Тайны Васильков или мое нескучное лето (СИ) - Филимонова Лина - Страница 48

— Представляю твои эмоции, когда ты поняла, что доблестный рыцарь Ваня приволок на своем плече твоего собственного брата.

— Насчет эмоций ничего не скажу, но помню, что я хрюкала.

— Хрюкала?

— Ага. Хотела смеяться, но почему-то получался какой-то поросячий звук.

На крыльцо выбежала Алинка.

— Баба Груша говорит, чтобы вы шли есть жареную картошку, — сказала она.

— Мы сейчас, — отозвалась Белка.

Алинка спустилась на одну ступеньку и уселась на крыльцо.

— А можно я не буду? — заискивающе спросила она.

— Что не будешь?

— Жареную картошку есть.

— А что ты будешь? — спросила Белка.

— Я просто посижу с вами и посмотрю на этого смешного дядю с фиолетовым подглазником. А потом баба Груша обещала блинов напечь.

— Ладно, — согласилась Белка. — Не хочешь, не ешь. Я, между прочим, тоже совсем не голодная.

Через два часа я привела домой под завязку набитого блинами Бориса.

— Уф, — сказал он, отдуваясь и усаживаясь в кресло.

— А ты думал, — я уселась напротив него в кресло-качалку и начала раскачиваться.

— Чего мы ждем? — спросил Борька.

— А с чего ты взял, что мы чего-то ждем?

— Не знаю. У тебя лицо, как на вокзале.

— Чего?

— Такое лицо бывает, когда все готово, чемоданы сложены, билеты проверены, а поезд еще не пришел.

— А, — говорю я. — Понятно. Но, по-моему, поезд уже пришел.

Я услышала тяжелые Ванины шаги на веранде.

— Наконец-то, — сказал Борька, вставая ему навстречу. — Здорово у тебя получилось, — добавил он с завистью.

Ваня надел бейсболку, которая полностью закрывала шрам на лбу.

— Спасибо, что удачно выбрал место, — подмигнул ему Ваня. — Ну что? — спросил он, глядя на меня.

— Что — что?

— Поехали?

— Как скажете, сэр.

— Очень рад, — сказал Степан Пантелеевич, пожимая руку Борису. — Три головы хорошо, а четыре — это уже квартет.

Он совершенно проигнорировал синяк под борькиным глазом и шишку с царапиной на Ванином лбу. Ваня, мгновение поколебавшись, снял бейсболку, когда мы вошли в дом Глаза. Видимо, из мужской солидарности. Ванина шишка была почти такая же красивая, как Борькин фингал, даже еще красивее, потому что находилось ровно посередине лба, не нарушая симметрии. Степан Пантелеевич был необычайно оживленным, я бы даже сказала, радостным. Он провел нас в гостиную и жестом предложил садиться.

Мы расселись в кресла и на диван и уставились на него в напряженном ожидании. Степан Пантелеевич взглянул на часы и вышел.

— Старик совсем не изменился, — задумчиво произнес Борька. — Я видел его лет десять назад, и выглядел он тогда абсолютно также.

— А чего ему меняться, — сказала я. — Он же уже старый.

— Куда это он подевался? — задал риторический вопрос Ваня.

— Наверное, пошел чайник ставить, — сказала я.

— Сколько можно чай пить? — недовольно пробурчал Ваня. — Только и делаем, что чай пьем.

— Это ты зря, — возразила я. — Чай у Степана Пантелеевича необыкновенно вкусный. Все время забываю спросить, что за сорт. Что-то постоянно отвлекает от этой мысли.

Борис молча озирался по сторонам, разглядывая старинную мебель, картины в овальных рамках и кованую люстру с лампочками, стилизованными под свечи. Странно, что сегодня Степан Пантелеевич усадил нас в гостиной. Обычно все наши заседания проходили в его кабинете, и гостиную мы видели только краем глаза. Может быть, это потому, что нас стало больше? Или это означает, что сегодня — просто светский визит и делами мы не занимаемся?

Я встала и подошла к окну. То, что я там увидела, меня просто потрясло. Никогда бы не подумала… Неужели Орлиный Глаз сам всем этим занимается? Окно выходило в огород, расположенный за домом. Этот огород вполне мог претендовать на то, чтобы его взяли и целиком перенесли на какую-нибудь выставку малых агрономических форм. Это был не огород, а просто картинка: безупречные грядки с ровными параллельными рядами моркови, редиски и еще каких-то корнеплодов, линии молодого укропа, петрушки и салата, кусты помидоров, привязанные к деревянным колышкам зелеными ленточками, грядки огурцов, кабачков и тыкв, тоже очень аккуратные, несмотря на склонность этих культур к беспорядочному разрастанию. И все это — небольшое, даже миниатюрное, этакий небольшой островок геометрического порядка посреди буйных зарослей разросшегося кустарника и подступающего к забору леса.

