Лунный курьер (Книга забытой фантастики. Том II) - Фоменко Михаил - Страница 47

И вот небо осветилось молнией, грянул гром и остановил занесенные надо мной мечи. Толпа увидела в этом признаки гнева богов, а я, воспользовавшись замешательством, призвал к общей молитве.

Машину я оставил на том месте, где завершилось когда-то наше путешествие. Когда мы расчищали лес, чтобы строить город, я велел покрыть ее навесом. Нередко я уходил туда поразмыслить о своей странной судьбе. Воспоминания и осторожные опыты, наконец, убедили меня в том, что машина перемещалась во времени. Я робко переводил рычажки, двигаясь то в одном, то в другом направлении, не рискуя далеко забираться. Я заметил, что маленькая стрелка на циферблате замерла в момент остановки на двадцать шестом делении. Отсюда я заключил, что в моей власти вернуться к тому моменту, откуда началось путешествие, заставив стрелку пройти тот же путь в обратном направлении.

В этот роковой день, когда я чувствовал себя погибшим при виде возбужденной толпы, заполнявшей храмы, я, сделав вид, что хочу помолиться в одиночестве, вошел под укрытие, где находилась машина. Только я один имел право сюда заходить. Мне оставалось только вскочить на сиденье. Как раз в этот момент удар молнии испепелил крышу, под которой я скрывался. Отсюда, несомненно, и создалась легенда. Но я уже успел пустить в ход механизм, улетая от бури и от этого времени с немыслимой скоростью, которую замедлил лишь тогда, когда положение стрелки показало мне, что приближается момент отправления. Остальное вам известно: я чуть не разбился о неожиданное препятствие…

Как все это необычайно! Так немного времени прошло после этих последних событий! Еще так недавно я был царем Рима — Вечного города, построенного мной, Ромулом, как меня называл мой народ! Трудно вообразить, что тысячи лет отделяют нас от эпохи моего царствования… Вы, кажется, говорили, что Нума сделался моим преемником? Это просто невероятно! Я его хорошо знал, этого маленького льстеца: меч для его руки был слишком тяжел…

И он пробормотал несколько слов на непонятном мне языке, латинском языке первой эпохи существования Рима.

Здесь заканчивается чудесная история человека двадцатого столетия, покинувшего на «машине времени» эпоху, в которой он жил, и очутившегося на лесистых берегах Тибра за семьсот лет до нашей эры. Совершив ряд подвигов, сохранившихся в преданиях, он исчез при блеске молний, чтобы вернуться в рутину современной жизни.

Я постоянно поддерживаю с Ромулом дружеские отношения. Это далеко не гений, каким был его отец. Он ничем не отличается от окружающих людей. Больше того, этот воин древних времен — добрый и мягкий человек, обыкновенный обыватель, неспособный обидеть мухи. Очевидно, нравы зависят от того времени, когда живешь.

Если вы его встретите в Риме, где он продолжает жить, не спрашивайте о его приключениях. Он вам не ответит, усвоив мудрую истину, что лучше молчать, чем говорить. Испытание, выпавшее на долю его отца, который когда-то угодил в сумасшедший дом, — достаточно веская причина, чтобы стараться вести себя вдвойне благоразумно.

Это было в ночь с 15-го на 16-ое марта прошлого года, во время моего путешествия с научной целью во французские колонии Индийского океана. Наше судно «Фултон», которое совершало рейсы между Маге и Коморскими островами, когда-то, может быть, было предметом гордости наших предков, но, постепенно состарившись, дошло до того, что предназначено было лишь для небольших, не имеющих торгового значения рейсов.

Смешное это было судно, с его высокой старомодной трубой и куцыми мачтами, установленными, вероятно, на случай поломки машины, хотя те крохотные паруса, которые можно было бы натянуть на них, едва ли могли бы дотащить эту тяжелую калошу до ближайшего порта.

