Тень (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 80

Он прерывисто вздыхает, затерявшись в мире смысла внутри этих перемещающихся частиц.

Его нервозность, адреналин и предвкушение делают всё быстрее обычного, интенсивнее обычного. Происходит какой-то обвал между ним и остальным миром.

Его сердце открывается в то же мгновение.

Он чувствует их всюду вокруг себя.

Свет червяков, скатывающийся внутрь и между оружием, которое они несут, одежды, в которую они одеты, деревьев, за которыми они прячутся, земли, на которой они стоят. Он чувствует их там как море сердец, стремления и нужды, и он так сильно хочет дать им то, чего они хотят, воссоединить их со светом, из которого они рождены…

Боль берет над ним верх.

Это почти любовь.

Она сочетается с подавляемым горем, которое он едва-едва может ощущать во всей интенсивности. Он скользит сквозь них, и его разум пустеет без чувств. Вся практика, которую он проделывал, все тренировки помогают ему лишь немного сдержать это, и то ненадолго — лишь на секунду-две, и всё снова вырывается из него.

Волна жара прокатывается по нему. Он использует её, чтобы попытаться соединиться с ними, со всеми ними, освободить их, дать им мир, которого они так отчаянно жаждут…

Слезы катятся по его лицу, когда он указывает направление этой сгибающейся арки.

Он ощущает хруст костей, вспыхивание боеприпасов, и он уже переходит от задних рядов в основную массу.

Звуки постановочные, не реальные, лишь незначительные. Голоса в его голове исходят от их нижних частей, не от высшего пламени, которое он ощущает над головой.

Он чувствует их смятение, их страх, когда товарищи вокруг них начинают падать, и он выкручивает позвоночники, ломает шеи, останавливает сердца. Даже в этот момент он пытается облегчить их страдания, уничтожает их страх через уничтожение их света прежде, чем этот ужас успевает расцвести.

Он освобождает их.

Он переходит на другую часть строя без раздумий.

Здесь нет границ, имеющих смысл, нет униформ, нет ощущения правоты, которое может присвоить одна из сторон. Он продолжает продвигаться через них, пока время не исчезает, пока он не теряется.

Всё, что имеет значение — это Свет.

Всё, что имеет значение — это то, что он освобождает их как можно больше.

I’lenntare c’gaos untlelleres ungual ilarte.

«Пусть боги любят и хранят вас, о прекрасные».

Y’lethe u agnate sol.

«Это для вас я здесь…»

Когда он просыпается, небо светлеет, но вокруг холодно.

Он чувствует боль в голове, незнакомую пульсацию в свете и сердце, а его конечности дрожат от нехватки света.

Нет… не от нехватки света.

Они дрожат от нового света — света, поступающего от кого-то другого, из какого-то другого места. Он не знает источник, испытывает лёгкую тошноту от количества этого света. Структура его aleimi выдерживает этот прилив, но от этого он выбит из колеи и не может сосредоточиться, голова кружится.

Свет не ощущается принадлежащим ему, по крайней мере, пока что.

Он слышит смех, который громко и чужеродно звучит в его ушах.

Поблизости разносится эхо голосов, и они громкие, бурлящие эмоциями. Он слышит меж их слов выпивку, звон бутылок или бокалов, а также что-то, похожее на стук столовых приборов по дну металлической посуды.

Он пытается вспомнить, как он здесь оказался. Его разум возвращается назад, уходит во тьму его сознания, и он ощущает…

— Эй! Заморыш наконец-то проснулся!

Сильный хохот заставляет его поднять взгляд.

Над ним нависает лицо с тёмными глазами и массивными губами, которые легко пересекает побелевший от давности шрам. Видящий с китайской внешностью смотрит на него, отодвигая занавеску перед койкой, которая, как он только сейчас осознает, отделяла его от остальной комнаты. Старший видящий одной рукой сжимает ткань и смотрит на Нензи с осоловелой и слегка пьяной улыбкой.

Теперь он хотя бы понимает, где он.

Он снова в палатках, со своим отрядом.

Стараясь держать глаза открытыми, он поднимает руку, чтобы заслониться от света. Вспомнив, кто он для них, он заставляет себя понизить голос, говорить грубым тоном, вторящим непристойному жесту, который он показывает старшему видящему.

— Отъе*ись, — говорит он, подкрепляя этот посыл. — Задёрни штору обратно, ладно?

