К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 36

Какое-то время никто не решался произнести ни слова. Неловкое молчание нарушил дядька Нежиловец.

 — А что нужно послам от булгарского царя? — спросил он у Путши.

Парень сразу оживился и с готовностью доложил:

— Я слыхал, будут говорить о сватовстве. Каган хочет дочь царскую в жены себе взять!

 — А не жирно ли кагану будет? — подал голос кто-то из старшей дружины. — Разве не возили какую-то булгарскую царевну в Итиль в запрошлом году. Тогда еще купцы баяли, что, ох, как не по нраву булгарскому царю хазарский зять.

 — Нашли что вспомнить, запрошлый год, — рассеянно глядя перед собой, промолвил Лютобор.

Он уже закончил свою работу и теперь проверял остроту меча, бездумно расчерчивая кровавыми полосами левую руку.

— Та царевна и трех месяцев в Итиле не прожила, зачахла. Теперь каган другую дочь к себе требует.

Русс бросил взгляд на боярышню. Притихшая девица сидела, глубоко задумавшись: каково это — идти на чужую сторону за немилого да постылого, жить в тоске да кручине без любви и надежды. Лютобор тоже замолчал, потом, ни к кому особо не обращаясь, добавил:

— И царь булгарский будет очень большим глупцом, если ее отдаст.

Тороп знал, что у хазарского кагана было столько жен, сколько племен платило Хазарии дань. По одной от каждого племени. И добро бы простые девки, а то — все дочери да сестры князей. Жили те княжны в Итиле как залог преданности их народа кагану. Попробуй князь не уплатить дань, попробуй косо посмотреть на хазарского посла. Ответит за это чадо милое, сестрица любимая.

Булгары были богатым народом. В покровительстве Итиля не особо нуждались. В обход него торговали с Багдадом и Хорезмом. Поговаривали даже, что царь булгар подумывал о том, чтобы заключить союз с Русью, и что, коли князь Святослав надумает идти походом на Итиль, булгары готовы беспрепятственно пропустить его через свои земли. Потому, верно, и прислал каган посольство, что измены в Булгаре боялся, потому и требовал в жены одну за другой дочерей булгарского царя, чтобы заложниц при себе иметь.

Дождавшись пока уйдет боярин, Твердята осторожно спросил у дядьки Нежиловца:

 — А почему Вышата Сытенич так не любит хазар?

 — Да за что же их поганых любить? — удивился старик.

Обычно словоохотливый, на этот раз он, похоже, решил запереть свою память на замок. Но отделаться от Твердяты оказалось не так-то легко: когда парня терзали голод или любопытство, он был способен на что угодно, и его не останавливали никакие запреты или затворы. Воспоминания дядьки Нежиловца не оказались исключением: Твердята и к ним отыскал ключ.

— Ты про поход на Бердаа слыхал? — начал старый воин и тут же себя оборвал. — Впрочем, где тебе, — он махнул рукой — ты тогда, небось, еще пешком под стол ходить не научился. Было это за год до царьградского похода Игоря, и через год после похода Пейсаха на Русь. Хазарский каган попросил нашего князя сходить за море Хвалисское, дескать, тамошние властители обижают иудейских купцов. Ну, Игорь не смог отказаться: с хазарами тогда был мир, да и охотников идти сыскалось немало, чай каган сулил щедрую награду. Рать повел воевода Хельги, тот самый, который до того отобрал у хазар Самкерц.

Старый воин как-то странно посмотрел на сидящего в стороне Лютобора затем продолжал:

 — Вышата Сытенич пойти в тот поход не смог: его сильно изрубили на Нево люди Олафа Горбатого, ну, того самого, с которым он потом у Щучьей Заводи сквитался. А вот брат его Тверд польстился на хазарское злато, пропади оно совсем…

 — Так Тверд Сытенич за морем погиб? — деликатно уточнил Талец, который служил боярину дольше и видимо кое-что уже про это слыхал.

 — Да если бы за морем… — дядька Нежиловец устало промокнул рукавом взмокший лоб.

 — Бердаа они взяли, а вот удержать не смогли: арабы выставили войска в два или в три раза больше. Многие там полегли. А те, кому посчастливилось уйти, потом завидовали павшим.  — Почему? — вырвалось у Торопа, хотя он почти понял, что старик имел в виду.

