Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина - Страница 46

Голову наклонил. Прислушался. Нахмурился. И повторил.

— Нет. Только… неспокойно.

— Это да, — согласился пан Белялинский, который тоже прислушался. — В этом доме совершенно точно никому нет покоя. И вы бы шли, пока отпускают. А то мало ли…

…заскулило.

…нет, не ветер… ветер иначе воет, а это — собака плачет, брошена за порогом. И неужто злые люди не откроют? Очерствели сердца их? Там, снаружи, холодно.

И темень.

И твари всякие прячутся. Собаки тоже боятся темноты. А люди… откройте же дверь.

Нельзя.

— Поздно, — Катарина сжала револьвер.

Пули заговоренные.

И серебряные есть… но она не уверена, что серебро причинит твари, кем бы она ни была, хоть какой-то вред…

— Надо собрать всех, кто есть в доме, в одну комнату… — Катарине не хотелось отпускать руку князя, более того, ей показалось, что если эту самую руку отпустить, она потеряется.

Надо было ликвидировать неграмотных…

…из речи министра образования об историческом процессе и грамотности.

Ольгерда почувствовала дурноту еще в гримерной.

…сегодня она скажет о том, что уходит…

…обрадуются?

…или станут пенять, что так скоро, что без предупреждения… контракт опять же… ангажемент… когда он истекает? Скоро… она ведь не даром беспокоилась о будущем своем… но ничего, Порфирий оплатит неустойку… или нет? Нет, не будет никакой неустойки, пусть только попробуют стребовать, она живо напомнит директору о маленьких его шуточках, что с актрисами, что с билетами будто бы не проданными, что с иными… делишками.

Правильно.

Ольгерда коснулась пуховкой лица и, сделав вдох, прикрыла рот. Боги… как воняет… розой? Нет, не розой… плесенью… падалью…

Кто посмел?

Твари… ни на мгновенье нельзя отвернуться, никак налили в пудреницу…

Ольгерда взяла коробочку двумя пальцами и, добравшись до двери — от запаха мутило и голова пошла кругом, — вышвырнула ее в коридор. Пусть там… но странное дело, не полегчало. Запах будто бы привязался к пальцам.

И к коже.

Ванну… ей немедленно надо ванну принять… иначе смерть… иначе…

Сердце вдруг остановилось, и Ольгерда явственно осознала — она умрет. Здесь и сейчас… и пол закружился, грязный такой… в углу пыль, во втором — паутина серая… паутина к удаче…

Листы с ролью рассыпались.

Дурная примета.

Папильотки под кроватью… и лента… ленту надо взять…

— С вами все в порядке? — дверь вдруг распахнулась, и наваждение сгинуло.

Что это было?

Потом.

Сейчас в дверях стояла рыженькая стервочка, которая с самого первого дня портила Ольгерде кровь. Сразу надо было выставить из театру, ан нет, пожалела сиротинушку, а эта сиротинушка, быстро разобравшись в местных делах, отыскала себе покровителя.

Ишь, разоделась.

Платье новое, с воротником отложным, с рукавами прямыми, аккуратными. На корсаже бантики. На рукавчиках этих тоже бантики. И на юбке. И даже в рыжих кудрях. И вся такая скромная, милая… улыбается.

Она?

Больше некому…

— Чего тебе? — Ольгерда провела языком по губам. Сухие. И потрескались. Надо будет на ночь маслом смазать или лучше жиром барсучьим, пусть и мерзость, но губы живо в порядок приведет.

— Я хотела с вами поговорить, — дрянь протиснулась бочком. — Если вы не возражаете…

…время.

…на грим осталось всего ничего и выход скоро… и наверняка принесла дурные вести, ишь как глазенки поблескивают… нечего ей делать сегодня, в этом спектакле она не занята… и вообще… знать, желает вывалить на Ольгерду ворох дрянных новостей, выбить из равновесия, чтобы… правильно, чтобы играть не могла.

Ах, до чего мысли путаются.

— Говори, — милостиво разрешила Ольгерда.

Роль она сыграет, что бы ни случилось.

— Видите ли… — рыжая дрянь осмотрелась и сморщила носик. — Чем это у вас тут пахнет?

— А чем пахнет?

Смрад не исчез.

