На кладбище Невинных (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 8

С этим Одилон де Витри не спорил.

— Но вы пойдёте туда? Бедной матери так нужны помощь и сочувствие…

Руайан не возразил.

— Завтра же с утра я буду у неё. — Глаза его сиятельства в свечном пламени сияли слезами. — Но вы не сказали, Одилон, что говорят в полиции? По Парижу бродит сумасшедший убийца?

— Ах, там никто ничего не понимает! У Жувеналя был начальник полиции — дело-то обещает быть громким, так они говорят даже, что может быть замешан кто-то из высшего общества. Я не понял, почему у них сложилось такое мнение, но случайно услышал от одного из полицейских чиновников, что убийство, мол, слишком изощрённо для простолюдина. Ведь никаких следов… Вообще ничего. А ещё они поминали какое-то кощунство, но отказались сказать, что это было, — сам я не понял.

— Я найду негодяя. Я убью его, — яростно сквозь слёзы пробормотал Робер де Шерубен. — Я… я найду его.

Маркиза де Граммон, уже не волнуясь о своей мебели, окинула щенка презрительным взглядом, в котором проступили здравый смысл и житейский опыт мадам Присиль, коими она вообще-то отнюдь не была обделена. «Тебе ли ловить чёрта в тенета, мальчик?», — прочёл в этом взгляде наблюдавший в эту минуту за маркизой граф Камиль д'Авранж.

Впрочем, никто в салоне не принял слова Шерубена всерьёз.

— Помилуй, Одилон, Это безумный маньяк! Причём тут высшее общество? — Матильда де Шерубен была шокирована. — Послушать этих глупцов, так в обществе только и делают, что едят людей! Умники…

Она вообще-то была права. Раньше о подобном никто не слыхивал.

Лакей доложил о приходе его светлости герцога Жюле де Машо д'Арнувиля, ещё одного племянника маркизы.

— Ну, наконец-то, Жужу! — Мадам де Граммон просто обожала его. — Что говорят при дворе? Там уже известно об этом ужасе с бедняжкой Розалин?

Герцог д'Арнувиль тяжело плюхнулся в кресло. Маркиза снова поморщилась, но ничего не сказала.

— Король в Шуази, но ему доложили. Чудовищное преступление. Его величество был просто шокирован. Приказано разыскать негодяя во что бы то ни стало.

Девицы постепенно начали разъезжаться — в труднообъяснимом состоянии отрадной удрученности, или, точнее, испуганного облегчения. Мысль о том, что высокомерная гордячка больше не будет составлять им убийственную конкуренцию, помогала перенести весть об ужасной гибели Розалин, к тому же воображение девиц было девственно: чего они не видели, того не могли и вообразить, а скелетов им доселе видеть не приходилось.

Тем временем Шарль де Руайан, понимая, что сегодня ему уже не придётся радовать гостей маркизы своим искусством, аккуратно вложил лютню в дорогой футляр, инкрустированный золотыми орнаментами и снабжённый прочными заклёпками. Брибри упаковал любимую зубочистку в изящный чехольчик и сложил домино в ящик. Банкир, убедившись, что мальчишка де Шерубен пришёл в себя, расположился за карточным столом, сделав приглашающий жест виконту де Шатегонтье. Несколько развязной, вихляющейся походкой к ним подошёл и юный барон де Шомон, за ним — Лоло, пригласивший к столу Камиля д'Авранжа, и тут Тибальдо ди Гримальди обратил свой тяжёлый взор на дружка — герцога де Конти.

Перед Габриэлем де Конти встала непростая проблема. Жюстин д'Иньяс покидала гостиную, и он, если желал понежиться в эту ночь с пухленькой вдовушкой, то должен был проводить её, между тем намечалась партия в экарте. Герцог на минуту задумался, ощущая себя буридановым ослом. И бабёнка-то так себе, и хотелось отыграться за прошлый, столь неудачный для него роббер, но, с другой стороны, карта непредсказуема и опять может не пойти, в то время как между ног красотки он уж точно найдёт то, что ищет.

Его светлость стал прощаться с маркизой и гостями. Ушёл и Одилон де Витри. Уехала и мадам де Верней.