 — Хазары их поблагодарили, как они обычно побежденных благодарят, — ответил ему Лютобор, слушавший рассказ с неослабевающим вниманием. Выражение его лица при этом было такое же, как когда-то в Новгороде у боярина: похоже, он тоже о чем-то очень горьком вспоминал и вновь переживал старую, но непреходящую боль.

 — А как хазары благодарят? — удивленно вытаращился Путша.

 — С помощью плахи и топора! — сурово отчеканил русс.

Он прицепил меч к поясу, и вышел в ночь.

 — Да-а, — задумчиво протянул дядька Нежиловец. — Вот так наш Твердушка и погиб. Упокой, Господи, его душу, — старый воин истово перекрестился.

— А почему же воевода Хельги не вступился за своих людей? — спросил Твердята.

Он аж привстал, его острые, готовые вот-вот продырявить кожу скулы пылали от возмущения.

 — Вождь может защищать или не защищать своих людей только пока жив! — промолвил, неожиданно появившись в полосе света, боярин.

Видимо он отошел не так далеко и, конечно же, слышал весь разговор.

— А Хельги Витинежич еще в Бердаа лег, и пошли Господь каждому из нас такую смерть.

 — Славный был человек! — вымолвил с чувством дядька Нежиловец. — Храбрый воин и мудрый вождь. А уж как песни складывал — заслушаешься.

 — Лучше Лютобора? — просиял Путша.

Дядька Нежиловец покачал головой, глядя вслед ушедшему руссу.

 — Да уж не знаю, что тебе сказать, — усмехнулся он. — Мне их обоих враз слышать не приходилось. Как тут сравнишь. Ты мне вот что, парень, скажи, — обратился он к гридню. — Я запамятовал спросить насчет нынешних хазар: кого там каган прислал в Булгар представлять его волю?

Тороп мигом навострил уши: этот вопрос был интересен и ему: коли в Булгар пришли из Итиля послы, неплохо бы на них поглядеть — вдруг удастся что-нибудь разузнать про Булан бея!

Путша наморщил лоб и зачесал в затылке. Видно было, что какое-то имя вертится у него на языке, но найти дорогу на свободу не может.

 — Я запамятовал! — ответил он, наконец, чистосердечно. — Много их там, и имена у всех — не выговоришь, будто камни во рту ворочаешь. Я запомнил, что булгары называли одного не то лосем, не то оленем.

Сердце стукнулось Торопу в грудь так громко, что мерянин не удивился бы, если бы услышали окружающие. Булан бей — один из послов в Булгаре! Неужто добрые боги вновь послали сыну охотника из разоренного славянского селища встречу с хазарским оленем. Только теперь у непокорного мальчишки словенина не связаны руки!

***

На следующий день зной немного спал. Услышав просьбу матери-Земли угомонить разъярившегося брата, на крыльях западного ветра примчался грозный Перун. Бешеный солнечный глаз подернулся облачной дымкой. Из-за горизонта выползла огромная грозовая туча. Повиснув над рекой, она долго хлебала воду, на глазах разбухая, как квашня на опаре, и, наконец, заняла собой полнеба. Ее сердцевина при этом наполнилась такой лиловой чернотой, что, казалось, тронь, польется на землю не вода — крутой черничный взвар.

Свежий ветер тревожил речную гладь, шатался по городу хмельным гулякой, кружа в бешеном хороводе желтые облака пыли, проникал под своды булгарских жилищ, прогоняя оттуда смрадную духоту, наигрывал разудалые плясовые на струнах корабельных снастей. И ни один торговец, у которого заполоскался в небе выдранный из земли край шатра, или унесло в степь не ко времени развернутую узорчатую паволоку, не посмел возроптать, возводя напрасную хулу на легкокрылого проказника. А бог Велес, стоящий, на высоком берегу, с опаской глядел за реку, откуда уже доносился раскатистый голос Перуна, и вздымалась грива его борзого коня.

Люди Вышаты Сытенича, привыкшие все толковать иначе, чем было принято у поколений их предков, слушая песню ветра и грома, говорили, что это летит на огненной колеснице Божий избранник Илья-пророк. Тороп с ними не спорил: каждая вера несет свою мудрость. Для него Перунов глас звучал набатным призывом, ветер плакал и стонал голосами загубленных родичей. Мерянина бросало в жар и в холод, когда он думал о том, что убийца его отца, смотрит на ту же реку, дышит тем же воздухом, ходит по земле того же города что и он. А вдруг хазары уже уехали? А вдруг он не сумеет их отыскать?