На кладбище Невинных (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 32

Ненадолго зашли Робер де Шерубен и Бенуа де Шаван, выразив Тибальдо ди Гримальди соболезнование в связи с постигшей его утратой, но оба быстро уехали. После их отъезда прибыла старая графиня де Верней.

Лоло тихо перебирал гитарные струны, Бриан негромко, но мелодично напевал:

Голос Бриана был подлинно странен, но очень красив. Что-то чарующее и завораживающее звенело в его звучных и мягких переливах, в нём то струились нежные шелка, то звенела весенняя капель, казалось, сливая голоса, пели ангел и сирена…

Девиц в этот день в салоне было немного. Мадлен де Жувеналь и Женевьёв де Прессиньи простудились на похоронах, некоторые жаловались на мигрень и томно закатывали глаза. Пришли Аньес де Шерубен и Стефани де Кантильен, и обе негромко обсуждали смерть Люсиль, были невеселы и сумрачны. При этом, как вскоре понял аббат из тихой беседы подруг, у мадемуазель Стефани была и сугубая причина для огорчения, и заключалась она в ветрености некоего Теофиля д'Арленкура, который был просто ужасен: легкомысленный франт, пустой светский щёголь, человек, лишённый глубоких убеждений, неспособный чувствовать. Подобный мужчина, разумеется, недостоин внимания ни одной уважающей себя девицы! Праздный волокита, селадон, на уме одни остроты и больше ничего.

Аббат улыбнулся. Мадемуазель потратила слишком много слов на портрет ничего не стоящего человека, а по неподдельному огорчению на симпатичной мордашке Стефани отец Жоэль понял, что Теофилю д'Арленкуру удалось задеть сердечко мадемуазель вполне серьёзно. Сама мадемуазель де Кантильен вдруг подняла голову и, заметив улыбку отца Жоэля, в которой читались доброта и понимание, поднялась и подошла к аббату.

— Отец Жоэль, а вы можете помолиться обо мне? — девица въявь кокетничала со священником, не пытаясь, однако, что было заметно по грустным глазам, понравиться ему, а просто любуясь ресницами отца Жоэля и его белозубой улыбкой.

Аббат понимал: пока девица влюблена в другого, ему самому опасность не угрожает.

— О чём же я должен просить Господа, моя дорогая мадемуазель? О том, чтобы легкомысленный и ветреный юноша Теофиль стал серьёзным и вдумчивым? Но не будет ли вам скучно с ним? Или мне молиться о том, чтобы сердце некой юной особы освободилось от склонности к праздному волоките? А может, мне лучше умолять Бога, чтобы Он, напротив, обратил сердце юноши Теофиля к девице Стефани?

Глаза Стефани блеснули, она кивнула, и аббат рассмеялся, сощурив глаз.

— Но, мадемуазель, зачем вам нужен легкомысленный франт, пустой светский щёголь, лишённый глубоких убеждений, праздный волокита, селадон, у которого на уме одни остроты?

Мадемуазель де Кантильен задумалась.

— Да нет, Теофиль не такой, он весёлый и остроумный. Но временами в него как бес вселяется… что наперекор скажешь — так взвивается. — Она неожиданно стала серьёзней. — Я слышала, что вы говорили о Вольтере. Он так популярен… Теофиль считает его гением, а вы назвали его порождением ада, фигляром и интеллектуальным хлыщом. Я читала то, что он пишет…

Улыбка исчезла с лица отца Жоэля.

— И что же?

— Похоже… вы правы. Я не знаю, как объяснить. Он пишет смешно, но если… это станет всеобщим образом мысли, это… это погубит многих людей. Так нельзя. Баронесса де Шарвиль была поклонницей Вольтера. Он проповедует наслаждения, и её милость наслаждалась. При этом муж, которому она поминутно изменяла, умер от разбитого сердца, сама она теперь прикована к постели, её разбил паралич, у неё кровавые пролежни, а дочь баронессы не желает обременять себя заботой о матери, потому что мать учила её наслаждаться, а не ухаживать за параличными. Но Вольтер ведь об этом не предупреждал. Он смеётся над церковью, браком, над национальной гордостью… Как можно было о Жанне д'Арк наговорить такие мерзости? Я не права? — испуганно спросила Стефани, заметив налившиеся слезами глаза аббата.

