Когда охотник становится жертвой (СИ) - Грэм Анна - Страница 53

Латинос откладывает ложку и поворачивается к Кайлу всем корпусом.

— Если не хочешь однажды проснуться с заточкой в боку, придётся завести друзей. Держись меня.

Кайл переводит на него хмурый взгляд. С чего вдруг этот старый мекс так беспокоится о нём?

— Я не хочу, чтобы моя дочь плакала по тебе.

Латинос встаёт из-за стола, со звоном кидая ложку в пустую миску, а Кайл чувствует, как у него волосы встают на загривке. Он внимательно, цепко вглядывается в его лицо. Ищет похожие черты. Таких совпадений не бывает.

Мужчина лишь криво ухмыляется в ответ на его наверняка обалдевший взгляд. Прежде чем смешаться с толпой у раздачи, он бросает ему через плечо своё имя.

— Эмилио Рейес.

Грузовик высаживает Кайла возле потрёпанной таблички «Ферма Лэйн». Он коротко кивает водителю и, закинув сумку с вещами на плечо, толкает покосившиеся ворота частной территории. Хочется сорваться на бег, но въевшееся в мозг «Любое движение быстрее шага приравнивается к попытке побега» заставляет упорно топать черепашьей скоростью по грунтовой, изъезженной тракторами дороге. За четыре года тюремные привычки стали как родные — может, со временем они перебьются другими.

Кайла амнистировали на два года раньше — Энни-таки добилась пересмотра решения суда. В день освобождения его встретил Фрэнк. Он одолжил ему денег и дал бумажку с адресом Кали — на те многострадальные деньги она купила ферму в Канзасе и довольно успешно занималась сельскохозяйственным бизнесом. Называние фермы она менять не стала. Кайл ни секунды не раздумывал ехать или нет, захочет она его видеть или нет, забыла она его или вовсе устроила свою жизнь с кем-то другим — этот вопрос для него не стоял. Кайл хотел увидеть своих сыновей.

За двое суток он пересёк почти полстраны: сначала на поезде, потом на автобусе, потом с попутными фурами, кое-где и вовсе пешком. Позади оставались мелкие городишки и заброшенные деревни — Кайл в жизни не был в такой глуши, Канзас казался ему параллельной вселенной. Свернув на узкую тропинку, вглубь зарослей кукурузы, он вдруг вспомнил сказку, одну из немногих, которую читала им мать в те редкие дни когда бывала трезвой — про Дороти из Канзаса, которую унесло торнадо в Изумрудный город, и думает, что Кали — Дороти наоборот. Её унесло в Канзас из Города Ангелов.

Кайл отлично помнит тот день, когда всё в его голове вдруг чётко встало на свои места. К нему пришёл Фрэнк и, сняв трубку, сказал несколько слов.

«У тебя два пацана. Здоровые».

Двое. Близнецы. Тогда он тёр глаза до красноты, чтобы не расклеиться прямо на глазах у надзирателей. Радость была неимоверной, как и отчаяние. Лишение свободы не шло ни в какое сравнение с невозможностью увидеть их, взять их на руки — именно в этот момент Кайл ощутил тяжесть наказания в полной мере и с тех пор стал примерным заключённым на пути исправления. Ему нужно было выжить. Во что бы то ни стало.

Острые листья кукурузы касались друг друга, перешептываясь под порывами ветра, стебли колыхались, словно волны, всё поле казалось ему бесконечным зелёным океаном. Жёлтые зёрна кукурузы рвались наружу сквозь надтреснутую сухую зелень, привлекая внимание птиц — наверное, скоро уборка урожая. Было прохладно, в Канзасе начиналась осень. Запах прелой листвы и мокрой земли совсем не похож на солёный, жаркий воздух Лос-Анжелеса, Кайл дёргает плечами в тонкой джинсовой куртке — стоит обзавестись тёплой одеждой. Ступив в глубокий след от трактора в рыхлой земле, Кайл вспоминает Эмилио. Ему осталось ещё пять лет.

Пару раз Кайл буквально вырывал из его рук карты.

«А ну не лезь, щенок» — Рейес тогда хватал его за грудки и тяжело впечатывал спиной в ближайшую стену. У Эмилио глаза горели гневом и азартом, в таком состоянии он был почти не адекватен.

«Если я ещё раз увижу вас с картами, клянусь, я сломаю вам пальцы. При всём уважении», — Кайл не отступал.

«Нормально ты выстрелил», — почесав бороду, изрёк Рейес, когда Кайл поделился с ним новостью. С того дня он ни разу не видел его с картами в руках.

