Эффект бабочки (СИ) - Акулова Мария - Страница 17

– Может я провожу?

– Не надо, – Настя ответила будто через силу, накрывая рукой вроде как болезный лоб. – Я сама…

– Ну хоть позвони, когда дойдешь…

– Конечно… И спасибо тебе за вечер, – желая побыстрее смотаться с импровизированной сцены ее личного спектакля, Настя потянулась к Жениной щеке, клюнула, а потом слишком резво, как для безнадежно больной, выскочила из машины.

'Ура! Победа!'

Вот теперь уже неважно, как глупо выглядела ее сценка с разболевшейся вдруг головой. Главное, ее не разоблачили, и теперь она стоит на пороге соседнего со своим подъезда, держится за лоб, махая на прощанье откровенно расстроенному Пирожку. Еще бы. Она тоже расстроилась бы, обломай ей кто-то перспективный вечер. Хотя Женечка и обломал. Для нее перспективным был бы вечер дома, с мамой, братом, чаем и каким-то слезливым фильмом, а ужин в компании Пира – повинность, которую она должна была исполнить… и исполнила.

Бросив на нее еще несколько взглядов через стекло пассажирской двери, Женя нажал на газ, позволяя машине медленно покатиться по двору.

Сжав пальцами виски, на случай, если Женьку придет в голову обернуться напоследок, Настя не смогла сдержаться от того, чтобы не расплыться в улыбке… а еще ноги сами понеслись в пляс. В такой маленький, практически незаметный, но пляс.

'Все. Теперь точно ура!'

Машина Пира вырулила из двора, влилась в поток автомобилей на улице. Прекрасно, чудесно, замечательно. На часах – всего-то девять с небольшим, вечер еще не испорчен, можно взлететь по ступенькам на нужный этаж, облачиться в любимую пижаму, взять любимую кружку, прижаться к любимому маминому боку и вспомнить на вечер, как хорошо было когда-то. До Бабочки, до Женечки, до всех проблем и неурядиц.

На губах Насти играла мечтательная улыбка, когда она неслась уже к своему подъезду, рылась в сумочке, разыскивая ключи, придерживала дверь, впуская соседа с собакой. Она не видела, как в одной из машин зажигаются потухшие не так давно фары, как ее провожают взглядом за закрывающейся дверью, а потом объезжают круг почета, тоже выруливая.

– Правильно, бабочка, нечего водиться с разными идиотами.

Глеб выехал на улицу, держа путь домой.

На протяжении следующих двух недель Настя сдала еще два экзамена, получила очередное жалование, уговорила маму поехать в июле с Андрюшей к бабушке, папиной маме. Причем последнее было самым сложным.

– Ну как же, Настён? Она нас всех приглашала, и что это будет, если мы приедем, а ты нет?

– А я потом приеду, мам, – в тот день они генерально убирали комнату, отодвигая от стен шкафы, потому ответила Настя откуда-то из угла, не видимого для взгляда Натальи. – Ты разберешься с работой, я сдам сессию, отойду от нее, а потом у меня будет целый август, съезжу, повидаю.

– А пока мы там будем, ты что, тут сама..? Две недели?

Настя прикусила язык, прежде чем ответить правдиво – она тут справится замечательно. Всем иногда нужно побыть наедине с собой, ей это было просто необходимо, слишком многое в последнее время случилось.

– Я буду скучать, но вы хотя бы отдохнете, воздухом подышите…

Наталья промолчала, но судя по всему, смирилась.

Поиски работы не увенчались успехом, она даже готова была согласиться на сделанное когда-то предложение друга мужа, но тот извинился, сказав, что обстоятельства изменились, по ним прошлась проверка, и теперь чтоб выплатить штраф, придется продавать почку… или магазин.

В последнее время Наталья все чаще задумывалась о том, чтобы плюнуть на гордость, переступить через себя и снять деньги со злосчастного счета. Каждый раз, когда Настя заходила на кухню, клала на край стола деньги, глухо шептала 'вот', опустив взгляд, Наталья клялась себе, что так и сделает. Снимет с плеч собственного ребенка бремя, которое должно лежать на ней, но каждый раз не могла себя заставить.

