Ассистент - Шаманов Алексей - Страница 44

Григорий, конечно же, не видел в бревне ничего, кроме бревна, а я ему о сиянии говорить не стал, все равно бы не поверил.

— Этот Бурхан больше похож, — одобрил Гриша, — вот только успеет ли Боря закончить? Через два-три дня на Ольхон едем.

— Я-то еду?

— Конечно. Тем более — Стас погиб. Ты теперь, Андрей, полноправный член киногруппы, ассистент художника-постановщика.

Ничего не скажешь, приятно быть полноправным членом. Но какой ценой? Впрочем, о чем я? Я, что ли, Стаса устранил? Нет на мне его крови! Или есть?

При возвращении нашем на кухню мне попался на глаза шаманский бубен, что по-прежнему висел на обшарпанном ковре над Борисовым диваном. Я остановился как вкопанный.

— Ну, ты чего встал? — одернул меня Григорий. — Пошли еще тяпнем по сто грамм за упокой души.

— Иди, я сейчас.

Он ушел, а я остался стоять напротив бубна. И возникло вдруг во мне необъяснимое желание, в чем-то сходное с сексуальным, но, пожалуй, глубже. Да и направлено оно было явно на другой какой-то орган — не на низ живота, а на голову, точнее, на макушку — в ней заломило сладостно и больно. Седьмая, кажется, чакра — «Дыра Брамы»…

Мне хотелось прикоснуться к бубну, потрогать шершавую его, тугую кожу, погладить, прижаться щекой…

Я не заметил, как бубен оказался в моих руках. Осторожно провел ладонью по его теплой поверхности, и он словно отозвался на прикосновение, ожил — запульсировала кровь, заиграли мышцы под кожей…

Боря говорил или я еще где-то слышал, что бубен — ездовой конь, на котором шаман может достичь миров запредельных — Небес и Преисподней. Чушь, конечно, но было, было в нем нечто… не подберу слов…

Неожиданно для самого себя левой рукой я поднял бубен над головой, а правой ударил по его гулкой поверхности…

И не услышал ни звука. И не ощутил тугой барабанной кожи под пальцами.

Жесткая судорога прошла по телу, я упал на пол, но бубна не выпустил. И болезненная какая-то эйфория заполнила меня целиком, накрыла с головой, утопила…

Перед тем как погрузиться в небытие, я успел увидеть:

безграничную заснеженную равнину;

Мировую Ель с гнездами на ветвях;

Мать-Хищную Птицу с железным клювом и оперением, парящую в сумеречных небесах;

Дьяволицу-Шаманку, у которой один глаз, одно плечо и одна кость. Она укачивала меня в железной люльке и кормила вкусной запекшейся кровью. Я ел с аппетитом, и все мне было мало, мало…

— Еще! — кричал я Дьяволице-Шаманке. — Еще!!!

И она, добрая и ласковая Дьяволица, протянула мне своей единственной, когтистой лапой, похожей на птичью, замечательный кроваво-черный кусочек. Я ухватил его, потянул к себе, но он ускользал, ускользал… не откусить, не проглотить, не почавкать… Ну что же ты, милая Дьяволица? Почему жадной сделалась? Ну же!

Я лежал на полу, а надо мной склонились Григорий с Борисом. Последний держал в руке бубен, вырванный, как я понял, из моих сведенных судорогой пальцев. Тело мое было чужим и меня не слушалось. Поза, в которой лежал, — замысловатой и неестественной. Словно первобытный дикарь в истерическом ритуальном танце замер вдруг, превратившись в одеревеневшую скульптуру, на полутакте тамтама…

Нечто похожее со мной, вероятно, и случилось. Я лежал навзничь, не касаясь спиной пола. Невероятным образом тело держалось на трех точках — на запрокинутом затылке и пятках. Руки и ноги, будто сделанные из мягкой проволоки, были разведены в стороны и перекручены. Эк меня скрутило…

А Григорий с Борисом уже поднимали, ставили на нога мое непослушное чужое тело. Но контроль над ним стал ко мне возвращаться. Постепенно, не сразу. Я попытался сделать шаг и покачнулся. Меня тут же усадили на диван.

— Как ты? — спросил Григорий.

Я захотел ответить, но не смог. Захотел улыбнуться, но вместо ободряющей, успокаивающей улыбки мышцы лица сложились в такую гримасу, что друзья перепугались до предела.

