Коракс: Повелитель теней (ЛП) - Хейли Гай - Страница 5

― Ты не так уж долго отсутствовал, ― ответил Коракс, ― но я рад, что ты наконец–то пришел. В местах вроде этой залы я чувствую себя самозванцем. Там, где я вырос, не было ничего столь же уточенного.

― Оно и понятно, ― Жиллиман устроился за столом, поправляя стопку книг, готовых вот–вот упасть. ― Наша культура наверняка кажется тебе вульгарной.

― Ни капельки, ― возразил Коракс, и, когда Жиллиман улыбнулся этой вежливой лжи, продолжил:

― По сравнению с некоторыми она очень даже сдержанная.

― Вкусы Фулгрима, наверное, тебя и вовсе обескуражили.

― Пока я был на борту «Гордости Императора», мне казалось, что меня постоянно бьют в лицо надушенным кулаком. Я был несказанно рад убраться оттуда.

― Ты только ему об этом не говори, ― засмеялся Жиллиман. ― Он ужасно гордится своим кораблем.

― И в мыслях не было, ― ответил Коракс. Фулгрим тоже был полубогом, и характер у него был соответствующий.

Владыка Ультрамара выпрямлял стопку книг, пока она не стала идеально ровной. Все книги были разного размера, поэтому все выравнивание заключалось в том, чтобы совместить их внешние уголки. В какой бы из личных комнат Жиллимана не довелось побывать Кораксу, пока он гостил на «Гордости Макрагга», где–нибудь обязательно находилась высокая стопка книг, шатающаяся под собственным весом. Между их страниц едва ли не пачками торчали многочисленные закладки и бумажки, торчащие во все стороны. Между ними, словно для укрепления этих башен знаний, виднелись инфопланшеты и другие устройства. Будучи щепетильным по натуре своей, Жиллиман старался все держать на своих местах, но эта страсть к порядку в нем постоянно боролась с жаждой знаний. Покои владыки Ультрамара усеивали всевозможные носители информации, и он разбрасывал их как мелкий зверек разбрасывает ореховые скорлупки, когда лихорадочно ищет, чем бы еще поживиться.

Жиллиман отошел к алькову и взял поднос с высоким бронзовым кувшином и чашами, поставил его на низкий столик между шезлонгами и сел обратно, не став откидываться на спинку.

Коракс перевел взгляд с книг на суровое лицо их обладателя. Жиллиман почти ничем не походил на брата. Разве что форма челюсти была достаточно похожей, что можно было заподозрить их в родстве ― но на этом сходство заканчивалось. Коракс был бледным и мрачным, а Жиллиман ― словно отлитым из золота.

― Я увидел океан вживую всего десять лет назад, ― произнес Коракс.

― Да? ― удивился Жиллиман и вопросительно протянул брату кувшин, придавив большим пальцем язычок крышки. Обостренное обоняние Владыки Воронов уловило запах ферментированного виноградного сока, доносившегося из горлышка. В этом запахе таился целый ворох информации ― содержание алкоголя, цвет, кислотность и другие, менее различимые факторы, повлиявшие на виноград ― как давно ягоды начали отличаться от своего дикого предка, на какой почве их выращивали, какие люди за ним ухаживали, на каком воздухе он вырос и какие минералы были в той воде, которую он пил.

― Да, я буду пить, спасибо, ― Коракс кивнул и продолжил:

― На Освобождении океанов не было, на Киаваре тоже. Вещей, о которых я понятия не имел, было великое множество, а абстрактное знание об этих вещах, вложенное в меня отцом, не шло ни в какое сравнение с ними самими. Мне не хватало контекста. Я не знал ни ветра, ни солнца, ни дождя. В тюрьме не было никакой погоды ― только один и тот же ровный свет, и один и тот же затхлый переработанный воздух. И никакой еды, кроме тюремных пайков.

― Трудная у тебя была жизнь, ― проговорил Жиллиман. Вид у него стал виноватый ― по сравнению с условиями, в которых прошла юность его брата, он сам, можно сказать, купался в роскоши. Его растили как королевского сына.

― Я бы не сказал, ― Коракс покачал головой, ― конечно, было нелегко, но некоторым из наших братьев пришлось еще хуже. Но из–за того, что я только знал о многих вещах, но не мог их увидеть или почувствовать, мне приходилось довольствоваться сравнениями. И поэтому мой мозг превратился в генератор аналогий, ― добавил он иронично, сам не зная, почему рассказывает об этом брату. Слова вырывались сами, словно их произносил кто–то другой.

