Libertango на скрипке - Блик Терри - Страница 61

трёхлапый столик, два плетёных кресла стояли рядом, и было в этом что-то настолько уютное и

родное, что в глазах предательски защипало. Кира вышла в прихожую и стояла, опираясь

плечом на косяк, в белоснежной майке-американке, камуфляжных брюках и босиком, сильная, дерзкая, необузданная и в то же время домашняя и внешне очень спокойная. Шереметьева

сбросила туфли и одним движением будто перетекла разделяющие метры и влилась в изгибы

тела Киры. Не говоря ни слова, она просто вдыхала терпковатый цитрусовый аромат и не

думала ни о прошедшей встрече, ни об угрозах, ни о будущем. Ей было достаточно просто

стоять и каждой клеточкой тела вбирать едва сдерживаемый жар полыхающей в Кире страсти.

Кира прижималась губами к виску Александры, обнимала за тонкую талию, не отпуская, но и

не лишая свободы, чувствуя, будто сплетающиеся тела – как скрипка со смычком, сливаются

друг с другом, рождая свою, особенную музыку, двигаясь в одном ритме.

Понимая, что ещё несколько мгновений, и нежность взорвётся бурей, Кира немного

отстранилась, приглашая Александру посмотреть на неё:

- Я ждала тебя. Как всё прошло?

Александра, протестуя против разъединения, потёрлась носом о шею Киры, наслаждаясь

произведённым эффектом: внезапной и сильной дрожью, сотрясшей всё тело, и прошептала:

- Я очень хотела быстрее вернуться к тебе. Давай не будем сейчас говорить о том, что было, и

том, что будет? Я хочу сейчас быть только с тобой.

Кира улыбнулась и, развернув Александру к себе спиной, лицом к балкону, сказала:

- Давай поужинаем. По опыту знаю, что официальные встречи не позволяют получить

удовольствие от вкусной еды. А вот со мной, я надеюсь, у тебя получится.

Александра тихо рассмеялась и откинула голову назад, ловя взгляд Киры:

- Ты – моё удовольствие. У меня с тобой всегда получается.

Кира внезапно смутилась и заполыхала румянцем, уловив смысл. Александра ловко

вывернулась, обхватила длинными пальцами затылок девушки и стала долго и с наслаждением

целовать. Отдышавшись немного, но всё ещё не опуская рук, медленно проговорила:

- Мне нравится тебя смущать. Ты такая… такая чистая, такая… неискушённая, что ли… Не

думай, что я над тобой насмехаюсь. То, что ты даришь мне… Мне это действительно нужно.

Кира внутренне вздрогнула: «Надеюсь, это не надоест тебе быстрее, чем я хотя бы уеду…

Господи, как же я боюсь, что это всё – игра…» - но постаралась сдержать себя и тихо сказала:

- Я рада, что тебе хорошо. Может, всё-таки ужин? Давай, посидим вместе?..

Александра уловила незнакомые, грустные и просящие нотки в голосе, но мысленно

отмахнулась от них. Почему бы и нет? Ужин в сонном квартале Парижа, шоколадные капли на

хрустящем багете, немного фуа-гра и кальвадоса, доносящийся с соседнего балкона запах мяты

и сигар… Казалось, что нервы превратились в струны на скрипке, стали слишком чуткими и

натянутыми. Несколько часов, проведённых врозь, казались литым свинцом, и только когда

они были вместе – только тогда шпили были летучими, крыши – живыми и нежащимися под

гуляющим, тёплым вечерним дыханием с далёких Елисейских полей. Небо на западе

укрывалось золотым вечерним облаком, и единственное, что было важно, - то, что Кира была

рядом. Настоящая, живая, не оттиск письма, не слепок воспоминаний, и не было никого, кто

бы мог нарушить это невероятное, невозможное единение…

Потом было неспешное наслаждение, когда от кончиков пальцев к впадине венной, нежно, настойчиво делая пленной, вверх по предплечью, быстрей, до ключицы, с голодом диким

весенней волчицы, не успевая взглянуть и вздохнуть, ткань открывая, где прячется грудь, там, где безумно от жара ладони выгнулась, втиснулась, спелым бутоном… и только жаркий шёпот, неясный, неверный, сбивающийся: не думай, лети, послушай дыханье, почувствуй спинными

