Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал - Страница 37

Естественно, как только Джеймс узнал, что происходит, он сделал все, что в его силах, чтобы воспрепятствовать новому займу. Кавур считал, что именно Джеймс стоял за негативным отчетом о пьемонтских финансах в «Таймс»; несомненно, он принялся активно продавать пьемонтские облигации. Более того, именно тогда получил хождение довольно грубый каламбур, оказавший, впрочем, сильное воздействие на современников и ставший «фирменным знаком» Джеймса времен Второй империи: «L’emprunt est ouvert, mais non couvert» (букв. «Кредит открыт, но не покрыт»). Джеймс почти победил: облигации в Париже шли со скидкой, и Кавуру пришлось пережить немало тревожных часов. И все же Джеймс не мог до бесконечности «идти против течения», тем более что он сам отвечал за обеспечение рынка для пьемонтских облигаций. «Мы вольны поступать, как нам хочется, – писал он племянникам, – но мы не можем помешать пьемонтским облигациям расти, ведь именно мы выпустили их по 85». Кроме того, он понимал, как неразумно и дальше продавать, когда «весь мир» настроился на повышение. К концу 1851 г. у него по-прежнему оставалось пьемонтских облигаций на сумму около миллиона франков; Кавур ошибался, заявляя, что Джеймс «продал свою долю».

Однако «полный и немедленный разрыв с Ротшильдом» не входил в намерения Кавура. Он просто хотел «показать ему, что мы можем обойтись без него». Джеймс со своей стороны не мог не восхищаться Кавуром; как он выразился в одном из редких для себя комплиментов в адрес политика, у Кавура есть «характер». Кавур еще раз продемонстрировал свою силу в 1852 г., когда Альфонса послали в Турин, чтобы забрать у Нигры остаток рентных бумаг 1850 г. (примерно на 40 млн лир) по 92. Как только пьемонтский парламент понял намек, что деньги Кавуру не нужны и он отказывается от предложения, Альфонса удалось вежливо спровадить. И все же Кавур понимал, что в ближайшем будущем ему придется снова обратиться к Ротшильдам; на самом деле он просто добивался лучших условий на переговорах. Таким образом, в январе 1853 г., когда в Турин приехал Джеймс и повторил свое прошлогоднее предложение, Кавуру, ставшему к тому времени премьер-министром, удалось поднять цену с первоначальных 88 за 40 млн до 94,5. Позже, когда Кавур задумал сделать еще один заем, он одновременно обратился к Хамбро, Фульду в Париже и к Джеймсу, который снова послал Альфонса в Турин. Для Кавура такая конкуренция оказалась бесценной: из-за эскалации Крымского кризиса цены на все облигации, в том числе и пьемонтские, резко пошли вниз. Хамбро могли предложить за новые трехпроцентные облигации не больше 65, Фульд предлагал чуть больше, а Альфонс, стремившийся вернуть любимого клиента отца, предложил 70 и комиссию в 2 %. По признанию Кавура, «соперничество Фульда стоило нескольких миллионов», и Джеймс впоследствии ворчал о понесенных им «серьезных убытках». В то же время Джеймс нужен был Кавуру, чтобы выплатить проценты по займу Хамбро на раннем этапе Крымского кризиса, пока его не выручила субсидия правительства Великобритании, выплаченная после того, как Пьемонт вступил в войну против России.

«К чести Ротшильда, – заметил Кавур в январе 1855 г., по своему обыкновению о многом умалчивая, – нужно сказать, что он никогда не просит денег. Это его лучшая сторона». Кавур продемонстрировал, что государство, которое в 1850-е гг. обращалось на конкурирующие финансовые рынки, скорее способно было увидеть Ротшильда «с лучшей стороны». То, что Турин снова ценит Джеймса, открылось, когда, к неудовольствию Перейров, он оказался главным иностранным акционером в новом Пьемонтском инвестиционном банке. «Перейра просто в ярости, – писал Кавур в феврале 1856 г., – в то время как Ротшильд как будто доволен. Он говорит, что хочет сделать итальянский кредит, «потому что, видите ли, вы должны создать Италию. Поспешите, потому что вы должны действовать немедленно, как только заключат мир [между Россией и западными державами]». Новый банк, как согласились они с Кавуром, должен стать «итальянским, а не пьемонтским предприятием». С поразительной прозорливостью Джеймс заранее готовился финансировать следующую европейскую войну – войну, которую он предвидел между Австрией и Пьемонтом. Во второй раз он намекнул Кавуру, что поддержит его в таком конфликте.