При первом натиске циклона, который застиг нас в эту памятную ночь, наши бесполезные мачты, конечно, разлетелись в щепы. Наше положение было отчаянным. Мы даже не могли бороться и были вполне во власти бури, которая уносила нас в своем вращательном движении. Всю ночь мы были игрушкой волн и ветра, то взлетая на высокие гребни волн, то стремительно низвергаясь в пропасть при громких стонах и криках экипажа, треске судна и реве бури.

Каждый из нас знал, что его последний час настал, ни на минуту не сомневался в этом. Но хуже всего было это ужасное ожидание смерти, когда каждая минута кажется вечностью.

Мы носились по какой-то бесконечной спирали, все приближаясь к центру урагана, в котором вихрь подымал к облакам колоссальный столб воды, казавшийся гигантской колонной, поддерживающей обрушивающийся небесный свод. Еще два-три оборота, и судно ударится об этот гигантский столб, превосходящий по крепости порфир и бронзу, и разобьется, как разбивается брошенная о камень яичная скорлупа.

И вдруг, по какому-то непонятному капризу, ветер, нисколько не ослабевая, переменил свое направление и стал нас швырять в противоположную сторону. Судно страшно качало, как будто оно не хотело сразу подчиниться этому новому капризу, но затем, повернувшись на другой галс, оно стремительно стало удаляться от страшного столба. А гигантский столб воды продолжал крутиться и вертеться, как катушка, и, наконец, исчез, утопая в море брызг.

Мы перестали кружиться и нас понесло по прямой линии, как будто и ветер, и мы втягивались в глотку какого-то невидимого чудовища.

Капитан, сделав рупор из своих ладоней, стараясь перекричать рев бури, кричал нам, что никогда не приходилось ему видеть ничего подобного ни в одном океане. Но не успели мы отдать себе отчета в том, какая таинственная, могучая сила переменила направление циклона, как вдруг показалась земля.

Вначале это было лишь каким-то черным пятном на горизонте. Потом пятно это росло и росло, облегло все море и встало перед нами острым скалистым пиком, на который нас несла какая-то неведомая сила. Это была Сцилла после Харибды. Судно наше, несшееся со скоростью метеорита, неизбежно должно было удариться об эту базальтовую стену.

Бледный свет зари, которая точно затуманилась, чтобы но видеть этого ужасного зрелища, дал нам возможность разглядеть в возвышавшейся перед нами скале огромную черную дыру, которая с жадностью вдыхала в себя ветер и грозила поглотить и вас вместе с несшим нас вихрем. Мы несемся прямо в эту открытую дверь и неминуемо будем проглочены этой огромной зияющей пастью.

Раздался тревожный звон сигнального колокола, заглушивший наши вопли…

Наш сигнал был услышан… Послышался громкий колокольный звон, и вдруг страшный толчок подбросил меня в воздух, как живую бомбу.

Я пришел в себя в воде. Я упал в море посреди обломков парохода, разлетевшегося в мелкие щепы. Кругом был неописуемый хаос. Обломки железа, дерева покрывали скалы. Многочисленные трупы уносились отливом. Ветер стих. Тишина нарушалась лишь мерным дыханием моря.

Я был весь разбит и в крови и, не попади я на мелкое место, у меня едва ли хватило бы сил доплыть до суши. Я выполз на песок и, обессиленный, измученный, опустился на него.

Осмотревшись кругом, я увидел, что огромная разверстая пасть скалы, грозившая поглотить нас, исчезла. На ее месте была кованая железная стена, о которую разбилось наше судно. Очевидно, этот трап опустился как раз вовремя, чтобы закрыть перед нами вход в пропасть и чтобы разбить в щепы судно.

И вдруг меня кто-то окликнул. Капитан, единственный, кроме меня, из всего экипажа спасшийся от крушения, весь в лохмотьях, исцарапанный, истерзанный, с трудом приближался ко мне.

— Судьба выкинула нас на уголок земного шара, куда ни одна живая душа не заглянет, — сказал он. — Нет сомнения, что это остров Бурь, вулканического происхождения, весьма недавнего образования, положение которого в Индийском океане указано лишь на очень немногих картах.