Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал - Страница 15

Хотя такое кажется невероятным, Карлейль утверждал, что Лайонел предлагал ему щедрое вознаграждение, если тот напишет памфлет за отмену ограничений в правах. Карлейль якобы ответил, «что это невозможно… Кроме того, я заметил, что не могу понять, зачем ему и его друзьям, которым полагается ждать прихода Мессии, места в нееврейском законодательном собрании». Те же взгляды он выражал в письме к члену парламента Монктону Милнсу: «Еврей – уже плохо, но что такое мнимый еврей, еврей-шарлатан? И как может настоящий еврей… стать сенатором или даже гражданином любой страны, кроме его собственной несчастной Палестины, куда должны устремляться все его помыслы, шаги и усилия?»[19] Отношение Карлейля резко контрастирует с отношением Теккерея, который после личного знакомства с Ротшильдами полностью пересмотрел свои взгляды[20].

Как следует из его якобы «подхода» к Карлейлю, вторым и, наверное, более важным преимуществом Лайонела были деньги. По мнению лорда Грея, военного министра в кабинете вигов, он «не делал тайны из своего желания победить на выборах с помощью денег». Последующие письма Ната из Парижа предполагают, что брат действительно «предоставил» «крупные суммы». В конце концов, деньги вполне могли сыграть решающую роль. Лайонел прошел третьим, набрав 6792 голоса (его опередили Рассел, набравший 7137 голосов, и Паттисон, набравший 7030 голосов; Мастерман набрал 6772 голоса, опередив еще одного либерала, Ларпента, всего на три голоса). Лаук, его помощник-католик, считал, что именно он обеспечил победу Лайонелу; и его мотивы для поддержки Ротшильда были откровенно корыстными[21].

Для других членов семьи одержанная победа стала достижением, о каком они давно мечтали. Как писал Нат, победа Лайонела на выборах стала «одним из величайших триумфов семьи, а также величайшим преимуществом для бедных евреев в Германии и во всем мире». Его жена назвала избрание Лайонела «зарей новой эры для еврейского народа, который получил такого выдающегося защитника, как ты». «Проделана брешь, – ликовала Бетти, – обрушивается барьер инсинуаций, предубеждения и нетерпимости». Поздравление прислал даже Меттерних (который, возможно, не усмотрел в избрании Лайонела победы того либерализма, который менее чем через год приведет его в английскую ссылку). Однако в эйфории все как будто забыли: для того чтобы Лайонел мог занять свое место в палате общин, ему придется принести присягу, в которую входила так называемая «Клятва отречения», когда новый член парламента отвергает свои обязательства в лояльности по отношению к давно не существующей династии Стюартов. Клятва заканчивалась словами: «…пребывая в христианской вере». Оставалось надеяться, что законопроект, исключавший данную клятву из текста присяги, все же примут. В прошлом Рассел уже передавал законопроект на рассмотрение, но его не приняли. Итак, победа Лайонела могла считаться полной только после того, как за отмену «Клятвы отречения» проголосует большинство в обеих палатах парламента.

Вопрос, поднятый избранием Лайонела, разделил британскую политическую элиту самым странным и часто непредсказуемым образом. Вполне следовало ожидать, что предложенный Расселом законопроект об устранении неравенства в парламенте вызовет поддержку не только со стороны его однопартийцев в палате, но и обеих фракций расколовшихся тори. В декабре 1847 г., когда он внес законопроект на рассмотрение, закоренелый пилит Гладстон и лидеры протекционистов лорд Джордж Бентинк и Дизраэли высказались за. Из них больше всех в прохождении законопроекта был заинтересован Дизраэли, хотя его мотивация и поведение оказались сложнее, чем можно себе представить.