После их ухода маркиза уединилась племянниками Жаном и Жюлем и вела тихую беседу, точнее, слушала последние придворные сплетни о маркизе де Помпадур. Та, будучи любовницей, потребовала, то, что мадам де Ментенон получила, являясь тайной супругой. Узнав, что та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньёр входил к ней, и не проявляла должной учтивости к принцам, принимая их лишь после просьбы об аудиенции, мадам де Помпадур сочла своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Многие ей подчинились — кроме дофина, который открыто её презирал. Так или иначе, о манерах этой мещанки злословил весь двор. Ныне все говорили о смехотворных претензиях маркизы, потребовавшей, чтобы её дворецкого наградили королевским военным орденом Сен-Луи — без этого, как ей казалось, он был недостоин ей служить. Несмотря на титул и лоск, она часто совершала подобные оплошности, была мстительна, подвластна страстям, неумна и бесчестна, проявляя черты обычной выскочки.

Робер де Шерубен, не двигаясь, сидел в углу. Он не смог уйти с сестрой и тёткой — не держали ноги. Сейчас, уставившись невидящим взглядом в камин, юноша вспоминал Розалин, этот нежный, только что распустившийся цветок, исполненный прелести и свежего аромата, так ужасно, так безжалостно сорванный и раздавленный в придорожной грязи…

Но как, как это могло случиться? Он сам проводил её с последнего бала. Игривая кокетка, юная и прелестная, Розалин всю дорогу поддразнивала его, стараясь вызвать его ревность, говорила об Армане де Жуайезе, с которым танцевала, о преследованиях Камиля д'Авранжа, рассказывала о Луи де Морли, досаждавшем ей настойчивыми ухаживаниями, восхищалась красавцем де Сен-Севереном, говорила, что ей надерзила Стефани де Кантильен. Всё это было столь невинно, столь безгрешно… Пустая болтовня. У парадного подъезда дома Монфор-Ламори она сказала, что в последнее время её тревожат необычные сны, и они расстались, он видел, как лакей распахнул перед ней дверь.

И в эту же ночь она исчезает. Безумие. Просто безумие.

Но постойте-ка. Робер почувствовал, что упустил что-то. Что-то важное. Какое-то слово, точнее, клочок фразы, обрывок остроты… Розалин сказала ему что-то, удивившее его. Но что? Воспоминание терялось и меркло, ускользая.

Нет, ему просто надо уснуть, забыться, сон освежит его. Робер с трудом поднялся и стал прощаться с хозяйкой. Аббат Жоэль, видя, что де Шерубен едва держится на ногах, предложил подвезти его в своей карете. После их ухода стали собираться и племянники маркизы, она вышла проводить их.

В гостиной, завершая партию, недовольный Реми де Шатегонтье раздражённо подвёл печальные итоги вечера:

— И в пух продулся, и вдовушка досталась Габриэлю.

Задворки Коммерческой биржи, большого здания с круглым куполом в западной части Ле-Аль, где торговали зерном, в эти дни кишели народом. К югу от Форума, в сквере Невинных, возле фонтана, украшенного скульптурами нимф, весь день толпились зеваки, с любопытством заглядывали за кладбищенскую ограду и перешёптывались о подробностях жуткого преступления, слух о котором быстро разнёсся по Парижу.

Выяснились новые обстоятельства, делавшие это из ряда вон выходящее убийство делом рук бесплотного дьявола, спустившегося на землю. Никто не видел девицу после бала, никто не знал, куда она могла пойти, никому не было известно ничего, что проливало бы свет на это преступление.

Вокруг кладбищенской скамьи не было никаких следов, а когда по предложению сержанта Филибера Риго привели полицейского пса по кличке Рокамболь, никогда ранее не терявшего следа, огромный дог, понюхав труп и землю вокруг, прижал уши к голове, присел на задние лапы и отчаянно завыл — утробно и жалобно. Он не только не взял след — его невозможно было заставить сдвинуться с места. Этого мало. Когда чёртова пса все же доставили обратно в полицию — он весь вечер надрывно скулил, а наутро издох!

Тело злосчастной девицы было осмотрено не только полицейскими, но и знаменитым Жерменом Пишо де Ла Мартиньером, первым лейб-хирургом короля. Опыт медика был значителен, но он был потрясён. Лицо убитой, хоть и носило следы поругания, было всё же нетронутым и достаточно свежим, жалкие же телесные останки на скелете казались иссохшими и обескровленными, словно несколько дней сначала находились в воде, а после были высушены. Но с учётом того, что девицу всего за три дня до нахождения трупа видели живой и невредимой, это было нелепостью. Он высказал предположение, что тело было освежёвано и облито кислотой, но отказался даже предположить, какой именно. При этом на спине девицы словно по трафарету был вырезан крест. Но об этом полицейским было приказано не распространяться. Лейб-медик его величества развёл руками.