— Ты собираешься проспать ещё два дня, малыш Ненз?

— Просплю, если захочу, — отвечает он почти раздражённым голосом. — Какого черта вы мне вкололи? Или когда я отвернулся, вы просто вдарили мне по башке, чтобы не пустить в бой?

— Вкололи тебе? — Врег ржёт, но в этот раз в его голосе звучат резкие нотки. — Ты сам себя вырубил в первый же час сражения, заморыш. Джонас едва-едва вытащил тебя оттуда, пока венгры не приняли тебя за серба по ошибке и не пристрелили. Им пришлось разместить тебя здесь, как старуху, пока остальные сражались вместо тебя…

Затем Врег улыбается ещё шире, более искренне. Следующие слова как будто произносятся вообще другим мужчиной, буквально срываются с его губ от восторга.

— Ты пропустил это, мой юный брат! — говорит он, сжимая плечо Нензи. — Ты пропустил, как Сайримн вмял их человеческие задницы в грязь!

— Я пропустил… что?

— Сайримн, брат мой! Ты пропустил, как наш Сайримн расправился с людьми и научил их, что значит сражаться с нашими людьми!

— Они сражались с нашими людьми? — сухо переспрашивает Нензи. — Я думал, они пытались поубивать друг друга, брат Врег. Едва ли это победа для нас.

— Может, всё так и начиналось, но теперь они точно знают, с кем имеют дело, заморыш! Можешь быть в этом уверен!

Нензи с трудом садится, приподнимаясь на руках.

Его голова тут же начинает раскалываться, и такое чувство, будто эти пульсации могут расколоть его череп. Подняв руку, он нащупывает повязку, которую кто-то наложил ему на лоб, а также липкость крови на шишке, вздувшейся на его затылке.

— Что ты пьёшь, Врег? — спрашивает он. — Что бы там ни было, поделись стаканчиком, а?

— Твой дядя тебе не сказал? В этот день Сайримн проводил свой первый тест.

— Он это упоминал, да.

— Упоминал? — изумлённо переспрашивает Врег. — А он «упоминал», маленький ты засранец, что наш посредник собственноручно завершил битву при Цере меньше чем за час? Что он сделал это ещё до того, как сами людишки успели обменяться хотя бы дюжиной выстрелов? — он улыбается ещё шире, словно не может не делиться новостями, даже с молодым видящим, который ему не нравится. — Это он тебе сказал, заморыш? Сказал?

Нензи заставляет себя поднять взгляд. Он моргает от света, морщится от боли. Хотя бы эта часть не является фальшивой.

— Ты его видел? — только и спрашивает он. — Сайримна. Ты видел, как он выглядел, Врег?

— Лишь издалека, мой юный брат.

— И как же он выглядел? — спрашивает Нензи. — Издалека-то?

— Постарше тебя… и младше меня, — отвечает Врег. — У него смуглая кожа, и мне он показался азиатом… только со светло-каштановыми волосами. Я мало что увидел издалека.

— Звучит похоже на сказку, — ворчливо говорит Нензи.

— Сказку? Эта сказка сегодня убила почти шестьдесят тысяч людей, и меньше чем за час.

— Шестьдесят… тысяч? — Нензи смотрит на него, не в силах скрыть своё изумление. — Шестьдесят тысяч? Эта численность не может быть верной. Как такое вообще возможно?

— Он Syrimne d’Gaos. Вот как это возможно!

— Но сербы, — говорит Нензи. — У них едва ли набиралось столько в отрядах!

— Он убил не только сербов, мой юный друг, — Врег улыбается, явно наслаждаясь реакцией, которой он от него наконец-то добился. — Он начал с сербов, но потом переключился на ряды австро-венгерской армии, когда разделался с большинством их противников. Обе стороны обратились в бегство ещё до того, как поняли, что происходят. Мы перехватили сигналы капитуляции от командиров обеих армий — друг за другом, через считанные минуты!

Глаза Врега сияют каким-то лихорадочным светом.

— Я никогда не видел ничего подобного, брат Нензи! — говорит он, поднимая ладонь в знаке клятвы. — Ни один видящий на том поле ничего подобного не видел. Дни людей сочтены! Нашему рабству пришёл конец! Они больше не посмеют сажать в клетки, насиловать и пытать наших людей, потому что Сайримн их остановит!