К тому времени Дизраэли был знаком с Ротшильдами около десяти лет. Самые первые его встречи в обществе с членами этой семьи происходили в 1838 г., и знакомство стало настолько прочным, что гарантировало Дизраэли теплый прием, когда в 1842 г. он посетил Париж. К 1844–1845 гг. он и его жена Мэри Энн часто ужинали с Ротшильдами: в мае 1844 г., дважды в июне 1845 г. и позже тем же летом в Брайтоне. В 1846 г. Лайонел дал Дизраэли ценные советы в связи с акциями французских железных дорог, а позже помог выпутаться из долгов (которые к тому времени превышали 5 тысяч ф. ст.). Однако их дружба не сводилась лишь к тому, что Дизраэли ценил их деньги, а Ротшильды – его остроумие. Тот период оказался особенно плодотворным для Дизраэли-романиста: в 1844 г. вышел «Конингсби, или Новое поколение», в 1845-м – «Сибилла, или Две нации», а в 1847-м – «Танкред, или Новый крестовый поход». Широко известно, что знакомство с Ротшильдами внесло большой вклад в его труды, однако этот вклад до сих пор остается недооцененным.

Дизраэли крестили главным образом потому, что его отец Айзек поссорился со своей синагогой. И хотя сам он считал себя представителем сельской знати, его всю жизнь привлекал иудаизм. Враги пытались воспользоваться его происхождением для своих нападок, но Дизраэли отважно превращал в достоинство то, что другие считали недостатком. Так, в своих романах 1840-х гг. он пытался примирить то, что считал своим «расовым» еврейским происхождением, и свою христианскую веру, приводя в качестве главного довода то, что взял лучшее из обоих миров. Бесспорно, знакомство с Ротшильдами оказало существенное влияние на его отношение к иудаизму. Лайонел и Шарлотта были, конечно, людьми привлекательными: он богат и влиятелен, она умна и красива; однако больше всего Дизраэли – а также его жену – привлекало их еврейское происхождение. Кроме того, бездетных Дизраэли вдвойне привлекало то, что у Лайонела и Шарлотты было пятеро детей. Приглашая их в Гровнор-Гейт посмотреть парад в Гайд-парке в июне 1845 г., Дизраэли называл их «прекрасными детьми».

Через три месяца к Шарлотте неожиданно приехала истеричная Мэри Энн; она бросилась в объятия Шарлотты. После вступительных слов о том, что они с Дизраэли совершенно истощены («я все время так занята, вычитывая корректуры, издатели так утомительны… бедный Дизи просиживает ночи напролет и пишет») и потому собираются уехать в Париж, Мэри Энн ошеломила Шарлотту, объявив, что она хочет сделать ее шестилетнюю дочь Эвелину своей единственной наследницей:

«Миссис Дизраэли испустила глубокий вздох и сказала: «Это прощальный визит, возможно, мы с вами больше никогда не увидимся – жизнь полна неожиданностей. Мы с Дизи можем взлететь на воздух на железной дороге или на пароходе; в целом свете нет ни одного человека, который меня любит, и помимо моего обожаемого мужа я больше никого на свете не люблю, но я люблю вашу славную расу…»

…Я пыталась успокоить и утихомирить мою гостью – [пишет Шарлотта], – которая, перечислив мне свое движимое и недвижимое имущество, достала из кармана бумагу со словами: «Вот мое завещание, и вы должны его прочесть, покажите его милому барону и позаботьтесь о нем ради меня».

Когда Шарлотта мягко сказала гостье, что «не может взять на себя такую большую ответственность», Мэри Энн развернула бумагу и прочла вслух: «В случае, если мой любимый муж скончается раньше меня, я оставляю и завещаю Эвелине де Ротшильд все свое личное имущество»… «Я люблю евреев, – [продолжала она] – я привязалась к вашим детям, а она моя любимица, поэтому она будет, она должна носить бабочку [одно из украшений Мэри Энн]».

Завещание вернули на следующее утро после «сцены, причем весьма некрасивой», предположительно между Дизраэли и его женой. Однако интерес этой пары к семье Ротшильд как будто не угас. В 1845 г., когда родился Лео, Дизраэли в письме из Парижа выразил надежду, «что он окажется достойным своей чистой и священной расы и своих красивых братьев и сестер». «Боже мой, – воскликнула Мэри Энн, увидев ребенка, – такой красивый малыш может в будущем стать Мессией, кого мы все ожидаем, – кто знает? А вы станете самой благодатной из женщин».