Безработная жизнь все затягивалась, а свет в конце тоннеля так и не загорелся. Ответы на разосланные резюме приходили все реже, шансов все меньше, отчаявшись, Наталья расклеила объявления на всех столбах района, предлагая услуги… няни, сиделки, швеи, бухгалтера, клининговые, прости господи, любые. Умела бы танцевать, как Настя, или петь, как муж, написала бы и об этом. Но объявления или срывали, или заклеивали другими, лишая последней надежды, а телефон настойчиво молчал.

– Хорошо, – ее сломали обстоятельства. Увольнение и безрезультатные попытки устроиться на работу высосали последние силы, которых и так было не слишком много. Она потеряла веру и надежду. Пока осталась только гордость, которой тоже скоро грозил прийти конец.

Соглашаясь с дочкой, Наталья дала себе зарок, что если за оставшееся до отъезда время не найдет работу, съездит к матери мужа, попросит прощения, а потом снимет эти проклятые деньги.

***

Настя, по правде, тоже устала, возможно, не меньше матери. Устала чего-то бояться, стыдиться, отлынивать от разговоров с Женечкой, объяснять всем и каждому, откуда круги под глазами, опасаться, что Алина растрезвонит, куда она ушла из коллектива. А еще Настя скучала по своим любимым деткам…

Особенно остро поняла это, встретив одну из учениц. Маленькая обняла ее так сильно, что в горле запершило и глаза защипало, а потом спросила, когда Анастасия Владимировна вернется. К сожалению, Анастасия Владимировна понятия не имела, что ответить. Только и смогла, что похвалить Свету и приказать, чтоб ее слушались, а потом, уже вечером, дома, открыть фотографии с последнего открытого урока ее деток, чтобы пересматривать их, рыдая в три ручья.

На нее давило все происходящее, давил переход из временного в постоянное, давили окружающие, сознательно и нет. Хотелось, чтоб все оставили в покое хотя бы на пару дней. Но никто не собирался это делать.

Даже Имагин, который должен был с чистой совестью пропасть из Баттерфляя на долгое время, отведенное Жене на реабилитацию заведения, и тот периодически появлялся, мусоля взгляд и теребя душу.

Почему при взгляде на него теребилась душа, Настя не знала, наверное, все дело в обиде, которая никак не хотела проходить, но смотреть на него спокойно девушка не могла.

Они так и не познакомились. Странно, знали друг друга, узнавали, Настя несколько раз слышала его голос, но между собой они не разговаривали ни разу. Не кивали при встрече, не улыбались, просто проходили мимо. Настя – с каменным лицом, а Имагин иногда хмыкал, думая о чем-то своем.

Однажды Настя застала любопытнейшую сцену – Амина стояла у стены, игриво водя пальцем по губам, а Имагин нависал сверху, с улыбкой что-то рассказывая. Выглядело очень эффектно. Красивая длинноногая Амина и высокий статный Имагин. Органично. И весовая категория одна – Амина не тушуется, не смущается, заигрывает, да и он чувствует себя превосходно.

Настя тогда скривилась, резко разворачиваясь. Не хотелось проходить мимо и слышать, о чем воркуют эти двое. Они-то точно ее заметили, Ася чувствовала, что Имагин проводил ее взглядом, но было плевать. Да, этот человек вызывал в ней опасения и, как следствие, неприязнь, но, в сущности, до всего, что связано с ним, ей должно быть фиолетово. Должно.

Шло время, близился великий праздник. Праздник, упоминания о котором не сходило с уст всех работников Бабочки. Скоро заведение должно было праздновать пятилетие.

По этому случаю в субботу устраивали невообразимый кутеж для посетителей, а для своих… А для своих была запланирована небольшая вечеринка в четверг.

Вечеринка, на которую Настя идти не собиралась. Омрачать чужой праздник своей постной миной было бы крайне неправильно. А в том, что мина будет постной, Настя не сомневалась. Потому отказалась и от приглашения Пирожка, который очень… ну очень хотел бы видеть ее вечером, и на вопросы девочек тоже отвечала предельно честно и однозначно – не придет и точка.

Они же, будто сговорились, всячески уламывая все же пойти. Потом-то оказалось, что таки сговорились – Женечка отдал четкий приказ: Настасья должна пойти. Хочет или нет, но должна. Зачем это ему, Настя так и не поняла. За прошедшие две недели он должен был осознать, что ему ничего не светит, даже в связи с благодарностью, которую Ася непременно должна испытывать, ему не обломится. Но Пир не унимался, снова и снова подсылая к ней 'агентов'.