Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина - Страница 35

…и огненная стена вдруг перестала быть сплошной. Конечно! Как сразу-то не понять было! Ее сплели. Взяли огненные нити, рыжие и еще желтые, самую малость белых, чтоб узор получился, и капельку темно-красных, и перепутали меж собой.

Надо стену разобрать, и тогда…

…возьми голубя. Держи крепче, — тетушкины руки легли поверх ее собственных. — Понимаю, тебе жаль его…

Голубь не пытается вырваться. Он доверчив. Только головой дергает и тонкая пленочка третьего века то и дело прикрывает глаз.

…голубей держат на крыше, и в ее обязанности входит носить им корм. Ей нравится. Она высыпает зерно в кормушки, или вот еще кашу, сама растирает в порошок скорлупу яичную, которую надо к каше подмешивать, и темный порошок тетушкин сыплет… и голуби едят.

Курлычут.

Кланяются ей. А она, кружась, воображает себя заколдованной королевной, как в сказке про Эльзу и братьев ее, в лебедей обращенных…

— Крепче держи… вот так… слышишь, как бьется его сердце? — Ада, все-таки Ада. От Аделаиды сегодня пахнет шоколадом — она пекла печенье, а вот Ада работала, и к ней привязались злые запахи лаборатории.

…раньше сюда не пускали, а вот теперь…

— Умница, а теперь закрой глаза…

…она закрывает, только стена не уходит, где-то в ней, в ворохе нитей, которые Делечка не знает, как распутать, бьется голубь. Теперь она слышит хлопанье белоснежных крыльев, и надо бы помочь.

Только нити обжигают.

Они такие… неудобные.

Зачем ее опять заставляют возиться…

Тетушка убирает руки, но велит:

— Не отпускай. И не открывай глаз.

Она слушает.

Она хочет быть хорошей девочкой и чтобы тетушка похвалила, и быть может, тогда мама перестанет расстраиваться. А голубь вдруг затихает и что-то происходит, что-то настолько страшное, что она не выдерживает, с криком отбрасывает голубя…

…и открывает глаза.

Птица мертва.

Она лежит на столе, меж веточек розмарина и пустынной полыни, прямо поверх странного рисунка, выведенного тетушкой, и рисунок этот воняет.

— Вот так, — тетушка не думает ругать, наоборот, она выглядит весьма и весьма довольной. — Ты умная девочка, ты очень мне помогла…

…голубь здесь. И надо выпустить его сейчас. Это он всегда был рядом с Делей он шел за нею, и он остался даже сейчас, только крылья обгорели…

— Правильно, — этот голос тоже рядом, за спиной, но если обернуться, то за спиной пусто.

Только стена.

— Давай, ты должна сама, а потом я помогу…

Гражина смотрела на мать.

Застывшую.

Страшную. Лицо побелело. Исказилось. Глаза выпучены. Рот приоткрыт. И слюна течет. Смотреть на это не хочется, но Гражина смотрит.

— Что с ней? — она почти видит и черное душное облако, которое окружило матушку.

И облако это живое.

Оно шевелится, то отползая, почти отпуская, то вновь подбираясь. Оно ложится на матушкины плечи этаким страшным меховым воротником, сползает на руки, обвивает талию. Оно уже не мех, но змея, которая вот-вот сожмет кольца, и тогда матушки не станет.

— Проклятье, — Геральд выгляди хмурым. — И серьезное, с подчинением разума. Будь она обыкновенным человеком, то просто исполнила бы то, что приказано.

— А что приказано?

— Откуда я знаю? Но она исполнила бы все, что угодно, а после скоропостижно скончалась. Такие проклятья питаются от жертвы, силой души. Снять их практически невозможно.

— Мама… — страх кольнул.

Не может такого быть, чтобы мама умерла. Нет, она, конечно, порой заговаривала про смерть, начинала требовать к себе то жрецов, то гробовщика, то еще завещание очередное писать усаживалась, похороны свои оговаривая. Волю б дай, и репетицию устроила бы.

Но ведь то — не взаправду!

— Ты… ты можешь…можешь помочь ей?

— Я пытаюсь, — Геральд кривовато усмехнулся. — Но она должна сама, и у нее получается, просто надо поверить, что она сможет.

— А я…

— А ты позови. Скажи, чтоб возвращалась…

…было так просто. Позвать. Только Гражина не знала, как. Она подошла. И черная змея проклятья оживилась, почуяв еще одну жертву.

