Поворот не туда (СИ) - Хайруллин Миша - Страница 16

Не думаю. Не анализирую. Просто поддаюсь, медленно открываю рот. Внезапно становится так смешно, что от желания засмеяться становится неловко. Глотаю ртом воздух и издаю непонятные звуки, будто задыхаюсь. Макс усмехается мне в губы и, отстранившись, мы оба начинаем смеяться.

Мы привыкли к необдуманным поступкам настолько, что это кажется слишком правильным и действительно нужным. Это был первый поцелуй с Максом. В голове прокручиваются совершенно отчуждённые мысли, так неимоверно легко и бодро становится буквально за несколько секунд. Встаю. Наверняка глупо улыбаюсь и снова странно дышу, подобно вытащенной из воды рыбе, начинаю слегка пошатываться, двигать руками из стороны в сторону, изображая танец. Не уверен, что танцую сейчас лучше наркоманов в подворотне.

Макс затягивается и начинает, хохоча, наблюдать за моими рваными движениями.

Глупо думать, что у нас что-то выйдет. Но так надоело продумывать каждое действие, что просто хочется жить дальше, надеясь, что всё само образуется. Закрываю глаза и падаю прямо на Макса, взвывшего и закричавшего матерные слова. Из носа льёт кровь.

Возвращаясь домой уже в глубокую ночь, натыкаюсь на что-то мягкое и падаю на землю, споткнувшись. Чертыхнувшись, поднимаюсь и слышу звонкое и гордое «мяу». Это противное мелкое существо посмело перейти мне дорогу. Я уверен, что это «мяу» означало насмешку. Из кармана выхватываю нож, на ощупь трогаю землю и, наконец наткнувшись на шерсть, со зверской улыбкой вставляю с размаху в это маленькое тело лезвие, которое погружается внутрь довольно легко, чему я даже удивился. Это оказалось очень приятным ощущением, дарящим успокоение с каждым сантиметром.

Кошка что-то хрипит, ёрзает в моих руках секунд пять, а потом, тихо и хрипло выдохнув, падает окончательно на траву, оставшись теперь всего лишь жалким трупом, который, скорее всего, окажется съеден жуками и червями и загниёт на этом самом месте. Мне сталось как-то привычно убивать мешавших мне животных, но людей убивать пока что не приходилось.

В будущем я обязательно хотел попробовать что-то новое. Уверен, что вонзать остриё в настоящее и более крупное тело намного приятнее и спокойнее. Я нередко задумывался о том, зачем так поступаю. Но всегда находил ответ: так легче. Мне всегда казалось и чувствовалось, что с очередным убийством дышится намного легче и свободнее.

В остальные же дни, похожие друг на друга, я ясно ощущал, что мои лёгкие наполнены какой-то кислотой, постоянно разъедающей мои внутренности. Лезвие дарило мне однозначную свободу и долгожданное дыхание. Эти тихие всхлипы существ, их дрыганье, хрипы, — всё это было способно зажечь во мне что-то непонятное. Но это «что-то» я очень и очень любил.

Это стало зависимостью. С каждым днём желание убивать становилось всё сильнее, пока я не дошёл до того, что каждую ночь «охотился» на маленьких брошенных котов и собак. В момент убийства я очень часто чувствовал себя героем. Они бы и так сдохли от жизни в вечном голоде и холоде. Да и тем более, убивал я не всегда жестоко. Часто это просто был обычный удар куда-то в область сердца или живота.

Иногда, конечно, очень хотелось сделать что-то изощрённое и я долго, буквально часами, сидя где-то за заброшенными домами, мучил животных, наслаждаясь их жалобным и отчаянным воем.

Я спокойно кладу кровавый нож в карман, пинаю мёртвое тело и иду дальше, глухо мяукнув подобно кошке, подражая её насмешке. Больше она насмехаться не посмеет. А если найдётся кто-то другой, кто посмеет посмеяться надо мной или перейти дорогу, я с такой же лёгкостью воткну нож в его тело. Ветерок приятно проходился по волосам, даря лёгкую прохладу. Небо показывало с каждой секундой новые звёзды, на которые мне в последнее время полюбилось смотреть часами, угадывая созвездия.

Я улыбался.

***

Таксист постоянно смотрел на нас в зеркало заднего вида, ехал чересчур быстро и постоянно крутил регулировочную кнопку громкости. Противная и заезженная клубная музыка сейчас до одури мешала думать и погружаться во что-то своё. Рука Нэйта легла на мою талию и сразу перехотелось дышать, видеть, слышать… Захотелось отдать все чувства, лишь бы просто ощущать его руку рядом, — где угодно. Его холодные пальцы сплетаются с моими в замок. За окном дует ветер, деревья шатаются, но его руки дарят такое тепло, что, кажется, я смогу сжечь все эти деревья к чертям одним прикосновением.

