Ассистент - Шаманов Алексей - Страница 30

Отъехала Жоан лихо — с места рванула, полдома, наверно, перебудила… я взглянул на часы — в половине второго ночи…

Дома я первым делом открыл банку тушенки, на мой вкус, лучшей в России, производства Улан-Удэ. Буряты все ж таки исконные скотоводы. Даже десятилетия советской власти не сумели испортить качество фирменного продукта — тушеной говядины.

Жрать хотелось очень, до дрожи в пальцах. От мясного аромата закружилась голова. Первый сочный кусок я подцепил тем же ножом, что открывал банку, а уже потом взял ложку…

Отпустило. Я, сытый во всех возможных смыслах, опустился в кресло перед телевизором, но включать его не стал. У меня свое кино, более захватывающее, чем все, что может предложить Голливуд в ночном эфире. Я любой его сюжет по одному только заглавию предсказать могу. Любой сможет…

Спать не хотелось. Хотелось сворачивать горы. На худой конец — сколотить забор или разбросать пять «КамАЗов» снега. Впрочем, это удовольствие меня ожидало впереди.

Следовало пойти проверить, сколотил ли хитрый, рачительный хозяин пятиметровый забор? Или мне его делать придется?

Через двадцать минут я стоял на улице Грязнова и нарадоваться не мог на замечательный, новый забор, покрашенный к тому же темно-зеленой краской, как хотел оператор-постановщик. Но что-то с ним все-таки было не так, с забором. Я подошел вплотную, присмотрелся и расхохотался. Доски оказались бывшими в употреблении, все в дырках от старых гвоздей! Так вот, значит, почему хозяин вызвался мне помочь и почему не стал работать при мне! Он его из старой доски сколотил, а новую — присвоил. Для обшивки бани, наверно. Но мне-то все равно из чего, лишь бы забор стоял. А он на месте, потрогать можно — славный такой, двухметровой высоты, темно-зеленый, немаркий. Моего любимого цвета и размера…

Я посмотрел на наручные часы. До четырех утра, когда привезут снег, оставалось больше полутора часов, а делать мне на улице Грязнова было совершенно нечего. Морозец легкий — градусов пять-семь, но щеки все равно покалывало. Чтобы не мерзнуть, решил вернуться домой и прошвырнуться по Интернету. Да в ящик электронной почты не мешает заглянуть. Может, неизвестный доброжелатель прислал мне новое послание? О чем, интересно? После информации о шаманском дереве с яйцами и третьем глазу во лбу, чем еще может он меня удивить?

Проходя мимо дома Бориса Кикина, я увидел в его окнах свет. Это означало, во-первых, что Стас вызвал электриков, которые исправили электропроводку. А во-вторых, что Борис не спал. Надо проведать раненого товарища, тем паче делать мне больше нечего…

Дверь мне открыл Борис, причем довольно скоро. И повел меня на кухню. Я шел сзади и не верил собственным глазам. Он даже не прихрамывал. Как такое могло быть? Рану я видел, рана была ужасной, да и кость, Стас говорил, треснула. Прошло чуть больше суток. Не могла же она затянуться за это время. Не могла!

Боря сперва поставил на стол бутылку, а потом уже спросил:

— Выпить хочешь?

Еще бы… Вокруг такая хрень и сумятица, что без бутылки не разобраться.

— Наливай!

Он налил в один стакан.

— А себе?

— Не хочу, — ответил Борис виновато. — Точнее, не могу. Веришь, Андрюха, мозгами хочу, а как ее, родимую, увижу, как представлю… С души воротит. Заболел я, наверно.

— Борь, но это же классно! Тебе давно пора было завязывать. Спивался ведь на глазах!

— Да я понимаю, но все равно как-то… неуютно, что ли? Если бы я сам бросил, это одно, а тут будто закодировал кто-то… Это насилие над человеческой личностью!

Я поднял стакан. То, что Боря не может пить, меня тоже не радовало, ощущал я некое вмешательство в его сознание. Впрочем, говорить об этом я ему не стану.

— За твое здоровье, Борис!

Я выпил, а он усмехнулся скептически, но промолчал.

— Как у тебя, кстати, нога? Я гляжу, ты не хромаешь совсем.

— Точно! — Он стал заворачивать штанину. — Смотри, что делается!

Борис обнажил голень, и я едва не вскрикнул. Мне сделалось жутко.

Повязка под штаниной отсутствовала, рана тоже. О страшной травме напоминал лишь красный рубец сантиметров в шесть-семь. Уже заживший. За сутки с небольшим. Этого не могло быть, однако — было.

