Иллюзия свободы (СИ) - Грэм Анна - Страница 10

Она не знает, сколько уже так сидит — время закручивается вокруг неё скользкой, густой массой, теряет направление, застывает, как смола. Она приходит в себя и дёргается, как от пощечины, когда последний из «Кобрас» бросает почти бессознательное тело Гейл, и, сделав пару шагов, извергает поток семени прямо в сторону Кали. Попадает на одежду, на обувь, даже на лицо — она в омерзении закрывает глаза и сжимает кулаки. Ублюдок закончил — Рейес слышит, как вжикает молния и шуршит ткань одежды. Она открывает глаза, тянется к салфетнице и вытаскивает целую горсть, чтобы после судорожно стирать с себя тягучие следы чужой похоти.

— А я ведь всё на тебя смотрю. Кали. Типа богиня, да? — он всё ещё стоит над ней, бритый мексиканец с татуированным затылком, а Кали смотрит на него снизу вверх бешеным взглядом затравленной хищницы — ослабевшей, но всё ещё злой.

— Надо же, я думала ты, кроме алфавита, ничего не читал, — едва шипит она ему в ответ, понимая, что потеряла голос.

— Ещё увидимся, богиня, — он сально скалится и уходит. Кали понимает, что в баре больше никого не осталось. В разгар рабочего вечера у неё нет ни одного посетителя.

Движение напротив привлекает её внимание — надо же, Кали совсем забыла про Гейл. