно кивнуть. До «лидера» надо еще дослужиться!

— Вот! — гордо заявил художник, демонстрируя мне образцы. Ему только египетские пирамиды расписывать! Все, что было в профиль, выглядело прилично. А вот анфас… На меня смотрел загадочный коричневый блин с торчащими в хаотичном порядке конечностями с многострадальной мордой, на которой было написано: «Щито я такое?»

— Это что? — осторожно, чтобы не ранить тонкую душевную организацию непризнанного по вполне понятным причинам гения, поинтересовалась я, вглядываясь в рисунок. Нет, такими темпами жить ему осталось совсем немного…

— Это лошадь! — горделиво ответил творец со всем презрением, на которое может быть способен создатель нетленки. Я задумчиво отложила листок, прикидывая, что меценатом местного искусства мне быть не суждено. В моей мысленной арт-галерее эта лошадь Доживальского пыталась втиснуться между шедеврами мировой живописи, но пока что я склонялась к мысли, что «конячке на раскорячку» место на стене в детской изостудии для самых маленьких.

Следующий рисунок должен был занять место на конкурсе в детском саду, но был дисквалифицирован воспитателем за то, что никто не смог угадать, что это. Зеленый, унылый блин с аналогичной мордой и лишними запчастями умолял меня прекратить его мучения одним милосердным ударом.

— Это дракон! — самодовольно вздохнул гений, нанося контрольный штрих.

Принципиальной разницы между страдающей живностью, кроме цвета, я не обнаружила. Зверюшки как бы переглядывались с соседних листов, лежа рядом. «Ты кто?» — грустно вопрошала лошадка. «А ты кто?» — смотрел на нее растерянный по частям дракон. Я мысленно пыталась найти не только отличия между рисунками, но и оправдания на случай, если оторву этому Ван Гогу ухо.

— А вот принцесса! — поверх несчастного зверья легла девушка с четко обозначенной рабочей стороной. Легкое косоглазие вполне можно было списать на радость при виде прекрасного принца, а вот по поводу остального даже матушка-природа прикрыла лицо рукой. Камбала как бы слегка завидовала принцессе. Рядом лег ее брат-близнец — принц. Если бы такой принц убегал, я бы его не догоняла!

Художник явно ждал похвалы, пока я мечтала закапать себе в глаза первое попавшееся под руку средство гигиены, чтобы избавиться от повторной возможности лицезреть это.

— Между прочим, это новое направление в живописи! Я его сам придумал! — просветил меня творец голосом, которым рассказывают провинциалке о прелестях столичной жизни. Хорошее направление! Есть куда теперь послать!

— Вы еще книгу не видели! — высокомерно заметил гений, пока я вспоминала некоторых мультипликаторов, от фильмов которых восторженно визжат дети и седеют раньше времени родители. — Смотрите и преклоняйтесь перед великой силой искусства!

Если когда-нибудь археологи раскопают могилу великого гения и обнаружат следы насильственной смерти, включая проломленный череп, то пусть не удивляются. Надо бы на всякий случай положить парочку его работ в гробницу, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, как и за что закончил свою жизнь великий художник всех времен и уродов.

Перед моими глазами лежала книга в черной обложке. Я прямо представила, как со строгим взглядом, единожды узревшим истину сквозь замочную щель небес, прижимая к груди сей опус, я кочую от порога к порогу, задавая вопрос: «Вы верите в возможность быстрого заработка?»

Обложка раскрылась, я даже сглотнуть не успела от неожиданности. На меня скорбно, с укором, как на матушку-природу, смотрело создание ориентировочно женского пола, с сероватой кожей, с малюсенькими глазками поросенка, круглыми щечками и кудрявыми волосенками. Раз… два… три… четыре… Десятью, чтобы быть точнее! Нос-пятачок намекал на то, что Фунтик закабанел со временем, женился на Обезьянке, и они стали счастливыми родителями этого чуда. Это чудо умудрилось дожить до пенсии, выступая в цирке. А каждое выступление начиналось словами: «Родила макака в ночь..»

— Это кто? — спросила я, подозревая худшее — где-то есть натурщики. Я осмотрелась по сторонам на всякий случай. Не хотелось бы лечь спать, а потом проснуться от того, что надо мной склонился тот самый принц-камбала с явным намерением облобызать меня.

— Не узнаете? — горделиво спросил гений, прищурившись и подсовывая мне под нос живопись.

— Светка? — прищурилась я, вспоминая более-менее знакомых девушек, до которых никак не могут дотянуться модельные параметры.

— Это вы! — выдал художник, всем своим видом показывая, что обидеть гения может каждый, а похвалить — только люди с крепкими нервами.

Ком тошноты подступал к горлу, холодная изморозь летним душем волной пробежала по всему телу. Зеркало, оставшееся в ванной далекого города далекого мира, всячески протестовало.