Тень (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 93

Он чувствует, как его лицо напрягается, а тело реагирует на её слова.

— Я лишь делал то, что ты мне говорила, — напоминает он.

Она смеётся, долго и томно целуя его в губы.

— Ты будешь ей хорошим супругом, брат, — говорит она, дразня его тихим голосом и лаская его руки. — Она будет так благодарна за тебя. Она будет постоянно притягивать тебя. Она сделает что угодно, чтобы заманить тебя в свою постель…

Осознав, кого она имеет в виду, он закрывает глаза, ощущая резкий укол боли в груди. На мгновение он не в состоянии с этим справиться, стискивает её волосы, прижимается лицом.

— Не говори об этом, — произносит он.

— Почему нет? Разве не поэтому ты ждал? Разве ты не ждал её, брат?

На это он тоже не отвечает. Когда он задумывается над её словами, боль выплёскивается из его света, отчего становится сложно видеть её, даже думать о том, где он находится.

Затем он качает головой и мягко щёлкает языком.

— Ты обязана забыть, кто я, — настаивает он. — Я серьёзно, Лена. Это очень важно.

Он смотрит на неё сверху вниз, вспоминая слова дяди об этом, о том, что он делает. Теперь уже в ретроспективе понимая предупреждение старика, он всё равно не жалеет об этом. Пока что нет. Но он знает, что это может поменяться.

— Это не… безопасно, — говорит он. — Знать об этом. Ты должна понимать.

— Я никому не скажу, — заверяет она.

— Ты не можешь этого сделать, — говорит он. — Пожалуйста, пообещай мне, Лена. Пообещай, что ты даже не подумаешь над этим. Ни разу после моего ухода.

— Я обещаю, Прославленный Меч.

Прежде чем он успевает ответить, она приподнимает свои бедра и разводит ноги так, что он вновь проникает в неё глубже. Он слабо стонет. Его глаза сами собой закрываются.

— Лена, боги… сестра.

— Ты можешь довериться мне, Сайримн. Я помогу тебе подготовиться к ней.

Боль окутывает его, когда она движется под ним всем телом, изменяя угол проникновения. Он едва не сгибается пополам, когда она сильнее притягивает его откровенно собственническим светом. Он осознает, что она притягивает его и той частью своего тела, и вот ему уже кажется, будто она ласкает его ртом там.

Он стонет ещё громче, грузно опускаясь на неё всем весом. Через несколько секунд он опять умоляет её, стискивая руками её спину.

В то же время он думает над её словами, и тесное ощущение в груди усиливается.

— Пожалуйста, сестра. Пожалуйста, не говори никому.

— Ты можешь довериться мне, брат, — шепчет она.

— Пообещай мне, — говорит он. — Пообещай мне, что ты этого не сделаешь…

Глава 42.

Закончили

Я не могла пошевелиться.

Я лежала на спине, глядя в зеленоватый зеркальный потолок. Я не помнила, как отключилась. Я не могла думать о том, как долго я пробыла с ним в том месте. Я не могла заставить себя подумать об увиденном. Ничто не было ясным, осознанным.

Ощущение было чисто животным, вообще не вдумчивым чувством.

Моё сердце болело сильнее, чем я могла подавить или скрыть из своего света.

Я помнила другие боли, схожие боли — но данная ноющая боль в моём сердце была новой. Может, именно новизна выбила меня из колеи, сделала всё настолько хуже других болей, которые мне приходилось вынести. Я стиснула грудь защищающим жестом, стараясь дышать и ничего не видя.

Я лежала так, казалось, очень долго, не глядя на него.

Я говорила себе, что знаю эту часть истории. Я знала о Гретхен, об его избиении, о татуировках. Он рассказывал мне это на базе Повстанцев. Я говорила себе, что видела похуже, что это ещё ничего.

Это не помогало. Ничто из того, что я себе твердила, ничего не меняло.

Я не смотрела на него.

Однако я ощущала на себе его взгляд. Я чувствовала его боль, когда он смотрел на меня, но я не позволяла себе задумываться о том, направлено ли это на меня, или что значила эта боль. Я помнила, каково ему было с другой видящей, и боль в моей груди усилилась.