— Не прикасайся, — велел Геральд, — оно сейчас способно и перекинуться.

И пусть!

Зато мама останется жива. Это ведь просто — руку протянуть и… теперь Гражина видела проклятье четко и ясно, будто оно и вправду было змеею. Никогда-то она не любила змей, а тут… красивая даже. Длинное тонкое тело покрыто мелкой чешуей всех оттенков черного. И чешуя эта переливается, словно драгоценными камнями усыпана.

Глаза красные.

Пасть приоткрыта.

Язык раздвоенный мелькает.

Змея ждет и…

— Подумай, — Геральд прислонился к стене, — ты точно не справишься. Ты сильна, но пока ничего не умеешь, в отличие от твоей матушки. Поэтому сгинешь. Она-то очнется, да… долго ли проживет, зная, что тебя убила?

Правда.

Или… очередное испытание? По лицу не понять? Надо выбор сделать. И тогда Гражина узнает. Или она все-таки боится?

Боится.

Она с детства трусихой была. Собак боялась. И пчел с осами. И вообще… а тут проклятье смертельное. И Гражина, протянув к змее руку, строго сказала:

— Уходи.

Та качнулась, поднялась, раздувая капюшон. Зашипела.

— Уходи! — повторила Гражина строже. — Немедленно.

Ах, ей не хватало уверенности. И змея знала.

— Уходи, или я тебя уничтожу…

…голубь бился, опаляя крылья. И она решилась. Протянула руки и не закричала, хотя огонь обжигал. Она взяла голубя и, вытащив его из тенет, прижала к груди.

— Тише, — сказала Деля, — успокойся, пожалуйста, я больше не позволю тебя обидеть. Никому.

Перья потемнели.

И ясно, их ведь опалило огнем…

…девочка идеальный проводник, — голос тетушки звучал ясно, пробиваясь сквозь ватнее одеяло. И слезы высохли. А может, она просто устала плакать. — Удивительный талант…

— Ты преувеличиваешь.

— Нет, Анна, ты должна признать, что подобное встречается редко. Даже у тебя не получится взять больше двух третей, а девочка изъяла все! И все же отдала… мы должны…

— Нет!

Мамин окрик заставляет съежиться и зажать руками уши.

Снова недовольна.

Что она сделала не так?

— Послушай, я понимаю…

— Она еще ребенок!

— Она не останется ребенком, но… сколько силы она может сберечь? Нам не придется так часто…

— Нет!

— Анна…

— Я не позволю… она ребенок и…

…тетушкин голос вползает в сон. Надо же, а она и не заметила, что заснула.

— Что…

— Тише, — тетушка прижимает палец к губам. Ада или Аделаида? В темноте их и вовсе не различить. — Не надо никого тревожить. Пойдем. У меня к тебе есть очень важное дело. Ты ведь хочешь помочь мне?

— С голубем?

— Нет, дорогая… не с голубем… мне тоже жаль голубя, но иначе нельзя, — она сама надела тапочки на ноги Делечке. И шаль свою накинула. — Голубь умер, но сила его ушла в амулет. А амулет мы отдадим маленькой девочке, которая очень сильно болеет. И девочка выздоровеет. Ты ведь хочешь помочь ей?

Нет.

Ей было жаль голубя. Голубя она кормила. И привыкла к нему, а другая девочка… ей не разрешали играть с детьми.

— Конечно, ты еще слишком мала, чтобы понять, насколько это несопоставимо, но мы справимся. Идем, — теткины пальцы сдавили руку, и Делечка захныкала, но тетушка, которая всегда утешала, лишь сердито велела: — Успокойся. Или ты хочешь разбудить маму?

…нитки запутались. Врезались в пальцы, а голубь на груди затих.

…во дворе трава, на траве роса, и тетушка снимает обувь. Ступает, морщится. Все же холодно. Но следом на траву падает и халат, а за ним — длинная белая рубаха. Тетушка остается нага и, повернувшись к Делечке, с неудовольствием спрашивает:

— А ты чего ждешь? Раздевайся немедленно…

Вытоптанный круг.

Камень кривоватый, черный. От него тянет плесенью и еще чем-то, и ей не хочется приближаться, но тетке нельзя перечить. А та идет к камню.

— Привела? Умница. Деточка, не надо дрожать. Поверь, все будет хорошо. Нам очень нужна твоя помощь. Ты же поможешь?