— Как рана могла так быстро затянуться?

— Не знаю, — пожал плечами Борис и опустил штанину.

— Слушай, а может, в Стасе дело? — осенило меня. — Может, с его подачи гэбэшный врач гэбэшное лекарство применил? Секретное!

— Не знаю, — повторил Борис, — врач мазал чем-то рану, я не смотрел, отвернулся. Мутило меня. А как вернулись домой со Стасом, все время спал, не помню ничего. Стас меня, правда, будил, картофельным супом кормил… Это все. Проснулся я пару часов назад — спать не хочу, не болит ничего. Размотал повязку, а там — рубец. И жрать хочется. Я тут все подмел, что Гриша со Стасом приносили, крошки не оставил… Так что, извини, Андрей, закусить нечем.

— Ладно, обойдусь! — отмахнулся я и наполнил стакан. Полный двухсотграммовый стакан. Те сто граммов, что налил мне Борис, не произвели на меня никакого действия. Абсолютно.

— И главное — ни усталости, ни слабости, ни боли! — продолжал Кикин. — И работать хочу, вот что странно!

— Нам хлеба не надо, работу давай! — прокомментировал я и выпил двумя глотками весь стакан. Как воду, честное слово. Может, и правда Стас или Гриша подменили водку водопроводной водой в целях выведения Бори Кикина из запоя? Так он и без того не пьет. Работать ему, уроду, приспичило…

Нет, все ж таки в стакане была водка. Мысли поплыли, как льдины в ледоход — одна на другую громоздятся… как бычки в колхозном стаде друг на друга… гомосечут от избытка энергии… и спать хочется… очень… и глаза сами собой закрываются…

— Ты, Андрей, не обижайся, один посиди, а я рубить Бурхана пойду.

— Иди, — сказал я, с трудом ворочая языком. — Ты меня только разбуди без пятнадцати четыре, ладно? Мне на Грязнова надо… снег привезут…

— Разбужу, спи, — ответил Борис. — Еще больше часа можешь спать.

Он, наверно, ушел, я его больше не слышал. А у меня закрылись глаза… или не закрылись?.. Не знаю. Но я вдруг заметил, что у Буратины, который сидел напротив меня, появилась голова, прикрытая грязной тряпицей. Как, интересно, он теперь выглядит, этот псевдоитальянский юноша с монголоидным лицом мертвого бурятского шамана?

А потом был сон. Или не сон? Не знаю, но мне показалось, что сон — это жизнь Андрея Татаринова в сибирском городе Иркутске в самом начале двадцать первого века, а явь — байкальский остров Ольхон из второй половины века восемнадцатого. И фамилия у меня правильная, а имя нет. Почему, сам не знаю. Или знал когда-то, да забыл?

Вместе с моим толмачом и проводником Доржи мы уже неделю как вернулись в большой улус братских татар. Деревня именовалась Хужир, что в переводе с варварского означало «солончак».

Доржи всем местным жителям успел рассказать, как на берегу Байкала возле истукана их верховного ложного бога Бурхана в меня ударила молния. С тех пор дикари относились мне с величайшим почтением, почти как к богу. Впрочем, это меня не удивляет. Цивилизованный русский дворянин, морской офицер, отстоит в своем духовном развитии от необразованных, темных аборигенов настолько, что сравнение показалось бы мне правомерным, не будь я истинно верующим православным христианином, никогда не забывающим заповедь: «не сотвори себе кумира». Даже из себя самого…

Гордыня — один из семи смертных грехов, но с помощью Божией я надеюсь ее избегнуть. Но сейчас мне угрожает худшая из бед — грех вероотступничества. Впрочем, по порядку.

Я выяснил, что мой крещеный проводник Доржи оказался на деле закоренелым язычником, да не рядовым, а волхвом! По-татарски — «боо», что у тунгусов зовется «шаман». Последнее слово европейцам уже известно и через русский вошло в употребление во многие цивилизованные языки. Им я и стану в дальнейшем пользоваться.

Так вот, мой Доржи оказался даже не просто «боо», а «шанар» — посвященный шаман. Да еще и «дуурэн», полный шаман, прошедший восемь степеней посвящения из девяти возможных. Дуурэн имел кнут («мина») — символ власти, «жодоо» — пихтовую кору, которой окуривают жертвенных животных для очищения, трости для перенесения в потусторонний мир для общения с богами и духами, «майхабши» — железную корону с оленьими рогами и ушами для камлания, и семь различных бубнов, «хэсэ», символизирующих у братских татар шаманских коней для верховой езды.