Изменился. Черемуха? Нет, скорее кошатины… да, старая шутка… тряпка, которую кошки метили… или песок… в угол подсыпать, чтобы воняло. Запах не сразу появится, но появившись, заполонит всю комнатушку, благо, она невелика. И вывести его будет невозможно.

— Не знаю, — с лаковой улыбочкой ответила рыжая.

Ишь, ресничками хлопает… но хороша… Ольгерда раньше тоже красавицей была. И осталась. Только теперь ее красота несколько иного свойства.

Она заставила себя повернуться к зеркалу.

Пудра.

Румяна.

Тени. Лицо она рисовала куда более тщательно, чем обычно. И отложив кисточку для ресниц, все ж поинтересовалась:

— Так чего ты хотела? Мне скоро на выход.

— Ах… простите, я не отниму много времени… вы, конечно, завтра все узнаете, но мне хотелось бы самой… — ручонки заломила, глазенки опущены, поза почти скорбящая, но сквозь скорбь прорывается этакое… довольство?

— …видите ли… наш директор посчитал, что… вы, безусловно, талантливы, но публика желает свежих лиц…

— Твоего что ли?

Ольгерда фыркнула.

И рассмеялась. Публика желает… публика здесь такого свойства, что сама знать не знает, чего пожелать, пока ей об этом не скажут.

— А хоть бы и моего, — девчонка не выдержала, вскинулась. — Мне были предложены некоторые роли… и я согласилась.

— Еще бы…

— Мы подписали контракт…

…а может, ну его?

Порфирий поймет, девку надо на место поставить, а то возомнила себе невесть что. И директор осмелел, думает, что Ольгерда поостережется скандалить?

Зря.

В том же контракте многое прописано. И с театру можно взять немалую неустойку.

Ольгерда улыбнулась собственному отражению. А что? Стоит сказать, что сама уходишь, и грозиться будут, а вот заставь их поверить, что остаться желаешь, так из шкуры сволочь этакая выскользнет, но избавится.

— …и мне, конечно, жаль, что так получается, но… вы же понимаете, это неизбежно… — рыженькая вздохнула горестно.

— Конечно, понимаю. Сегодня я. Завтра ты… — Ольгерда наклонилась к зеркалу, разглядывая свое отражение. Морщины почти не видны. И при должном старании долго будут не видны. Цвет лица свежий. Румянец неброский.

Да и сама она хороша.

— Вы злитесь, я понимаю…

— Ничего-то ты, дурочка, не понимаешь, — Ольгерда аккуратно ноготочком поддела черную соринку в уголке глаза. — Быть может, со временем поймешь, но сомневаюсь… слишком глупа. Думаешь, если забралась в постель к директору, то теперь ты здесь главная?

Рыжая вспыхнула.

Ах, легко краснеет. И не от стыда, здесь быстро забывают о стыде. Злится? Хорошо. И чем злее будет, тем лучше для Ольгерды.

— Нет, милая… есть контракт, в котором указано, какие роли и когда я буду играть. И я буду, поверь, даже если мне и не хочется…

— Вы… вы можете…

— Уйти? — Ольгерда повернулась к ней. — Уступить тебе? С чего бы вдруг такая доброта?

— Н-но…

— Ты, деточка, никто и будешь никем… твой контракт? Выкинь его. А лучше прочти дважды или трижды… ты ведь подмахнула сразу, не вникая, верно?

По глазам рыжей было видно, что Ольгерда угадала. Конечно, она и сама свой первый вот так же, а потом корячилась за гроши, когда театр забирал все прибыли. Ничего, после стала умнее, научилась и свою выгоду не упускать.

И эта научится.

Ишь, взгляд заметался. Вспоминает, что же там написано было?

— Тебе обещали роли? Дадут… когда-нибудь… какие-нибудь… или вот третьим составом, потому что на второй ты не тянешь. Конечно, если вдруг еще доработаешь твоего… друга, хорошенько так постараешься… он за тебя вступится… быть может, настолько вступится, что решит вовсе разорвать со мной контракт.

О да, бестолковая готова немедля бежать к покровителю, падать на колени или что он там ныне любит, главное, вцепится в этот шанс и зубками, и коготками.

— Правда, обойдется это недешево… — Ольгерда встала. — А теперь, извини, мне пора на сцену…