― Значит, твоя душа ― это душа поэта.

― Увы, писательского дара мне не дано. Мне нелегко подбирать слова, куда проще находить образы. Твои книги напоминают мне волны. Твое королевство и строгий порядок, которому оно подчиняется ― это твердокаменный берег, это твоя страсть к следованию правилам. Но на этот берег обрушиваются волны, не признающие никаких правил ― это твоя страсть к знаниям. Глядя на эти стопки книг, я вижу, как волны знаний лижут песок. Порядок против беспорядка.

― Ты что же, неряхой меня считаешь, братец? ― прохладно поинтересовался Жиллиман и протянул Кораксу изящный бокал, полный вина. Этот вина хватило бы, чтобы наполнить десяток человеческих бокалов, но в руке Владыки Воронов он смотрелся соразмерно.

― Думаю, ты мог бы им быть. Я ощущаю в тебе некоторое противоречие.

― Оно живет во всех нас, ― ответил Жиллиман, ― отец нас такими сделал. Противоречия живут и в нас, и между нами. Наши общие черты только еще больше подчеркивают наши различия, а из–за этого и противоречий становится больше. Наши сферы компетенции дублируются ― но никогда не совпадают полностью.

Коракс подумал о Сангвинии и Ангроне, Дорне и Жиллимане, Хане и Волке. Все эти пары, будучи совершенно разными, объединяло одно ― в каждой из них один был противоположностью другого. Тяга к знаниям делала Жиллимана похожим на Магнуса или на Пертурабо, хотя их интересовали совершенно разные вещи. К тому же у Робаута был такой же талант к военно–политической стратегии, как у Хоруса. Кроме Жиллимана, общие черты с Пертурабо имел и Дорн, а сам Пертурабо в некоторых отношениях походил на Горгона. Сангвиний умел быть таким же дипломатичным, как и Фулгрим. В общем, продолжать можно было до бесконечности.

А потом Коракс вспомнил о Керзе, с которым его неизменно сравнивали. Его спина невольно напряглась. Он часто сравнивал себя с так называемым Ночным Призраком и ему очень не нравилось то, что он видел.

― Всю свою жизнь я только и делаю, что изо всех сил стараюсь побороть всеобщие противоречия, ― продолжил Жиллиман, ― может быть, кто–нибудь другой на моем месте и не сумел был править таким огромным миром, как Ультрамар, каким–то иным способом, но мне хватает ясности взгляда, чтобы заметить, что из противоречий можно извлечь пользу.

― Противоречия ― это двигатель Великого крестового похода, ― Коракс согласно кивнул. ― Если твоя натура ― это борьба стабильности с любопытством, то какова тогда моя?

Жиллиман умолк, подбирая слова для ответа, и Коракс, воспользовавшись этой паузой, отхлебнул из бокала. Его разум тут же захлестнула волна новых подробностей о составе вина, и Коракс задумался, каково это ― быть обычным человеком. У смертных ― это почти что снисходительное словечко Владыка Воронов подхватил у братьев, так и не сумев подобрать ему более пристойную замену, ― отсутствовали дополнительные органы, которые позволяли получать дополнительные сведения при проглатывании веществ. Воины из легиона Коракса испытали бы ощущения, похожие на его собственные, но получили бы иную информацию ― более общую и менее точную. Не окажись у Коракса братьев, он чувствовал бы себя очень одиноко. Он уже испытал однажды это одиночество, и теперь был рад присутствию Жиллимана.

― Твоя натура, ― сказал Робаут наконец, ― это борьба справедливости и мстительности. В этом ты похож на Керза, впрочем, я бы сказал, что пропорции обеих сторон у вас диаметрально противоположны.

― И кто же из нас более мстительный?

― По–моему, ответ очевиден. Ты же сам мог понаблюдать за работой Повелителей Ночи, ― заметив, как на лице Коракса промелькнуло отвращение, Жиллиман, как истинный государственный деятель, поспешил загладить резкие слова:

― Ты ведь и на меня похож. Мы с тобой оба крайне заинтересованы в том, чтобы государственные законы были одинаковыми для всех. Мы оба боремся за справедливость. А Керз, хоть и говорит о справедливости, куда больше жаждет мести и просто обожает сеять страх.