Я знал, куда мы ехали. И был совершенно не против. Как только слышен звук отъезжающей машины, на мои глаза ложится повязка. Я отдал зрение, но получил взамен его руки, ведущую меня аккуратно сквозь чащу леса.

— Что ты чувствуешь? Тебе страшно? — шепчет он. Так сложно отвечать сейчас на его вопросы, потому что думается, что отвечать я должен лишь то, о чём думает и мечтает он.

— Чувствую холод, — крепче сжимаю его руку, и моя спина чувствует что-то холодное и острое сзади, — чувствую ветер, твои руки…

— Что ещё? — предмет за спиной начинает крутиться, футболка, кажется, разъезжается в стороны. Колет.

— Чувствую… — сглатываю и останавливаюсь. Нэйт тоже стоит на месте, слышу его ровное дыхание над своим ухом, — нож за спиной.

И предмет тут же пропадает, будто его и не было. Я уверен, что это были не галлюцинации. Он не поступит так, знаю. Не предаст меня. Я слишком долго не верил ему и боялся, пока не осознал, что он единственный человек, который мне ближе всего. Даже ближе Джо.

— Остановись, — слушаюсь и останавливаюсь. Наверное, со скрипом открывается дверь в дом. И снова эти руки, за которые я отдал зрение. Скрипучий деревянный порог. Где-то слева из крана тихо капает вода. Кроме этих звуков нет больше ни единого, будто я один стою сейчас в его доме с завязанными глазами.

Ещё чуть-чуть и я готов сорвать повязку, оглядеться, побежать на поиски того, кто привёл меня сюда, но скрежет, тихий и ровный, врезается в уши.

— Сними повязку, — шепчет он и я снова слышу скрип двери и тихие шаги рядом.

Чёрная ткань слетает с лица и падает на пол, как и я сам через секунду.

— Джо… — гляжу в этот яркий сверкающий одинокий глаз, смотрящий на меня, как всегда, внимательно и понимающе. Маленькое существо направляется ближе ко мне и тут же оказывается схвачено мною и прижато к груди.

Глажу ладонью эту слегка жёсткую, но такую родную и знакомую шерсть, а кот мяучит, ощущая мои слёзы на его теле. Я так скучал. Кажется, будто сейчас задрожу, подобно осиновому листу в промозглый ветреный день.

И что мне сейчас нужно? Ничтожная малость, как оказалось, необходима мне для трепета в груди. Его руки рядом, его дыхание, этот сладкий бархатный голос и маленькая одноглазая душа, которая успела за короткое время поселиться где-то под сердцем. Или в нём. Джо сейчас слизывает солёные капли с моих рук, тихо и хрипло мурлычет, утыкается лбом мне в грудь. И сейчас мне кажется, что из его глаза течёт одинокая слеза, являющаяся доказательством того, что он что-то чувствует.

Рядом, тоже на колени, садится Нэйт и приобнимет меня сбоку, врезается носом в шею и гладит большим пальцем по руке.

— Адам, — и вновь я вздрагиваю, когда произносят моё имя, медленно поворачиваю голову и гляжу в эти два кровавых, но таких чистых глаза, ожидая вопроса или утверждения, — что ты чувствуешь?

Кот с безразличным «мяу» слазит с моих коленей и ложится на пол неподалёку, вылизывая свои лапы.

— Чувствую тишину, твои руки, — прерываюсь из-за звонкого удара по щеке, вздрагиваю и кладу ладонь на больное место, сразу же загоревшееся.

— Что ты чувствуешь? — повторяют мне уже намного громче. Рука Нэйта крепко сжимает моё запястье, сосуды в его чистых глазах сейчас будто лопнут.

Смотрю неопределённо в сторону и тише повторяю:

— Чувствую тишину, твои руки, удар на щеке, — падаю на пол от его толчка. Нэйт встаёт и сильно ударяет меня в живот, отчего хочется сжаться в комочек, — я чувствую боль, тишину, удары!

Удары сыплются один за одним, напоминая холодную и безнадёжную зиму. Это, наверняка, очень долгий и трудный день, где с утра до ночи огромные и тяжёлые белые хлопья валят на землю, не желая останавливаться. Они кружат в воздухе, а затем растворяются в куче таких же снежинок, сливаются воедино, покрывая всё вокруг белоснежной чистотой, закрывая собой траву, деревья, засохшие листья, будто извиняясь за то, что они падают, будто давая подарок в виде защиты на три месяца.