На единорогах не пашут (СИ) - Ледащёв Александр - Страница 16

— Ответил… И нет, впрочем, так всегда бывает. Если в обсуждении вопроса и особенно, ответа, участвует более одного человека. Так что ты хочешь знать, Рори?

— Я? Что можно узнать от базарного фокусника, при виде которого у любого гмм… человека возникнет необоримое желание проверить, на месте ли его кошелек, и проверять это, раз за разом, пока фокусник окончательно не скроется из виду. Так что, вопрос мой прост, даже для тебя…

— И именно поэтому он оказался тебе просто не по зубам… — в тон подхватил Белоглазый.

— Кто ты, колдун? Я никак не могу понять, кто ты. Ты человек? Или… кто?

— Что, в твоем убогом бестиарии нет раздела, в который я вписываюсь?

— Нет.

Что-то говорит мне, что на человека я или не похож, по твоему мнению, или не тяну. Для эльфа и лепрекона… Я слишком не то и не это… Ладно… Не понимаю, зачем тебе это, но я отвечу — я фомор.

— Ты?! А как же…

— Одна нога, одна рука и один глаз, да, Рори? Хорошо. Ты про это знаешь, потому, что где-то слышал? Или ты сам уже пресытился зрелищем фоморов, а я, по твоему высокоученому мнению, не похож… Или ты полностью можешь поверить в то, что этот стройный, подтянутый стареющий… не первую сотню лет… ну, да ладно — так ты можешь поверить в то, что это и есть мой настоящий облик?

Рори промолчал. Отвечать было и нечего и незачем. Он не получил ответа на тот вопрос, который задал. Чтож, сам виноват. Не возомни он о себе так высоко и задай правильный вопрос…

— … то получил бы правильный ответ — в тон мыслей Рори, закончил Белоглазый.

— Ты читаешь мысли?

— Нет, просто с годами ты так поглупел, что говоришь сам с собою вслух, — понять, издевается ли на этот раз Белоглазый, или нет, Рори так и не удалось.

— Но ты можешь попытаться еще раз, Рори. Задавай тот вопрос, который ты хочешь.

… Они были прекрасны… Они, те, кого ты повстречал тогда, в датском походе, в самом начале Осени, сухой и холодной. В самом начале смены изумрудного цвета острова, на золотой… В редколесье, которым ты шел, не было троп, но тебе ни к чему были тропы — ты прекрасно знал, куда идти, а потому шел, не задумываясь, просто упиваясь осенней прохладой, то и дело подставляя ладони под опадающие листья, или же стирая с лица прилипшую паутинку… В осеннем лесу естественно смотрится и император в пурпуре и бродяга — наемник в черном, с двуручником, лежащим на плече… Ты казался сам себе настолько к месту в этом золотом зале о многих колоннах, на этом, невероятно расточительном золотом ковре, что не сразу же понял, почему ты не идешь дальше, а, прижавшись к дереву, присматриваешься, вроде как, совсем и не в ту сторону, куда ты шел^[25]. Вжавшись в листву ты пытался как можно скорее, определить, что же встревожило тебя, пытался понять, какая опасность заставила твое тело броситься наземь, а не просто развернуться лицом… Это должно было быть что-то, поистине, грозное, если тело повело себя так. Что-то грозное и, наверняка, многочисленное. Что-то или… И тут они вынырнули, казалось, прямо из прозрачного воздуха. Ряд за рядом они выезжали, казалось, ниоткуда — колонна всадников, на вороных, как смоль, конях, на конях, могучих, с тонкими, точеными ногами и широкими грудями, на конях, гордо избочивших свои головы, с нестерпимо сиявшими полосками металлических стрел, лежащих вдоль морд, для предохранения лошадиной морды от удара сверху, в наборных того же металла, кирасах, прикрывающих грудь. Но не брюхо, ни крупы коней не прикрывало ничего, кроме роскошных, темно-зеленых, попон. А всадники… Не было в этой колонне той однородности, того, кажется, уже и внешнего сходства, которое всегда лежит на собравшихся в ряды… Казалось, великие герои прошлого, само собою, что прошлого — наш убогий век уже не имеет таких! — сошлись вместе, для каких-то своих, никому не ведомых, но не ставших от этого менее великими, дел. Это не была Дикая Охота — Солнце начинало лишь только клониться ко сну. Это не был и пишог, ты чуял это кожей, так же, как твое обоняние безошибочно давало тебе понять — это не призраки — пахло кожей и железом, курился легкий пар над мокрыми боками коней, видно было, что путь их лежал издалека… Ты понимал, что глупо умирать лежа, как змея в траве, — умирать, если уж придется, ты хотел в драке, хотя явственно чуял — ты не противник никому, ни одному из этих воителей древних времен, чудом собравшихся вместе и спешащих куда-то. Ты встал.

