Выдумки чистой воды (Сборник фантастики, т. 1) - Вершинин Лев Рэмович - Страница 57

— Что это они, болезные, с собою делают? В каких грехах каются? — возопил Водяной жалеючи.

— Да уж, согрешили они… — нахмурилась Странница. — Да ведь равно страшно от души грешить — и не от сердца каяться. Эти спесивцы норовят и в моем горестном похмелье славу себе стяжать… О! — тяжко застонала она вдруг, будто раненая. — Ты погляди, что деют, звери лютые!

Меж тем особенно ретивые истязатели выбрались из свалки, деловито очищая комья грязи и приглаживая то, что у кого еще осталось на голове, и прытко помчались к румяной девахе в кокошнике. Она, горемыка, все кланялась и цвела улыбкою, а бояре, хихикая и подталкивая друг друга, начали вдруг задирать ей подол шелкового сарафана, да все выше, все бесстыднее…

— Смилуйтесь, детушки! — возопила Странница, падая коленопреклоненно в снег. — Хоть и в грязи рожала я, но ведь вас, вас родила! Смилуйтесь же над моими муками!

От ее горючих слез таяли сугробы, от стенаний дрожали склоны овражные, но по-прежнему вершилось дьявольское действо… Забился Водяной, не в силах видеть этого, зарылся в снег, но вот твердая, теплая ладонь коснулась его плеча, заставила подняться, отерла слезы с его щек.

— Не горюй, сынок, отольются им мои слезы горькие. Как жестоко лук натянешь, так струна скоро порвется.

Поглядел Водяной в сухие очи Странницы — и от блеска их пробрала его дрожь дрожкая.

— О… а я думал, ты добра.

— Добра! — горько молвила Странница. — Что ж, по-твоему, добро, соколик мой? Терпение? Жалость? Снисхождение? Признай ближнего слабым, убогим, пожалей его за это — вот что добром называют? Да? Признай, стало быть, его плоше, ниже себя? Снизойди до него? Нет, сыночек, не то, не по мне такое добро, чтоб гноище лелеять. Подыми упавшего, отмой грязного, не боясь грязи и заразы, но при этом не в выспредальной покажи ему блистаницу, а зажги ее, светлую, в его душе. Это — добро, истинное человечество! Однако что же делать, если дети мои назад умны…

— Что же делать, матушка? — застонал не знающий ответа Водяной. И, повинуясь ее руке, он опустился в снег и с неведомым чувством коснулся губами студеного истока. Словно истины души своей коснулся. Новая сила забродила в нем.

Перед тем как уйти, он замешкался, не зная, какое слово сказать напоследок. «Прощай»? Но как прощаться с самим собой?..

Поклонился земно — и Странница тоже склонилась перед ним.

— Прости, — сказала она, и наш герой легко поднялся наверх, полный тоски по вечно заснеженному овражку с вечной струей чистой воды.

Едва ступил Водяной на площадь и увидел отвернутые людские лица, как захотелось ему опять скатиться по склону, но, оглянувшись, не увидел он оврага, зато опять ощутил неодолимый зов своей нынешней судьбы. Сердце его рвалось к Страннице, а ноги — ноги бежали вперед. После бесплодных попыток обуздать их Водяной догадался: где-то близко ворожбит, похититель куртки, а значит, царь Обимурский снова в его власти!

Задыхаясь, наш герой проскочил через площадь, потом свернул в крутую и горбатенькую улочку, и вот увидел он внизу, на просторном бульваре, темную толпу. Вдали, над Обимуром, косилось к закату солнце.

— Ты заря моя, зоренька, ты заря моя вечерняя! — воззвал Чуда Водяной. — Ты поспеши, моя ласковая! Приведи ночь, а за ней примани утро долгожданное!

Зов куртки стал нестерпимо влекущим, и Водяной с разбегу приклеился к толпе.

Однако неразбериха здесь была кажущаяся, и наш герой вспомнил виденных утром змей. Правда, здешняя очередь в основном состояла из мужчин. Были они замкнуты, объединенные при этом какой-то общей мечтой, но Водяной с изумлением почуял, что мечта у них — та же, что у него: разогнать бы тоску! Но почему для этого нужно так долго и молча стоять в затылок друг другу? Так нелюдимо молчать? Так ревниво коситься на тех, кто выходил из узкой двери, прижимая к груди заветную сумку или просто держа трепетную руку за пазухой? Нет, гнет нестерпимый давил Водяного, а уйти он не мог: куртка не отпускала. И завел он глаза, и покорился судьбе, и отдался на волю поддерживающих его плеч.