Над головой с раскатистым гулом проносится старая «этажерка», рассеивая над полями мелкую водяную взвесь — от вредителей или удобрения какие — если он планирует остаться, то придётся разобраться со всей этой наукой. А Кайл очень хочет остаться. Ему кажется, что он идёт уже почти час — не то заплутал, не то поле такое огромное. Ноги начинают ныть с непривычки — в тюрьме со спортом неважно, вдоль периметра не набегаешься — но гораздо сильнее ноет в груди. Кайл волнуется. Волнуется о том, как встретит его Кали, как встретят дети. Знают ли они о нём вообще? Кайл совсем отвык от обычной жизни — у него и мысли не возникло позвонить ей перед тем, как нагрянуть. Хочется верить, что он не окажется нежеланным гостем.

Очередной поворот выводит его на широкую грунтовку с мелкими серыми камнями, утоптанными глубоко в землю. Над щёткой зелёных кукурузных стеблей высятся клёны, каштаны и, кажется, яблони, а за их тёмной, кудрявой зеленью прячется красная черепичная крыша небольшого двухэтажного дома. Кайл прибавляет шаг, ему слышатся голоса и детский смех. Это кажется нереальным. Всю дорогу Кайл не думал ни о чём, лишь о точке на карте, в которую должен был попасть во что бы то ни стало, но сейчас, когда цель близко, это ощущение зыбкого сна наяву опутывает ноги, словно он в болото ступает, а не в рыхлую почву. Что он скажет им? Привет, я ваш отец? Я сегодня вышел из тюрьмы? Он даже не знает, как их зовут, когда точно у них день рождения. Им должно быть уже чуть больше трёх лет. Такие большие и такие маленькие одновременно.

Кайл не успевает уловить, в какой момент грунтовка выводит его на широкую поляну перед домом. Взгляд скользит по крыльцу, распахнутой двери, по до боли знакомому, старенькому «Сильверадо» под навесом, по сараю, двум тракторам, трём вальяжным индюшкам, белой кошке, умывающейся под деревом, и замирает на двух малышах. Они катаются на качелях, сделанных из обычных тракторных шин, смеются, бросаясь друг в друга комьями песка и земли.

— Кайл, Коул! — с крыльца сбегает Кали. От звука собственного имени и имени брата Кайл впадает в ступор. — Вы уже как поросята! Прекратите сейчас же!

Кайл роняет руки и смотрит, смотрит, просто смотрит, пытаясь охватить каждое их движение, каждую деталь — во что одеты, обуты, как подстрижены, словно всё ещё не верит в реальность происходящего — пока Кали, словно что-то чувствуя, не поворачивает голову в его сторону. Мальчики замечают его тоже и, спрыгнув с качелей, подбегают к матери, тычут пальцами в его сторону, задирают к ней маленькие, темноволосые головы и что-то наперебой спрашивают тоненькими, звонкими голосами. Кали садится на корточки и что-то говорит им на ухо, тепло, ободряюще улыбаясь. Мальчишки хлопают глазами, тревога на их лицах сменяется на удивление, а после на восхищение и радость. Переглянувшись, они срываются с места.

— Папа! Наш папа — супергерой-полицейский!

— Ты вернулся! Ты вернулся с опасного задания!

Они кричат наперебой, пока бегут по гладкой дорожке из камня, перепрыгивают на грунтовку, поднимая столбы пыли и размахивая руками. Они такие быстрые, что Кайл едва успевает бухнуться на колени, чтобы поймать их, обнять, вдохнуть молочно-сладкий, пыльный запах их макушек. Он поднимает их над землёй, по одному на каждую руку, и медленно идёт в сторону дома, к Кали, украдкой смахивающей слёзы ладонью.

Мальчишки не умолкают ни секунды, что-то спрашивают, рассказывают, а Кайл ничего кроме «да, нет, конечно расскажу» из себя вытащить не может — горло перехватило, слова, как лезвия, режут глотку. Кали бормочет что-то про ужин, душ и одежду и скрывается в доме, Кайл не успевает ей и слова сказать, не успевает спросить, как это вообще возможно, как она сделала так, что ребята узнали его, что ждали его, не видев ни разу в жизни.

Мальчики тянут его в дом, притаскивают откуда-то пачку своих рисунков, показывают, рассказывают, а Кайл украдкой смотрит на Кали, суетящуюся на кухне. Она почти не поднимает глаз, но, кажется, наблюдает исподволь — они сталкиваются взглядами, и Кали тут же отворачивается. В её тёмных глазах Кайл снова ничего не может прочесть. Им предстоит долгий разговор.