Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут - Дозуа Гарднер - Страница 93

Феррон не потрудилась высушить волосы, прежде чем предстать у дверей своей матери. Если оставить так, жара сделает все сама, и куда быстрее.

Мадхуванти не поднялась, чтобы впустить Феррон, поскольку уже не была на это способна. Дверь просто скользнула в сторону. Когда Феррон вошла, то увидела, что ковер требовал полива, а шезлонг, в котором возлежала мать, следовало пересобрать — он провис по краям, слишком долго оставаясь в одном положении. На матери был не обычный современный интерфейс — контакты, фиксаторы и датчики активности мозга, незаметные тонкие провода, которые лежали вдоль кожи и регистрировали нервные импульсы и микросокращения мышц, — а костюм для полного погружения.

В очередной раз Феррон задумалась о том, чтобы снять громоздкий, подбитый подкладкой контур и увидеть мать так, как ей бы хотелось. Но это было бы нечестно. Феррон пришла сюда, чтобы сразиться со своими проблемами, а не притворяться, что их нет.

— Привет, мама, — сказала Феррон.

Ответа не последовало.

Феррон отправила сообщение:

«Здравствуй, мама. Ты хотела меня видеть?»

Пауза тянулась долго, но могло быть и хуже.

«Ты опоздала, Таманна. Я весь день пыталась связаться с тобой. А сейчас я в самом разгаре погони».

«Прости. Кое-кого убили».

Текст, спасибо всем богам, выхолащивал защитный сарказм, каким наполнилось бы каждое слово, произнесенное вслух. Феррон игралась браслетами, которые не могла носить на дежурстве. Просто чтобы слушать их стеклянный перезвон.

Она чувствовала, что внимание матери где-то в другом месте, что ее вынуждает к этому отвращение к неприятным реалиям работы Феррон. И пока дочь ждет, внимание будет сосредоточено на чем угодно, кроме нее. Это было состязание воли, и Феррон, как всегда, проиграла.

«Мама…»

Ее мать подняла лицевую панель шлема ВР и резко села.

— Черт подери, убили. Пора научиться делать две вещи одновременно. Слушай, по поводу архивов…

— Мама, — перебила Феррон, — я не могу. У меня больше нет сбережений, чтобы давать тебе.

Мадхуванти сказала:

— Они меня убьют.

«Они деархивируют твою виртуальную историю», — подумала Феррон, но ей хватило ума держать язык за зубами.

После того как молчание затянулось секунд на пятнадцать или около того, Мадхуванти произнесла:

— Продай лиса.

— Он мой, — ответила Феррон. — Я его не продам. Мама, тебе действительно нужно время от времени выходить из своего придуманного мира…

Та оттянула ворот своего костюма, чтобы взъерошить мех полосатого фиолетово-зеленого скинпета, прильнувшего к ее теплому горлу. В ответ он выгнулся, вероятно, завибрировав с успокаивающим урчанием. Феррон попыталась не осуждать, но идея о домашних паразитах любой пушистости и окраса вызывала у нее мурашки.

— Придуманный. А твой что, нет?

— Мама…

— Зайди и посмотри как-нибудь на мой мир, прежде чем рассуждать о нем.

— Я видела твой мир, — сказала Феррон. — Я жила там, помнишь? Все время, с тобой. Теперь я живу здесь, и у тебя тоже получится.

Взгляд Мадхуванти мог бы вызвать ожоги даже в сезон дождей.

— Я твоя мать. Ты будешь мне подчиняться.

Все внутри Феррон требовало ответить «да». Это врожденный долг. Запланированный. Запрограммированный.

Феррон подняла правую руку:

— Разве мы не можем поужинать и…

Мадхуванти фыркнула и снова опустила лицевую панель. На этом разговор закончился.

Психокоррекция или нет, прохладные крылья гипомании или нет, но сердце Феррон бешено колотилось, а ее свежая одежда снова стала липкой. Женщина развернулась и ушла.

Когда она вернулась в свою квартиру, то первым делом заметила, что ее импровизированная стена из мебели частично разобрана, полка-стул отброшен в сторону, стоявшая на боку столешница теперь лежит плашмя.

— О нет.

К горлу подкатил комок. Она ворвалась внутрь, о двери позабыла…

На куче подушек лежал Дымок, гордый и самодовольный. А под его мягким серым бочком, накрытая пушистым лисьим хвостом, словно одеялом, свернулась Председатель Мяу, сощурив от удовольствия золотистые глаза.

