Мы уже там? (ЛП) - Левитан Дэвид - Страница 18

– Взаимно, – отвечает она. – Спасибо за ужин. Я уверена, мы скоро встретимся еще раз.

– Конечно.

Дэнни слегка помахивает рукой и спешит удалиться. Пройдя квартал, он оборачивается и видит, что Элайджа и Джулия стоят под тем же фонарем и решают, куда пойдут. Их тела не соприкасаются, чего не скажешь по их лицам. Дэнни разворачивается и идет к отелю.

========== 5. ==========

– По-моему, он приятный, – через несколько минут произносит Джулия.

– Ну, противным я бы его не назвал, – соглашается Элайджа.

Они шагают вдоль Арно: набережная тоже похожа на реку – реку мужчин в пиджаках и женщин в бриллиантах, текущих наслаждаться вечером. Дэнни – последнее, о чем хочет говорить Элайджа.

– Так вы двое не ладите?

– Да не то чтобы.

Сколько раз его уже об этом спрашивали? Да, это звучит как вопрос, но на самом деле это просто личное наблюдение говорящего: мол, я посмотрел на вас двоих и понял, что вы не ладите; я же прав?

Элайджа мог бы сказать гораздо больше, чем «да не то чтобы». Он мог бы составить длинный список случаев и поводов для ссоры. Но, если он озвучит их, его голос будет пропитан недовольством и занудством – короче, он превратится в Дэнни. А один из худших недостатков Дэнни – то, что, говоря с ним или о нем, Элайджа невольно перевоплощается в него. Это невыносимо. Так что лучше всего отмахнуться от вопроса – и от брата тоже.

Однако Джулия не спешит перевести тему:

– И все же он, кажется, за тебя волнуется.

Элайджа не понимает, на чем может быть основано это заявление.

– Да не то чтобы, – бурчит он снова.

– Мне кажется, ты неправ.

Элайджа начинает раздражаться: Дэнни умудряется даже заочно испортить разговор.

– Слушай, – начинает он и тут же меняет тон, – мне кажется, дело в том, что ты просто нас мало знаешь. Он никогда за меня не волновался. По крайней мере, тогда, когда стоило бы.

– Что ты такое говоришь?

– Вот, например… – Элайджа останавливается на перекрестке и показывает на свои ботинки. – Мои шнурки постоянно развязываются. Я прекрасно об этом знаю. Но Дэнни при каждом удобном случае говорит, чтобы я их завязал. Не реже раза в час, иногда чаще. И я был бы не против – клянусь, я был бы вовсе не против, – если бы только он при этом действительно заботился обо мне. Если бы он боялся, что я споткнусь и попаду под машину. Тогда я бы каждый раз их завязывал. Но нет. Ему плевать, упаду ли я и расшибу ли голову. Он настаивает, чтобы я завязывал шнурки, потому что его бесит, когда они развязаны. Ему стыдно за меня. Я действую ему на нервы.

– С чего ты взял?

– Можешь мне поверить, я точно это знаю. Когда ты растешь с кем-то вместе, ты точно знаешь, когда ты его раздражаешь. У него становится каменное лицо. Его голос звучит как у робота, потому что он лишается всех остальных эмоций. Думаю, я бы еще научился понимать, когда я радую Дэнни, но я никогда его не радовал. Ни разу в жизни.

Элайджа никогда не говорил этого вслух, и теперь его слова как будто становятся более правдивыми. Эта правда пугает его. Потому что Элайджа всегда хочет, чтобы все были счастливы. И пытается сделать всех остальных счастливыми. Но в случае Дэнни он давно уже опустил руки – по миллиону мелких причин, которые не складываются ни во что осмысленное.

Джулия берет его за руку. Он думает, что тема закрыта, но она спрашивает:

– Когда это началось?

Кажется, она так искренне хочет узнать ответ, что он невольно отвечает:

– Думаю, в старшей школе, – произносит он.

– То есть ему было столько же, сколько тебе сейчас?

Элайджа никогда об этом не задумывался, но похоже на правду. Он кивает:

– Да, пожалуй. А мне было одиннадцать или двенадцать. Тогда это все началось. И Дэнни превратился для меня в закрытую дверь. Буквально. Он всегда захлопывал за собой дверь, и больше ничего. Как будто я в чем-то провинился. Когда он открывал дверь обратно и мы его видели, он всегда говорил, что я заодно с родителями, что я принимаю их сторону и подлизываюсь, чтобы втереться к ним в доверие. Что я весь из себя примерный сын. Вот только он сам был хорошим сыном. А потом началось хлопанье дверьми. И дело ведь не в том, что он делал что-нибудь совсем уж дикое. Нет, он же не курил там, не смотрел порнуху и не втаскивал через окно девчонок. Он не прятал ничего, кроме самого себя. И я просто не мог этого понять.