В голове медленно плавали мысли. Как странно — только что испытал он причащение к тайнам светлой воды, а теперь бездумно топчется во власти неизвестного злодея. Нет, слишком уж суровым узлом стянула Омутница его земной путь! Сколько бед города испытал сегодня, сколько нанес глубоких царапин душе своей! Ох, если бы отрешиться от непрерывности пути, отогреться сердцем!..

Между тем очередь, будто волна, несла да несла его, и наконец вынырнул Водяной из своего забытья.

Солнце ушло, высь наливалась синевой, и в зенит восходил до жути прозрачный диск луны. Под этим немигающим взглядом с высоты такое несказанное одиночество стиснуло горло Водяного, что только сдавленный всхлип вырвался, хотя на свободу рвался вой.

Стоящие перед ним трое (между прочим, все в одинаковых, точь-в-точь похищенная, серых куртках), обернулись сочувственно:

— Потерпи, мужик! Уже близка цель заветная!

— Да что за цель! — раздраженно бросил мрачный и темноволосый. — Два часа стоять за одной!

— Скажи спасибо, что два часа! — радостно провещал другой соочередник, кучерявый, с веселым взором за очками. — Вчера в «стекляшке» мужики четыре часа толклись, а ничего не достали, весь лимит выбрали.

— Лимит?! — заволновался третий, изморщиненный и дрожащий. — А ну как и здесь выйдет?!

— Говорил я, надо было справку взять. Пока ведь дают на похороны, этот крантик еще не перекрыт, — гудел мрачный.

— Ну что там дают! — отмахнулся второй. — Что слону дробина.

— Говорят, в Приморье с двух часов и почти без очереди, — оживленно сообщил морщинистый.

От него отмахнулись:

— Не трави душу!

Дверь, даром что узкая, исправно засасывала людей, и вот уже втянула в свое чрево тех троих, а следом и Водяного, и через несколько минут толкотни, выложив на прилавок, по примеру других, красную бумажку, оказавшуюся, на счастье, в кармане брюк, наш герой стал обладателем узкогорлого желтоголового сосуда, в котором холодно переливалась прозрачная жидкость.

Выйдя на крыльцо, Водяной разом застыл в этой атмосфере нетерпеливых, завидущих взглядов, и замер, прижав к груди добычу, не зная, куда с ней податься, готовый вновь вернуться в тесноту магазинчика, где было тепло, где лица расцветали довольными улыбками, но, обернувшись, понял, что это невозможно, дверь стерег какой-то сине-серый.

— Эй, друг, — окликнул приветливый голос, и Водяной опять увидел тех троих. — Ты что, без коллектива??

Водяной, поняв значение незнакомого слова, кивнул, чуть удерживая слезу.

— Я так и понял! — Морщинистый доверчиво заглянул в его лицо. — Пошли с нами, а? Твоя выпивка — наша закуска. Ты, я вижу, не шибкий питок, да?

— Не шибкий, — с готовностью кивнул Водяной.

— Тем лучше. Понимаешь, сегодня его родич навернулся, — он кивнул на мрачнолицего, — похороны, правда, завтра, но ведь надо помянуть, а что наши три бутылки, верно?

Водяной опять кивнул, счастливый, что кончилось его одиночество, и они все вместе быстро пошли куда-то по быстро темнеющим улицам, а зов куртки не утихал, из чего наш герой заключил, что один из троих новых знакомцев и есть его властелин, но до того он был измучен сегодняшним днем, что думы эти от себя прогнал. Властелин так властелин, что же поделаешь. Зато не в одиночестве ночку коротать!

Душа его медленно согревалась, и, вспомнив своего утопленника, Водяной подумал осуждающе: «Экий же ты нетерпеливый оказался! Человек-то, получается, ко всему привыкает!»

Наступила ночь — ранняя, осенняя. В бытность обимурскую, подводную наш герой эту пору крепко любил и без страха взирал поэтому на меркнущее небо. А вот на блеклые улицы, по которым Водяной и его новые знакомцы быстро шли меж фонарных столбов, обращать взоры не хотелось. Опасность чудилась за каждым углом, но, как ощущал Водяной, опасность не столь грозная, сколь гнусная: похоже было, что плывет он путем незнаемым меж затонувших кораблей, иллюминаторы которых почему-то светятся, а пассажиры еще не ведают о своей свершившейся судьбе.