Тяжёлая вода (СИ) - "Arno" - Страница 11

За сутки в трюме глаза привыкли к темноте. Помещение оказалось не таким уж и глухим. Днем очень слабый свет все же проникал сюда через дыры в потолке, которые служили для подачи в помещение воздуха. И была еще одна дырка — в борту. Довольно большая, толщиной с палец. Моряки с судна не могли не знать о ней, но, почему-то решили оставить. Судоходности она не угрожала, зато через нее в душный, смердящий дерьмом и мочой трюм поступало хоть немного свежего воздуха. И еще, через нее можно было смотреть на море. Крупный бритый налысо, угольно черный негр, один из тех двух, с которым Джаг дрался в первый день, постоянно смотрел в дыру. Он сидел прямо под ней, вместе с парой везучих рабов, которые в любой момент могли вдохнуть через отверстие свежего воздуха.

Рассматривая свою тюрьму, Джаг вскоре заприметил клетку в дальнем конце помещения, родил свой незамысловатый, спорный со многих точек зрения план, и заранее лег поближе к ней.

Захватив в плен рабыню, Джаг закинул руки ей на шею, так, чтобы его связанные запястья были у нее перед лицом, и приказал поднять заточку.

— Режь веревку.

Нигеры наблюдали за ним в зловещей тишине. Заточка была тупая, как валенок, и еле резала. Несколько минут прошло, прежде чем разрезанные путы упали с рук Джага. Он схватил рабыню и потащил к двери клетки. Дверь оказалась не заперта. Войдя внутрь, Джаг оставил рабыню снаружи, удерживая ее сквозь прутья за волосы. Другой рукой он сорвал свисающие с потолка кандалы и защелкул один браслет на запястье негритянки, а второй на пруте решетки. Нужно было как-то закрыть дверь. Ключа от замка у Джага, конечно, не было. Тогда он вырвал из потолка еще один свисающий набор кандалов и скрепил браслетом прутья дверной решетки и косяка.

С тех пор жить стало немного легче. Засыпать и просыпаться было уже не так боязно, как раньше. С самого начала Джаг понял, что негры в трюме — сброд. Собранные с миру по нитке рабы, которые, тем не менее, долгое время пробыли вместе и организовались в некое подобие стаи. Порой между ними вспыхивали споры и перепалки, но они проходили на словах, без перехода к более весомым аргументам. Отчаяние перед лицом ужаса рабского существования не до конца сломило их волю, а может быть даже и заставило сплотиться. Этого не могло произойти без сильного лидера или лидеров. Выявить их не составляло труда. Те двое крупных черных, которые напали на Джага в первый день, были одними из заводил в этой толпе. Но самой главной у них была женщина. Небольшая негритянка, невысокая и худая. Мужчины были вспыльчивыми и с крутым нравом, они часто громко гундосили меж собой и с другими рабами на своем негритянском, должно быть о том, почему им приходится терпеть наглого белого. Она же, напротив, говорила всегда мало, мягко и спокойно, но в словах ее был вес, потому что слушали ее в тишине. Она могла перебить любого из мужчин, угомонить, заставить прекратить спор. Что-то умное было в ее лице.

И именно она разговаривала с Джагом, когда тот предъявлял свои условия.

Условия были простыми: не забывать о Джаге во время дележки еды, не пытаться наезжать и не докладывать о нем работорговцам.

— Отпусти ее, — сказала главная негритянка.

— По двум причинам я не могу этого сделать. Во первых, мне так спокойнее. Во вторых, я просто не могу. Оковы можно защелкнуть, но чтобы открыть, нужен ключ.

Негритянка некоторое время молчала. Потом коротко кивнула. Крупные негры, опешив от такого ее решения, принялись ее урезонивать. Но та парой фраз отшила обоих.

Черные соблюдали свою часть договора, а Джаг свою. Дни складывались в недели, и вскоре счет времени Джаг потерял.

Рабская кормежка была не то что скудной — ее едва хватало на один зуб. Воды тоже было мало. Моряки приносили каждый день по два ведра. На сотню душ выходило по глотку. Джаг, конечно, пил больше. Это выводило из себя тех двух здоровяков. Первый — Ваба, тот, что сидел у дырки в борту. Второй — Дужо. Он был с длинными волосами, заплетенными в дреды и вытянутой, как у камбалы, мордой. Джаг его так и прозвал — Камбала.