меня позвонками… в себя загляни, но не спорь, а безумствуй, ты можешь отдать мне себя…

просто… чувствуй… держа весь мир на кончиках пальцев, на изгибах ресниц…

***

Александра спала, а Кира, немного подремав, полусидела, подсунув под спину подушку, и

бесшумно писала на ноутбуке теснившиеся в голове мысли, постоянно поглядывая на

разметавшуюся рядом девушку. Саша была невероятно красива. Длинные сильные руки

обнимали скомканный тонкий плед, одна нога согнута в колене, другая вытянута, один взгляд

на плавный изгиб спины и бедра заставлял дышать резче и наполнял неуёмным восторгом.

Кира в очередной раз изумилась собственной ненасытности. Никто и никогда не приводил её в

состояние постоянного, болезненного возбуждения, когда только от мысли или взгляда

становилось больно сидеть или идти, словно огненная магма моментально начинала бурлить

внизу живота, ища и не находя выхода... Но далеко не только жажда дарить и получать

наслаждение иссушала её. Такого чувства неизбывной, почти удушающей нежности, такого

безумного ликования от красоты, такой первобытной необходимости в прикосновениях, словно

в воздухе или воде, Кира не помнила.

Было так невыносимо трудно – не спрашивать, что дальше, подчиняться «здесь и сейчас», не

думать о последствиях. Что она может предложить Александре? Как они будут жить? Как она

будет жить – в постоянном ожидании свободной минуты в жёстком графике жизни

Шереметьевой? В незнании, что для Александры их близость? В невозможности в любую

минуту позвонить и узнать, думают ли о ней, говорить, что думает сама… Да, она рядом, да, это чувствуется, что ей хорошо, да, но… Но сколько может это продлиться? Будет ли Саша

ждать возвращения? И захочет ли продолжения после того, как Кира вернётся? Нет ответа. И не

будет, пока не прожита жизнь…

***

Огромные тёмные очки и кепки, майки и хлопковые брюки сделали их неузнаваемыми и, воспользовавшись этой нехитрой маскировкой, Кира и Александра два дня гуляли по Парижу, исследуя улочки и кабачки, наслаждаясь архитектурой и скульптурами, используя каждый

закоулок, чтобы взяться за руки или просто пристально посмотреть друг другу в глаза.

Александра не задавала вопросов и не заговаривала ни о чём, что касалось бы недавних

событий или планов на будущее. Киру это всё больше беспокоило, но она осаживала свою

тревогу, понимая, что Шереметьевой нужно время, чтобы всё обдумать, и тщательно

контролировала себя, чтобы с языка не сорвались лишние слова.

Их притяжение друг к другу становилось всё сильнее, если такое вообще было возможно. Но

если Кира уже привычно держала себя в узде, то Александра чувствовала себя более свободной.

Когда они проходили через какой-то двор и обнаружили в нём крохотную беседку, буквально

на двоих, Шереметьева сдёрнула с себя очки, оглянулась вокруг и с сумасшедшей силой

потянула Киру внутрь. Крепко прижавшись, с отчаянной тоской выплеснула:

- Я не знаю, как ты живёшь так по-монашески, но я не могу! Поцелуй меня, поцелуй

немедленно, иначе я за себя не отвечаю!

Как всегда, ноги стали ватными, в кончики пальцев выстрелили невидимые молнии, губы

опалило при первом прикосновении: каждый поцелуй был острым и безумным, будто

приправленным коллекционным вином и белым перцем. Исследуя каждый миллиметр мягких

губ Александры, Кира поддерживала её за затылок, пропуская сквозь пальцы тяжёлые

шёлковые локоны.

Когда воздуха стало не хватать, Кира немного отстранилась, посмотрев в полутьме беседки в

блестевшие драгоценными опалами глаза. То, что она в них увидела, заставило забыть о всякой

осторожности: бешеное, безудержное желание, буквально мольба о продолжении. Ну и что с

того, что они были практически в центре Парижа? Что с того, что кто-то мог их увидеть? Что с

того, ведь они и так нарушают уже все существующие запреты, но если тебе в руки падает