Ни один из всадников не остановился, ни один не выехал из колонны, чтобы подъехать к тебе. Тебя увидели, на тебя смотрели — но смотрели взглядом, даже не равнодушным, а скорее, взглядом, уже привыкшим к разочарованию, но все же разочарованному в несчетный раз снова…

По трое в ряд, в длинных, ниже колен, кольчугах, с серебряными обручами на головах, в накинутых поверх плеч темно-зеленых же, плащах, мимо тебя проезжала Сила, многократно превосходившая твою, такая, какой тебе не доводилось до сих пор встречать… Длинные, тяжелые мечи качались у ног, поверх закрепленных на конских боках, щитов. Тяжелые копья, с окованными железом древками, стояли нижним концом в нарочно для этого сделанных у стремени, выемках, а посередине копья придерживали левые руки, в кольчужных перчатках… Что — то не вписывалось в картину, вначале ты никак не мог понять, что именно — а потом понял — ни у одного из всадников не было сумок или же узлов — ничего, кроме всадника, доспехов и оружия коням не приходилось нести… Обоза за наконец-то прекратившей появляться колонной никакого не было вовсе и оставалось лишь думать, что эти воины в коротком переходе.

Понимаешь, Белоглазый, я понял, что драки не будет, но и разговора тоже не получится… Что-то противилось во мне такому развороту событий — я имею в виду, что я бы продолжал свою дорогу, а они бы — свою… И я вышел прямо перед колонной на дорогу, как только первые ряды поравнялись со мной. И знаешь, колдун — колонна замерла. А я же воспринял это, как должное — так же, как воспринял бы удар копьем в грудь, так же, как и то, если бы они расступились и обтекли бы странного путника, который путается под ногами у всадников, так же, как и тому, что если бы они исчезли, а в золотом лесу раздался бы хохот какого-нибудь игривого сида, который сыграл красивую шутку… Но они встали, они замерли разом, как один человек. И было тихо, колдун, только слышалось такое мирное всхрапывание коней.

И тут наши взгляды пересеклись — и я, я, Белоглазый я отшатнулся — ты можешь представить себе это, колдун? Я, наемник, самый жестокий меч берега, как меня звали, я отшатнулся — у них были одинаковые, совершенно одинаково смотрящие глаза… И ими, этими глазами, смотрела на меня Тоска, принявшая облик колонны всадников — древних воителей… Тоска вороньего грая над вечерними полями, далекий, трубный клич журавля осенью… Песня лебедя, та, которую он поет раз в жизни, уходя, звучала бы здесь привычным напевом… Глаза отца, лишившегося дочери и мужа, потерявшего любимую жену из-за дурацкого каприза Судьбы — вот что это было, тоска по Миру в нескончаемой Войне, Война, в которой все знают, что потерпят поражение, но вынуждены ее начать… Что еще? Осенняя улыбка Неба, дождящего золотыми листьями… Тоска, которая давно уже выела душу, тоска ночного раздумья над тем, что уже не удастся исправить, тоска по неведомому прошлому, которое тебе откуда-то ведомо… Тоска, которая… Но еще, вместе с тоской, которая делала совершенно немыслимой саму мысль о том, что с этим, раз увиденным, придется жить еще хотя бы один день, вместе с тоской глазами этих воинов смотрела та надежда, которой никому не возбраняется надеяться — надежда тоски, надежда отчаяния… И тут я понял, что у них найдется конь и для меня, что я смогу так же, когда-нибудь, посмотреть из этой прекрасной, отчаянной тоски на какого-нибудь лесного бродягу — о, колдун — как же ничтожна показалась мне моя цель — корона датчан… Но мы, я и эти всадники понимали, что рано мне еще менять свою дорогу на их… И от этого становилось легче… Но, одновременно с этим я был уверен, что теряю надежду когда-нибудь обрести ту цель, которую преследовала эти воины… Неведомую никому из смертных, а они не были смертными, я уверен, что слухи о той битве или битвах, где они побывали, доходят до людей лишь в образе песен бардов и скальдов, неведомую, но великую… Я сошел с тропы…