Только я оглянулась на Ваню и Бориса, намереваясь поделиться с ними своим открытием, как вошел Степан Пантелеевич, и не один. С ним был полноватый и очень представительный мужчина с седыми волосами, обрамляющими круглую блестящую лысину и небольшой бородкой более темного, чем волосы, оттенка. У него на носу были очки в тонкой оправе, почти такие же, как у Степана Пантелеевича, смотрел он поверх них, внимательно, и даже, как мне показалось, придирчиво.

— Добрый день, молодые люди, — ответил он на наши приветствия глухим низким голосом. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы и есть внучка Екатерины Андреевны, — сказал он, обращаясь ко мне.

— Да, — пролепетала я, глядя на него во все глаза.

— Это Павел Юрьевич, мой давний друг, — представил гостя Степан Пантелеевич. — Я очень рад, что он приехал меня навестить.

— После того, как ты мне буквально нож к горлу приставил, — беззлобно проворчал Павел Юрьевич. — Но я рад, что все же бросил все дела и выбрался к тебе в лес. Я, кажется, даже, начинаю понимать, почему ты здесь поселился…

— Но ты бы здесь не выжил, — сказал Степан Пантелеевич.

— Ты меня хорошо знаешь, — согласился гость. — Пара дней на природе — это одно, но жить здесь по нескольку месяцев кряду… Это надо быть очень большим оригиналом. Или…

— Сумасшедшим, — подсказал Степан Пантелеевич.

— Заметь, это не я сказал.

Я чуть ли не подпрыгивала на диване от нетерпения. Ясно, что этот Павел Юрьевич появился здесь не случайно, тем более это ясно из его слов о моей бабушке. Но почему же они так беззаботно беседуют на посторонние темы, как приятели, встретившиеся за кружкой пива, как будто бы нет более важных дел и более интересных тем, чем причины, по которым Орлиный Глаз здесь поселился?

— Ну, не буду испытывать ваше терпение, — произнес Степан Пантелеевич. — Я заставил этого страстного горожанина приехать ко мне не случайно. У него есть, что вам рассказать. Он был знаком и с Екатериной Андреевной, и с Федором Ивановичем и я взял на себя смелость предположить, что Екатерина Андреевна доверила ему свой секрет.

Я удивленно смотрела на этого лысого мужчину преклонных лет и ничего не понимала. Кто этот человек? И почему бабушка могла рассказать ему то, чего она не рассказала никому из своих родственников?

— По профессии я ювелир, — ответил Павел Юрьевич в ответ на мой откровенно вопросительный взгляд. — В последние годы занимаюсь только антиквариатом. Это моя страсть. Через мои руки прошли сотни и даже тысячи ювелирных изделий, изготовленных в прошлых веках. Я могу, лишь взглянув на кольцо, подвеску или сережки, сказать, когда они были сделаны, с точностью до года, и каким мастером, если к этому приложил руку какой-то из известных ювелиров.

Это все, конечно, здорово, только совершенно непонятно, к чему это он так расхвастался. Я, конечно, надеюсь найти сокровище, но, во-первых, я совершенно не уверена, что оно будет старинным и ювелирным, а, во-вторых, оно все еще не найдено и неизвестно, будет ли найдено вообще. По Ваниному взгляду я поняла, что он думает примерно то же самое. Борис смотрел на ювелира и не смотрел на меня, поэтому о его мыслях я не могла даже догадываться.

— Именно об этом меня и попросила Екатерина Андреевна, — неожиданно сказал этот профессионал по антиквариату.

— О чем? — вырвалось у меня.

— Об оценке. Это моя обычная практика. Люди, владеющие антикварными украшениями, часто плохо представляют себе их реальную ценность. Кому-то что-то перешло по наследству от бабушки, кто-то что-то купил по случаю, думая, что делает удачное вложение… Обычно они преувеличивают историческую и ювелирную ценность своих милых вещичек. Если колечко было куплено прабабушкой в начале прошлого века, это еще не значит, что оно стоит миллионы. Скорее всего, это изделие массового производства, которое, хотя и имеет какую-то ценность по причине своего возраста, но ценность эта вовсе не чрезмерна.