— Мой! — уверенно сказала она, подняв голову.

— Думаю, да, — ответила Феррон, закрыла дверь и налила себе выпить, прежде чем начать разбираться с последними допросами Индрапрамита.

Согласно всему, что узнал Индрапрамит. Декстер Гроб был тихим. Он держался особняком, но всегда с охотой и готовностью говорил о своей работе. Его ближайшим спутником была кошка — вот эта самая Председатель Мяу, которая уже перелегла в теплую впадинку между Дымком и бедром Феррон. Гиацинтовое создание стало чем-то вроде местной знаменитости, восседая на плече Гроба, когда тот вел занятия.

В общем, типичный портрет типичного одиночки, который никого не подпускал слишком близко.

— Может, в архинформатории будет больше, — произнесла она и снова, черт возьми, вернулась к результатам алгоритма паттернов от Дойла.

Проведя вечернюю практику калари-паятту — после трехдневного перерыва, — Феррон разложила диван и улеглась на него со своими файлами. Она не ожидала, что Индрапрамит появится в ее квартире, но где-то около двух часов ночи дверь вестибюля сдержанно сообщила, что пришел посетитель. Конечно, констебль знал, что она на стимуляторах, а так как был он бессемейный и занимал комнату в общежитии с тонкими стенами, ему могло понадобиться тихое место для ночевки и работы в такой час. Затруднительно проводить допросы, пока все фигуранты спят. По крайней мере, до тех пор пока кого-нибудь не прижали как следует и не притащили в тюрьму для дознания.

Появление такого гостя означало, что об этом узнает каждый житель блока. Феррон предвидела, как утром тетушки закидают ее вопросами, пока она будет глотать идли на завтрак. Неважно, что Индрапрамит был коллегой, а она — его начальницей. В таком возрасте любой намек на интерес со стороны мужчины становился целым событием для безработной родни с кучей свободного времени.

Тем не менее она впустила констебля в блок. Затем освободилась от лисы и кошки, завернулась в банный халат, нацепила тапочки и отправилась встретить гостя в холле. По крайней мере, их разговор в обшей зоне притушил бы любопытство других.

Индрапрамит тоже принял стимуляторы. Она судила об этом по его дерганой походке и слегка дикому взгляду. И по тому факту, что он выбрал для визита глухую ночь.

Тихо, чтобы не беспокоить соседей, Феррон спросила:

— Что-то слишком хорошее, чтобы отправить по почте?

— Интересное потенциальное осложнение.

Она жестом указала на стеклянные двери, ведущие к солнечной ферме. Констебль пошел за ней, его сапоги блестели так же ярко, как и утром. Он, должно быть, полировал их антистатиком.

Сперва убедившись, что сигнализация отключена, инспектор сбросила тапочки и босиком переступила через порог. Солнечные деревья свернулись на ночь, их листья приняли форму воронок, по которым конденсат стекал к корням. Воздух стал даже слегка прохладным.

Феррон с наслаждением вздохнула, пальцами ног пошевелила взрыхленную землю.

— Пойдем на крышу.

Без единого слова Индрапрамит следовал за ней по извилистой ажурной лестнице, увитой бугенвиллеями, сейчас, в сухой сезон, голыми и колючими, но стоит только дождям вернуться, как они буйно зацветут. Внутренние стены жилого блока были покрыты мхом и густо засажены кориандром и другими аюрведическими травами. Феррон сорвала горький лист пажитника, чтобы погрызть по дороге на крышу.

Выбравшись наверх, она сделала шаг в сторону и запрокинула голову, высматривая звезды за кронами кадочных ним, лимонов и манго. Темная сгорбленная фигура в ветвях граната напугала ее, потом Феррон поняла, что это силуэт домашней обезьянки, свернувшейся во сне. Феррон стало интересно, видна ли отсюда в это время года Туманность Андромеды. Вызвав карту неба, она узнала, что видна, но, вероятно, невысоко над горизонтом и только в телескоп. Хотя шансов рассмотреть ее стало больше, чем сто лет назад, когда даже самые яркие звезды были трудно различимы. Небесный Ганг разливался во мраке, словно блестки, вразнобой пришитые к покрывалу цвета индиго.