Поворот не туда (СИ) - Хайруллин Миша - Страница 13

«Быстрее, быстрее, быстрее! Чёртовы трясущиеся руки!» — проносилось в голове, пока я пытался вставить ключ.

Зайдя домой, сразу закрываю квартиру и залетаю в комнату, зачем-то начинаю лазить по шкафам, будто ища в нём людей. Но никого в доме нет. Абсолютная тишина. Точно такая же зачастую была в подвале. Меня передёргивает, глаз привычно начинает дёргаться.

Сажусь на кровать, зажмуриваю глаза и слышу стук в окно. Поворачиваю голову, но за окном виднеется лишь дом, напротив. Дождевые капли стекают по стеклу, ритмично постукивая. Дождь. Всего лишь дождь. Я так давно не слышал стук дождя по окнам. Я так давно не видел этих самых окон. Но та темнота, внутри которой я всегда находился, внушала мне ясность ума. Не знаю, почему, но вдруг вспомнились его руки. Такие сильные, но кожа на них была идеально гладкой. Эти руки гладили меня с особой осторожностью, а пальцы гладили по волосам. И мне в голову вдруг приходит мысль, от которой я впадаю в тихую истерику: мне хочется обратно?

Выдыхаю и обращаю внимание на прикроватную тумбочку, на которой лежит какой-то конверт.

Беру его в руки, раскрываю, вижу ровный и слегка угловатый почерк. Внутри конверта лежит какая-то фотография. Поворачиваю её лицевой стороной и, увидев на бумаге Джо, насупившегося и шипящего, со вздыбленным хвостом, прижимаю руку ко рту и зажмуриваю

глаза, из которых начинают течь слёзы.

«Твой кот оказался злее, чем я думал. Забавно, что, пребывая у меня, ты так и не заметил, что он всегда был рядом.»

И в голову приходят разные мысли, но все они вертятся вокруг одного: постоянного скрежета каких-то когтей наверху. Когда я был у Нэйта, мне часто приходилось слышать этот скрежет.

Вскакиваю с кровати, а ярость переполняет всё тело. Я ведь совсем немного ему доверял! Доверял? Господи… Скручиваюсь в калачик в углу комнаты, бью себя кулаками по голове и кричу от безвыходности.

Что мне делать? А капли всё так же без остановки стучат в окно, походящие на ровное постукивание указательным пальцем.

Глава 7

Свет пробирался в комнату подобно хищному зверю: тихо, но стремительно быстро. Луч ползёт сначала по стене, затем пробирается к телу, застывает на глазах, заставив их открыться и тут же почувствовать сильную боль, отдающую в затылок.

Внутри будто поселились маленькие человечки, бьющие молотком по глазам и заставляющие их вывалиться. Эта тупая боль мешает даже нормально оглядеться, а голова будто увеличилась в размерах раз в двести. Всё же, через несколько минут, удаётся встать с кровати и вспомнить всё слишком резко. Удивительно, что от воспоминаний я не свалился навзничь и не завыл волчьими стонами, как вчера.

Этот ублюдок посмел так нагло обмануть меня. Всё это время я не замечал очевидных вещей, которые делают больно как-то до обидного сильно.

***

Решение было принято. И я с уверенностью взглянул в окно, засунув в карман джинс фотографию.

Подхожу к подоконнику, кладу на него руки и вздыхаю. Окно открыто нараспашку, в комнате витает ветер, тормоша волосы в разные стороны.

И всё-таки, любоваться видом из окна это прекрасно. И не важно, какой этот вид, будь то соседский кирпичный дом, небольшой заброшенный парк, пустующий много недель, шумный океан, пробуждающий своими волнами, железная дорога, по которой каждый день проезжает около ста поездов… Чувствовать себя свободным, — вот что важно. И когда я смотрю в окно, то именно это и ощущаю.

Закрываю дверь на замок и спускаюсь по лестнице. В подъезде перегорела лампочка, кажется, только что. Осталась лишь одна сломанная, которая постоянно мигала. Лёгкий холодок прошёлся по телу, и я почему-то взглянул в сторону с маленькими синими почтовыми ящиками. Из ящика с номером «двенадцать» выглядывал уголок запятнанной жёлтой бумаги. Двенадцать? Моя квартира.

Подхожу, открываю ящик без помощи ключа, потому что все они давно сломаны. В руках оказывается письмо, заляпанное водой и каким-то красным пятном. Строчки будто назло расплываются перед глазами, но через несколько секунд мне удаётся прочесть лишь два слова, от которых тут же сдавливает где-то под рёбрами.