– А теперь понимаешь? – спрашивает Джулия.

– Не знаю. Думаю, дело в том, что у меня нет младшего брата. В моей школе все иначе. Мне нравится, что моя дверь всегда открыта.

Они прошли самую оживленную часть города и встают под фонарем, еле мерцающим над темной рекой.

– Знаешь, а он милый, – замечает Джулия.

– Правда?

– Ну, на нем просто написано, что он никогда не делает того, что хочет. Так и хочется ему помочь.

– Как помочь?

– Не знаю, – признается Джулия. – Просто хочется сказать ему, что быть собой нормально.

– А я? – спрашивает Элайджа.

Джулия поднимает бровь:

– А ты? С тобой гораздо проще. Ты милый просто потому, что ты милый.

– Правда?

– Правда, – улыбается Джулия, и Элайджа постепенно снова чувствует себя счастливым.

========== 6. ==========

Дэнни позволяет себе заблудиться в городе. Ему кажется, что так рано возвращаться в отель было бы слишком позорно. Его вдруг начинает заботить, что подумает консьерж. Так что он отправляется бродить по Флоренции, которая совсем не похожа на Венецию. Он спускается к Арно, чтобы быть поближе к воде, опирается на перила и смотрит на другой берег, думая о доме.

Через несколько минут его отвлекает от размышлений увлеченный разговор на незнакомом языке. Меньше чем в трех метрах от него шагает в обнимку юная парочка («юная» – это лет семнадцати-восемнадцати; Дэнни неприятно поражен тем, что уже считает их юными). Парень не красавчик, но довольно симпатичный и (серьезно?) в берете. У девушки длинные волосы, которые ложатся по-новому каждый раз, когда она смеется. Для них Дэнни сливается с рекой или городом – как красивая фоновая музыка, не заглушающая разговора. Дэнни отворачивается, чувствуя себя лишним и бесцеремонным. Парочка забирает себе все волшебство момента. А Дэнни остается только красивый пейзаж и воздух. Кстати, потихоньку холодает. Дэнни уходит с реки и снова бродит по улицам.

Присмотревшись повнимательнее, он понимает, что все проходящие мимо компании состоят из американцев. Череда американских студентов с совершенно одинаковыми разговорами («И я сказал ей… – Ты хочешь сказать, что мне?.. – Оставь меня в покое!»). Все они симпатичные или очень пытаются такими быть. Дэнни хмыкает, провожая взглядом бесконечное шествие студентов по обмену. Он чувствует, что совсем не похож на них. В нем нет ни их дерзости, ни их безбашенного веселья. Когда перед его носом возникает неоновая вывеска «7-Eleven», это кажется очень подходящим моменту. Дэнни, посмеиваясь про себя, заходит внутрь, чтобы проверить, отличается ли флорентийский «7-Eleven» от точно таких же магазинчиков в Коннектикуте или Калифорнии. «Slurpee» по-итальянски пишется точно так же; конечно, часть напитков отличается, но банки точно так же запотевают, если слишком долго не закрывать дверцу холодильника.

Повинуясь внезапному импульсу, Дэнни находит отдел с пирожными. И действительно, прямо перед ним новенькие, ненакрашенные «Крошечные домашние пирожные мисс Джейн», только по-итальянски.

Дэнни читает ценник вслух, ошибаясь почти в каждом слоге. Он улыбается и сияет, потому что сам же написал эти слова, сидя за столом в тысячах миль отсюда, даже не подозревая, что их переведут на язык, которым он не владеет. Если что-то проделало столь длинный путь, значит, кому-то оно хоть чуточку да нужно. Осталось всего три пирожных, и Дэнни скупает все: одно родителям, одно на работу, а еще одно себе. Ему не терпится всем похвастаться. Он жалеет, что рядом нет Элайджи. Что рядом нет никого, кто понял бы, а есть только семнадцатилетний кассир, который, кажется, стыдится своей каштаново-оранжево-белой формы (Италия никогда раньше не знала такой цветовой схемы, а особенно в полиэстере).