Экспроприатор (СИ) - Лимова Александра - Страница 26

Я кивнула, понимая, о чем он спрашивает. Все нормально, Вань. Нихуя правда подобного, но бесить я его не буду. Я его боюсь бесить. Я его теперь вообще во всех смыслах боюсь. И еще пиздец как… хер знает, как назвать. Вот Зимин у меня это чувство вызывал. Теперь еще и этот отбитый.

Вернулась назад. Не могла переступить порог, он все так же лежал на кровати, выставив локоть и прикрыв ладонью глаза. Ерохин… Господи, у меня пути назад нет. Нет и все. Я даже не сомневаюсь, что Ерохин меня сдаст, если откажусь. Что тогда со мной сделает Казаков? Вот что? Андрей падла… Сука, ну так трудно что ли ни в кого не сувать было?.. Начал мне такую цепочку блять, расхлебай попробуй. Хотя нет. Светка… Ерохин и на нее же может насесть, на эту полную дуру. Ерохин… И если бы не Андрей, я бы про Светку не узнала…

— Межекова, ты чего опять подвисла? — устало очень. Очень устало.

Я, судорожно вздохнув, закрыла дверь и направилась к нему. Остановилась рядом, протянула бутылку. Он отнял ладонь от глаз и посмотрел на меня. Взгляд такой неопределенный. Не характеризуемый совсем. Просто сердце ошибается.

Приподнялся на локте и протянул руку за бутылкой. И резко схватив за кисть дернул на постель рядом с собой. Секунда и этот нечеловечески быстрый ублюдок подмял меня под себя и свел руки над головой прижав их к постели.

Глаза в глаза. Его спокойное дыхание и мое сорванное. Медленно на бок склоняет голову.

— Почему нет? — едва слышно.

— Что нет? — напряженно спросила я, чувствуя как под тяжестью его тела меня начинать бить мелкая дрожь.

— «Один шанс» и твой отказ. Почему, Межекова?

— Я не понимаю… — абсолютно искренне выдохнула я, почти со страхом глядя в его глаза.

— Тебе было плохо и ты была слаба. Я не давил. Я впервые у тебя попросил. Да и вообще попросил. — Его изучающий взгляд по моему лицу с твердо сжатыми губами. — Шанс показать то, как может быть. Показать то, что ты успокоилась у меня в руках, может быть постоянным.

— Ты пьян, Влад. — Прикрыла глаза, чувствуя как болью разрывает изнутри.

— Воспользуйся. — Едва слышно. И еще тише. — Потому что я прошу еще раз.

Отвернула лицо. С силой зажмурила глаза, сдерживая сумбур, который правил хаосом. В голове. Душе. Теле.

Отстранился. Сел на кровати полубоком, оперевшись на руку. Я стиснула челюсть, отворачиваясь от него, сорвано выдыхая и умоляя себя не реветь. Только не так. Потом все. Нужно успокоиться. Нужно уйти. Села рывком, но встать не могла. Смотрела перед собой невидящим взглядом, часто дыша и чувствуя… ничего не чувствуя. Невозможно вычленить что-то одно. Я смотрела перед собой и не знала, что происходит. Он протянул руку. Медленно. Пальцем за подбородок, поворачивая мое лицо к себе. Взгляд задумчив, спокоен.

Его пальцы от подбородка вверх по линии челюсти, вызывая спазм в животе от странного, тягучего, травящего чувства по венам. Дошел до щеки, его взгляд за своими пальцами едва ощутимо оглаживающими подушечками кожу у виска. Стало невыносимо.

Зажмурила глаза, почти отшатнулась.

— Тихо, блять. — Его рука отстранилась от моего лица. — Не порти. — Едва слышно, почти неразличимо в звенящей тишине. — Не пожалеешь никогда, клянусь тебе… Я уже… всё…

Я застыла, парализованная смесью тихого приказа и жажды. Нет, просить он не умел. Априори. Поэтому я его не поняла тогда. И даже сейчас он просил странно, сам не понимая, как это делается. Там был оттенок требования, жажды.

Сила именно жажды смешалась с привычной для него беспрекословностью, ударила мне по рецепторам, заставила на миг замереть в полном послушании.

Подушечка пальцев по скуле. Неторопливо и поверхностно. А чувство, будто лезвием провел — больно, горячо, страшно. И внезапно, но хочется еще…

Пальцы дальше по скуле, вспарывая кожу. До губ. Нерешительно. Едва прикасаясь. По контуру. Он пробует. Не уверен. Даже когда мое тело меня подводит и я размыкаю губы. Накрывает собой тут же. Поцелуй с ним будто и не с ним. Не так, как до этого. Осторожно. Покровительственно. И меня бьет навылет одно простое осознание — он опасается сейчас давить, опасается причинить боль.