— Говорил я ему, нельзя даже касаться шаманского бубна непосвященным! — причитал Борис. — Это же смерти подобно! Все равно что младенца посадить на необъезженную лошадь!

— Ты-то сам тоже не посвящен, а бубен в руках держишь, — проворчал Григорий.

— Я другое дело, — заспорил Борис, — мне этот бубен от отца достался, а тому шаман с Ольхона подарил. Подарки не убивают!

— Слушай, Боря, хватит херню пороть! У Андрея эпилептический припадок, а ты заладил, как дурак: бубен, бубен… В задницу себе его затолкай!

Этого Борис делать не стал, не последовал доброму совету товарища. Он вернул бубен на гвоздь в стене, где тот раньше висел.

— Чего встал? — продолжал Григорий командовать. — «Скорую помощь» вызывай!

— Не поможет ему «скорая», — отозвался хмурый Борис. — Я знаю, что ему поможет.

Он вышел и через минуту вернулся с полным стаканом воды. Поднес к моим губам.

— Пей давай!

Я попытался, но больше текло по губам и щекам на рубашку. Немного попало все ж таки в желудок, и я понял, что это не вода, а водка. С ума он, что ли, сошел, целый стакан!

Я отобрал не расплескавшуюся еще половину и допил уже по-взрослому, одним махом. Поить меня вздумал… Что я ему, младенец на лошади?

Грубо отбросил протянутую Григорием руку помощи.

— Сам!

Встал с дивана. Взглянул победно на товарищей. Усмехнулся.

— Во, что водка с людьми делает! — прокомментировал Григорий. Посмотрите на него, ожил! А только что будто в припадке падучей бился!

Болезненная эйфория за гранью сознания не забылась. Она и не забудется теперь никогда. Она — часть меня… Я с опаской покосился на бубен. Ишь, как он, зараза, на меня подействовал…

Впрочем, рассуждать не хотелось. Тело обрело невесомость и силу одновременно. Я согнул правую руку в локтевом суставе, и раздувшиеся мышцы едва не порвали тонкую ткань.

Пусть смотрят, слабосильные дебилы, на мою мощь, на мою потенцию!

В штанах зашевелилось, напрягая богатырские мускулы…

Но к мужикам я равнодушен. С мужиками можно водки выпить для затравки, а уже потом…

Что будет потом, представлялось смутно, но точно что-то буйное, необузданное, первобытное… Как кровавая охота на мамонта. Как шаманское камлание над телом человеческой жертвы. Как убийство врага с последующим поеданием живьем… Об очевидной логической несообразности последнего предполагаемого действия не думалось. Возможным казалось все, любая нелепица.

Хотелось действовать. Почему я стою столбом, как робкий профессор ботаники?

Водки!

Женщин!

Зрелищ!

Немедленно!!!

Я прошел на кухню, не обращая больше внимания на двух людишек. Одному из них жить оставалось всего ничего — с четверть века, второй — почти покойник. Нетерпеливо дрожащие душонки его висели на последних нитках, вот-вот готовые оторваться и разлететься кто куда.

«Скорее! — вопили они. — Мы устали! Мы жаждем свободы! Помоги нам, Великий!»

Я не удостоил их ответом, не вмешался. Пусть все случится, как предначертано!

Я выпил всю водку со стола, полторы бутылки, прямо из горлышка и не напился. Потом съел всю еду и не наелся. Людишки что-то возражали — кричали, махали ручонками… Их действия не вызывали во мне ничего, кроме смеха. Громкого, демонического смеха:

— Ха-ха-ха-ха!!!

Я пошел к выходу. Оставаться здесь не имело смысла. Ничего интересного не предвиделось. Мне хотелось еды, питья, женщин и буйства.

Мне что-то кричали вслед, я не слушал. Но все ж таки где-то глубоко-глубоко в сознании, в той его части, где оставался еще слабый и смертный мой предшественник, шевельнулась неприятная мысль: «А не сошел ли ты с ума, Андрей Татаринов?»

Чушь! Я здоров! Здоровее не бывает!!!

По дороге домой я звонил Жоан Каро и Анне Ананьевой. Каждой — дважды. Недоступны. Недоступны? Для меня?! Они?! Недоступны?! Мне доступен весь этот мир! Легко! С потрохами!!!

В приступе ярости я едва не расхлестал сотик об асфальт. Остановила пришедшая в голову идея: проститутка! Как там ее звали?