«От Гилберта Хилла»

«Адаму Хиллу».

Нет. Не может быть. Он не знает моего местонахождения. Ах, точно… Если отправить письмо в город, то оно найдёт получателя по полному имени. Сглатываю, не замечая, как письмо начинает трястись. Или мои руки. Я окончательно не понял, потому что в тот же момент сорвался с места и побежал обратно домой, наплевав на все ранние планы.

Письмо от брата. Он помнит меня. И плевать, если там будут оскорбления. Плевать.

***

Последняя строка письма заставляет вновь и вновь улыбаться, но подозревать какую-то ложь.

Дверь такси со скрипом открывается, а я влетаю туда, почти не чувствуя ног.

— Куда?

И, назвав адрес, я вдруг понимаю, что снова начал заикаться. Раньше такой страх действовал наоборот — голос становился ровным. Но сейчас…

— Гилберт! — я бегу к брату, а всё движение как назло замедляется, вокруг вся трава шелестит необычайно тихо, постепенно увядая.

Где-то неподалёку слышно пение улетающих на юг птиц, а передо мной с распростёртыми руками стоит такая забытая от давности фигура. Тёмные каштановые волосы брата спустились чуть ниже ушей, а его улыбка по-прежнему самая широкая, что я когда-либо видел.

Сначала я обнимаю брата один, а тот стоит, обомлев, а затем его холодные руки ложатся на мои плечи, а потом и спину. Как давно не чувствовал я эти объятья. Да что там давно, почти с самых ранних детских лет. Гилберт почти никогда не нежничал, а сейчас я чувствую его дрожащие руки на своей спине и горячие капли на голове.

— Адам, я… Прости! — Гилберт целует меня в макушку, а я вдыхаю запах сена.

С друзьями мы часто игрались с сеном: ворошили его, таскали по разным местам, прыгали на нём, будто это батут. А однажды Волам рассказал, что видел, как соседский парнишка с девушкой прятались за сеном и пробовали губы друг друга на вкус.

Гилберт улыбнулся и смахнул с лица капли слёз, взял меня за руку и повёл по протоптанной дороге, ведущей к дому. Дышалось здесь особо легко, совсем как в детстве.

— Как ты? Расскажи мне, Адам, я так соскучился…

— Нечего рассказывать. Работаю. С университета я отчислен, потому что меня… Избили. Да. — голову от стыда я отвернул в сторону и уставился на увядшие цветы, почерневшие и загнивающие. Иногда я чувствовал тоже самое и со своей душой. Беспросветно погибал в этом цветочном поле неживых растений, пробирался под землю и сам закапывал себя, засыпая глотку чёрной землёй и грязью.

А ветер так по-особенному тих. Врезается в рёбра, так резко и со звериной агрессией, но всё это происходит молча.

Передо мной старый дом. Деревянные доски давно стираются, повсюду куча царапин, оставленных соседскими собаками. Захожу и обнаруживаю, что началось землетрясение.

— Адам, у тебя колени трясутся. Всё хорошо? — подлавливает Гилберт, крепче взяв меня за руку. — Пошли в нашу комнату?

А я лишь киваю, заворожённо глядя на старые часы, тикающие размеренно. Тик. Тик. Тик. Резко раскрывшиеся глаза, спёртое дыхание, тёмная комната без окон, метроном, свеча, мягкие губы, кровавые руки… Падаю. А пол безнадёжно холоден, как раньше. Кажется, будто для этого места время остановилось. Дом стареет, а все события в нём — нет. Старые доски слегка поскрипывают, а рядом мечется туда-сюда брат. По губам течёт что-то тёплое.

— Адам, ты как? Ты так внезапно упал! «— Гилберт кладёт на мой лоб прохладную ткань и садится ближе, глядя так серьёзно в глаза», — Скажи, откуда у тебя шрамы на теле? Что с плечом? Что с горлом? Адам… Если нужна помощь, я… — он положил свои холодные руки на моё лицо. — Я помогу, правда… Ты только скажи…

— Как ты узнал? — выдавливаю из себя.

— У тебя кровь из носа пошла, одежду запачкала. Пришлось раздеть тебя.

— Ясно, — отворачиваю голову в сторону и смотрю на пятно на обоях. В горле пересохло, хочется пить. — Сделай кофе.