Отец Жоэль тихо вздохнул, и лицо его вновь озарилось улыбкой. Он взял руку мадемуазель и прижал к губам. Слеза, скатившаяся с ресниц аббата, увлажнила пальцы Стефани. Она бросила испуганный взгляд на священника.

— Я не ожидал…  — Сен-Северен смотрел мягко и ласково. — Бывает… несколько слов, сказанных при случайной встрече, необыкновенно укрепляют твою душу, и радость твоя тем сильнее, чем неожиданнее эти слова. Да, вы правы, мадемуазель. Правы во всём.

— Но я…  — Лицо Стефани потемнело. — Я сказала Теофилю, что Вольтер сеет зло, а он засмеялся и ответил, что Вольтер — проповедник свободы духа, радости и наслаждения. А меня дурочкой назвал.

Вместо глаз на лице аббата чернели теперь две бездны, и Стефани испуганно умолкла. Аббат же опустил глаза и заговорил.

— Я знаю, Стефани, точнее, невольно заметил, что вы не очень любили мадемуазель де Монфор-Ламори и едва ли восторгались мадемуазель де Валье, но, думаю, вы согласитесь, что они имели право жить. Но их нет. Я не знаю, кто надругался над ними, убил и осквернил тела посмертно, но сотворивший это, бесспорно, был отравлен миазмами ядовитого вольтеровского цинизма, его чёрным юмором и пошлейшими скабрёзностями.

Стефани удивленно сморгнула. Аббат заметив, что она не совсемпоняла его, уточнил:

— Иным недалёким людям это покажется вздором, но ведь гибель души, её распад, начинаются с внешне безобидных, остроумных насмешек над святыней, а заканчиваются каннибализмом. Не все это понимают, но вы же постигли, что случившееся с баронессой де Шарвиль — следствие её вольтерьянства. Наши помыслы и убеждения определяют наши деяния, наши деяния и их последствия — творят нашу судьбу. Если вы думаете, что блуд греховен, вы будете его избегать, но если вы полагаете, что измена супругу — пустяк, то вы её совершите. Если долго внушать людям мысль, что Бог — не более чем фикция мышления, и человек вправе делать все, что вздумается — некоторые и впрямь начинают делать, что им вздумывается. И это будут не робкие и боязливые, никчёмные и пустые, но волевые и сильные, ибо только у них мысль едина со словом, а слово не расходится с делом.

Но беда в том, что безбожные души на божественные взлёты не способны, а вот обесчестить девицу, осквернить святое, сотворить непотребное — это и есть сокровенная потребность безбожных душ, именно это им и вздумывается. Отсюда и мужеложство, и насилия, и каннибализм. — Аббат был мрачен. — Почему глупцы не хотят понять, что образ наших мыслей может сломать нам жизнь? Почему они, открыв рот, бездумно глотают любую вздорную ересь, которую им преподносит очередной учитель, хоть иные и видят, что из-под мантии педагога торчит копыто и вылезает чёрный хвост?

— То есть вы считаете, что он предтеча Антихриста? — спросила Стефани. — Он безбожник, я понимаю, но иногда говорит и вещи правильные, и мсье де Ренар сказал, что он не атеист, а деист? Это так?

— Если человек в одной своей книге отстаивает принцип святости закона, а в другой говорит, что в случае надобности законом можно пренебречь, третьей же утверждает, что ничего святого нет, а в четвертой проповедует необходимость упразднения законов — глуп будет тот, кто попытается классифицировать взгляды подобного человека, Стефани. У Вольтера есть атеистические, деистические, теистические и пантеистические пассажи. Но из этого я могу сделать вывод не о религиозных взглядах господина Аруэ, а о том, что он — просто пустой фигляр.

— Полно вам, Жоэль, — раздался справа от них голос Камиля д'Авранжа. Ни Стефани, ни аббат Жоэль, увлечённые разговором, не заметили, как он подошёл. — Вы напугали мою крошку Стефани. — Голос д'Авранжа несколько дрожал, но был мягок. Он призывно протянул руку сестрёнке и увлёк её к камину. — Ну, как прошёл последний бал у д'Арленкуров? — Камиль просто хотел положить конец разговору Стефани с аббатом Жоэлем, который слышал ещё с просьбы о молитвах, но почему-то не мог прервать.