Ротшильды и прежде сталкивались с конкуренцией в периоды экономического подъема; однако они имели обыкновение вытеснять конкурентов в периоды спада. Исключением стали 1850-е гг. В определенный момент на международных рынках капитала стало невозможно удовлетворять спрос со стороны новых банков и железнодорожных компаний в сочетании с займами государств – участников Крымской войны; кроме того, такой высокий спрос отрицательно сказывался на устойчивости мировых валют. Замедление стало заметно еще до окончания войны; крах наступил в августе 1857 г., когда приостановил платежи крупный американский банк «Огайо лайф иншуранс энд траст компани». После него началась цепная реакция;

другие американские банки банкротились один за другим. Кризис быстро перекинулся на другую сторону Атлантики, в Глазго и Ливерпуль, где обанкротились по меньшей мере четыре банка, а также в Гамбург; возможно, такая же участь постигла бы и англо-американский банк «Пибоди и К^о» в Лондоне, если бы не заем на 800 тысяч ф. ст., предоставленный Английским Банком. Насколько можно судить, тот кризис не особенно сильно затронул дома Ротшильдов. И хотя прибыль Лондонского дома в 1857 г. значительно сократилась (до каких-то 8 тысяч ф. ст.), банк получил прибыль; Неаполитанский дом находился в лучшем положении, хотя и у него 1858 г. выдался плохим.

В то тяжелое время главной причиной контратаки Ротшильдов против Перейров стала французская денежная политика, что редко принимают во внимание. Важным поворотным пунктом в их соперничестве стали выборы Альфонса де Ротшильда в регентский совет (совет директоров) Банка Франции. Если смотреть на дело с позиции влияния Ротшильдов как акционеров Банка, казалось вполне естественным, что член семьи в конце концов стал регентом. В 1852 г. Парижский дом держал свыше 1000 акций Банка Франции; по данным Плесси, это количество росло; оно достигало пиков 1499 в 1857 г. и 1616 в 1864 г. Более того, отдельные члены семьи держали до 200 акций Банка Франции в своих личных портфелях. Даже если сделать скидку на высокую концентрацию владения акциями, можно предположить, что Ротшильды были крупнейшими акционерами Банка Франции.

Тем не менее регентство Альфонса по ряду причин было противоречивым. Во-первых, несмотря на большой пай, до 1855 г. Ротшильдов не допускали на Генеральную ассамблею Банка (теоретически потому, что Джеймс официально оставался иностранцем). Во-вторых, хотя до него в совет директоров вошел выкрест д’Эйхталь, Альфонс стал первым регентом-иудеем. В-третьих, что самое главное, его назначение совпало с потенциально важными дебатами о будущем самого Банка. Видимо, этим объясняется, почему собрание 22 января 1855 г., на котором обсуждали возможность ввести Альфонса в регентский совет, стало самым посещаемым за тот период: в число 138 членов совета с правом голоса входили Мирес и братья Перейра. В виде исключения выборы прошли в два тура, прежде чем Альфонс набрал бесспорное большинство, опередив двух других кандидатов. И хотя члены регентского совета Банка Франции не принадлежали к высшей банковской касте, избрание Альфонса стало важным водоразделом. Наконец-то Ротшильды сравнялись с такими семьями, как Малле, Давийеры и Хоттингеры. Что еще важнее, после избрания Альфонса у Ротшильдов в важный период времени появился свой представитель в Банке Франции. И пусть в 1860-е гг. Альфонс принимал в работе Банка лишь формальное участие, невозможно отрицать влияния Ротшильдов на французскую денежную политику в 1850-е гг. Оно сыграло решающую роль в конфликте Ротшильдов с Перейрами.

Вопрос, по сути, заключался в том, способен ли Банк Франции стать больше похожим на Английский Банк в смысле его влияния на французский денежный рынок. Банк значительно укрепил свое положение во время кризиса 1848 г., избавившись от региональных эмиссионных банков; тем не менее он оставался сравнительно небольшим учреждением – в 1852 г. его капитал примерно в 70 млн франков был гораздо меньше, чем у банка «Братья де Ротшильд». И претензии «Креди мобилье» тоже представляли серьезную угрозу. Банковский и железнодорожный бум 1855 г. в сочетании с расходами на Крымскую войну и неурожаем легли на Банк Франции тяжелым бременем. В августе 1855 г., чтобы пополнить истощившиеся запасы, управляющий был вынужден тайно купить на 30 млн франков золота и на 25 млн франков серебра в банке «Братья де Ротшильд». Год спустя положение настолько ухудшилось, что управляющему пришлось просить разрешения приостановить конвертируемость валюты. И хотя многие члены регентского совета одобрили такой шаг, Альфонс не принадлежал к их числу. При поддержке министра финансов Маня Альфонс и его отец убедительно высказывались за то, чтобы увеличить учетную ставку и произвести более крупные закупки золота и серебра – в том числе еще на 83 млн франков у самих Ротшильдов, – чтобы сохранить денежные выплаты. В 1855–1857 гг. Парижский дом предоставил Банку Франции золота на 751 млн франков. Золото закупалось через Нью-Корт по цене выше номинала примерно на 11 %.