Элан была там. Элан Рейвен, мать Мэйгара, была там, когда он потерял девственность в борделе. Она буквально домогалась его.

Я прикрыла глаза ладонью, вытесняя этот образ из своего света.

Мне нужен перерыв.

Балидор прав. Теперь я чувствовала постепенную утрату контроля, неспособность мыслить связными логическими цепочками. Я ощущала своё измождение. Это не просто нехватка сна, не та часть, причинявшая боль. Там жило тяжёлое отчаяние, боль, которая была не просто болью разделения, даже не сожалением, страхом или смятением из-за более жестоких вещей, которые он мне показал.

Мне не место в его жизни. Мне там не место.

Когда меня ещё не было среди живых, я лишь причиняла ему страдания. Ещё до своего рождения я усложняла его жизнь, делала её сложнее, чем должно быть.

Эта мысль вызвала очередной прилив жёсткой боли в груди, тесноту, от которой перехватило дыхание. Я сдерживала слёзы, зная, что они тоже нелогичны.

Если я не смогу собраться, придётся позвать Вэша… или Тарси.

Я сделала всё, что могла, чтобы минимизировать мои реакции, зная, что если он это почувствует, то может отстраниться. Что бы он ни говорил, я знала, что временами он тонул в чувстве вины, иногда в стыде или горе до такой степени, что после этого он не мог на меня смотреть. Я не выпытывала его причины, потому что не нужно было — и честно говоря, это не моё дело.

Но я не могла рисковать и потерять его.

Я не могла допустить, чтобы он сейчас закрылся просто потому, что я не смогла контролировать себя. Мне нужно быть зеркалом. Ничего больше.

Я не могла позволить себе собственные эмоциональные срывы.

Я постаралась взять свой свет под контроль, задышала тяжелее.

Боль постепенно сократилась до терпимой пульсации где-то под грудиной.

Я постаралась сглотнуть, закрыв глаза и выжидая, когда это пройдёт, отступит дальше на фон. Когда этого не случилось, я стала ждать, когда смогу с этим справиться.

Я осознала, что мои пальцы сжимают рубашку на груди, и я расслабила их, убрав ладонь с пропитавшейся потом ткани. Я положила руку на одеяло вдоль своего бока и попыталась не реагировать на тот факт, что он видел, как я это сделала.

Я хотела повернуться, посмотреть на него, попытаться определить, что скрывалось в его взгляде. Я предпочитала делать это, читая его лицо, не простирая свет, не вторгаясь в него в ошейнике, если не было крайней необходимости. Моя паранойя — недостаточная причина, чтобы воспользоваться этим нашим неравенством. Более того, я уже не могла придумать для этого весомой причины. Полагаю, таковая должна иметься, если я хорошенько подумаю.

Я всё ещё не могла заставить себя посмотреть на него.

— Элли.

Его голос звучал мягко.

Я не повернулась. Его голос скользил через мой свет, возвращая сильный импульс боли, такой сильный, что он наверняка отразился на моём лице.

— Элли, посмотри на меня.

Я сглотнула. Сделав вдох, я заставила себя подчиниться, повернуть голову на жёсткой подушке. Встретившись с ним взглядом, я ощутила, как в моём животе образуется пустота.

Он выглядел таким грустным, что это буквально выпотрошило меня.

Это была не просто грусть — там жила ненависть к себе, страх, который проступал на поверхности. Я постаралась скрыть реакцию со своего лица. Но он это видел, и его лицо напряглось от боли.

— Элли, — произнёс он тише и прикоснулся к моему лицу.

— Со мной всё хорошо, — выдавила я, сумев улыбнуться. — Ревик. Со мной всё хорошо.

Он смотрел на меня, не отвечая. Я наблюдала, как он изучает моё лицо. Его глаза сверкали противоречиями, в них мелькали вещи, которые я не могла вычленить и опознать.

Что бы там ни было, он тоже не мог с этим всем справиться.

Мягкость ушла из его выражения. Его прозрачные радужки удерживали мой взгляд, выражая опустошённую пытливость, которая не отражала все те вещи, что я ощущала в нём секунды назад. Всё, что осталось — бесстрастная оценка, почти взгляд разведчика.