Он осторожен. Сегодня. Сейчас. Это бьет гораздо сильнее его сарказма, его унижения, его того давления, когда я знала — секунда и сломает руки. Это било сильнее, потому что защититься от этого не уже не можешь. Оно прошивает, впитывается под кожу, уходит в вены, несется по телу. Чувство защищенности. Он пойдет до конца. Не важно до чьего, он всегда идет до конца и здесь тоже. Он идет под кожу. В вены. По телу. Напитывает душу тем, что шепчет его кровь, делающая его губы такими парадоксально и нежными и жесткими — с тобой никогда ничего не случится, верь мне. Здесь. Прямо сейчас.

Я отвечаю так, будто устала. Будто так долго шла и так сильно устала. Сосуды сужены и кровь в них остыла, тело ведет. Он осторожно протягивает руки, сжимая меня за плечи и притягивая к себе. От него ко мне по венам тишина. Знание, что все. Все закончено. Бой окончен, хватит. Отступи, все кончено, не потому что я так сказал, просто… все кончено. Больше никто и никогда, ты дошла. Больше ничего. Больше никто. Никогда. Пока жив.

Мягко положил спиной на постель, не размыкая рук, обнимая.

Тряхануло так, что больно стало. Кислотой по венам, сжигая все, выворачивая от боли до судорог в таком слабом теле. До злых слез, но не прерывая поцелуя. До дрожи, выгибающей тело. Не навстречу ему. Нет. Потому что мир разрушился, такой знакомый и агрессивный когда вырубаешь эмоции и идешь только по заданным параметрам, иначе не выжить. Мораль, ценности, проблема и ее решение, и все, никаких эмоций, пока все не разрулишь и только потом ты одна в тишине квартиры, в полумраке, с алкоголем на губах. В углу. В темном углу дома. Со всхлипами, потому что было так страшно, так тяжело, так сложно. Так страшно, а бояться было нельзя, надо было решать. Раз за разом подавляя то, как ты изнутри орешь, визжишь, стонешь, сдыхаешь. Подавляешь, потому что потом. А сейчас только одно — действие, динамика, нельзя назад. Остальное все позже. Оно будет там, в том углу. Там будет все: боль, холод и страх. Но потом, потому что сейчас проблема еще не решена. Всегда так было и будет.

И сейчас тоже проблема еще не решена, но я уже в том углу. И мне уже страшно, больно и я не знаю, впервые в жизни не знаю, что мне делать.

Потому что под тяжестью его тела, под его губами и руками я понимаю только одно.

Не одна.

Он так осторожен. Он не давит больше. Не сжигает во мне меня, он просто рядом. Лицом к лицу и там, за его спиной, они все остановятся. Не посмеют и он никогда не позволит. Он раздвигает языком мои дрожащие, соленые от слез губы, а я чувствую, как в том темном углу меня окутывает тишина. Темнота и тишина. Шепчущая в крови, что все кончено и нет смысла больше забиваться в это угол, вставай. Все. Кончено. Навсегда.

Мои руки дрожащими пальцы за его шею. И поцелуй глубже. Язык по языку, сердце в галоп, дыхание в срыв.

Отстраняется, губами скользит по щеке, до нижней челюсти, ниже. Мягко касается шеи. Его пальцы расстегивают мою блузку, но не до конца. Только три пуговицы. От шеи губами ниже, до ключицы. И между ними мягкий поцелуй, запускающий томительное, упоительное тепло в тело.

Отстранился. Глаза в глаза. Его полуулыбка, усталая. Первая. Расправившая его черты. До безумия красивая, как и ее обладатель. Взгляд лукав.

— Ты знаешь… я за трое суток спал часа четыре, — отводит взгляд, опускается рядом, — и сейчас еще напил… нажрался. Так что не вывезу. Давай спать, Межекова. Завтра тебя трахну, ладно?

— Сучня… — рассмеялась, поворачивая к нему лицо и ощущая, что это вот тепло под кожей, которое питает его выражение глаз не исчезает. Оно стихает, но не исчезает. И дело тут не в том, что сукан Казаков так обломал. Оно не исчезнет. — Только раззадорил. Ладно, уговорил, спи.

Он негромко фыркнул, протянул руку и сграбастал меня подтягивая к себе и укладывая рядом. Дыхание в висок. Тихое и размеренное. Теплое.