Каждое утро, когда сквозь дырку в борту в трюм начинали пробиваться не лучи, а скорее крупицы света, со стороны Камбалы доносился едва слышимый хруст — он считал дни и делал ногтями заметки на доске под собой. Занятие, с виду, бесполезное, но чем еще заниматься, будучи рабом в трюме? К тому же, так проще не сойти с ума. Джаг поздно оценил ценность такого занятия. Он уже не мог с уверенностью сказать, не обманывает ли его разум.

— Камбала, сколько дней мы в море? — спросил Джаг.

Сначала Камбала молчал, но потом все таки решил ответить.

— Пять и пять и пять.

— Пятнадцать, значит.

Камбала умел считать только до пяти. Может, он умел и больше, но не знал других цифр по-авантийски.

Для Джага дни и ночи уже давно потеряли смысл. Он чувствовал, как ослабел от истощения. Съесть те крохи и выпить воду, что доставались рабам, стоило больше труда, чем они восполняли сил. Взгляд сделался мутным и невнимательным. Существование превратилось в сплошной мучительный полусон.

Время шло незримо, то растягиваясь в вечность, то рывками прыгая сразу через несколько дней.

Уже минуло двадцать, потом и двадцать пять. Скоро Камбала должен был закрыть шестую пятерку. Обессилевшее сознание играло с Джагом злую игру. То засыпая, то приходя в себя, и проваливаясь в мутные невнятные сны вновь, он уже не мог точно сказать, где наваждение, а где реальность.

— Сколько дней, Камбала, — спрашивал он.

Камбала говорил, — пять по пять, и пять, и три. Выходило тридцать три.

Спустя какое-то время Джаг повторял вопрос.

Камбала отвечал: пять по пять и два. Двадцать семь.

Время шло назад.

Либо Камбала сошел с ума.

Либо сошел с ума я.

Сойти с ума было страшно. Эта мысль привела Джага в чувство.

— Сколько дней, Камбала?

— Пять по пять, и пять и один. Тридцать один.

И это повторялось снова и снова. Во снах Джаг вновь и вновь задавал вопрос, а Камбала насчитывал ему то двадцать, то сорок дней. Иногда Джагу снилось, что он проснулся и задал этот вопрос, а Камбала снова говорил другую цифру. И Джаг не был уверен, что это ему не снится.

Этой безумной игре сознания не было видно конца. Она давно превратилась в пытку и больше всего на свете Джаг хотел положить ей конец.

Но что-то шептало ему: продолжай.

Продолжай задавать вопрос. Каким бы ни был ответ, что тебе с этих цифр? Какая разница, сколько дней ты в море?

Камбала ненавидел его, за то, что он белый. А Джаг ненавидел его за то, что он черный. Каждый из них мог прекратить это, просто не говоря ни слова. Но, тем не менее, оба до сих пор продолжали играть в эту игру, потому что понимали — вдвоем больше шансов не свихнуться.

Возможно, так удастся протянуть дольше.

И Джаг продолжал спрашивать. Каждый день, или по несколько раз в день. В ответах Камбалы не было никакого смысла, но Джаг упрямо повторял вопрос, когда находил в себе силы разлепить глаза и выдавить из себя пару звуков.

Сколько дней, Камбала?

Сколько чертовых дней?

В ответ он слышал цифры, набранные пятерками, и преобразовывал их у себя в голове. Получалось то двадцать восемь, то сорок два, то тридцать шесть.

Снова все повторялось по кругу. Словно соленые морские волны, накатывающие на песчаный берег и отступающие обратно в океан, время в трюме то устремлялось вперед, то вдруг отскакивало назад, и снова, и снова.

А Джаг все спрашивал и спрашивал.

Пока однажды ответом ему не стала тишина.

***

Джаг проснулся и разлепил тяжелые веки. Хотя он давно уже не верил, что может проснуться по-настоящему. Происходящее снова показалось ему глупой шуткой. Будто он напрасно переполошился, и сейчас дежурно прозвучит ответ Камбалы — что-то типа пять по пять и пять и пять и четыре.

Но нет. Ответа не было. И Джаг начинал понимать, что на этот раз он действительно не спит. Все было не так, как в других его снах.

Изморенные рабы лежали без чувств, уронив головы друг на друга. Камбала спал.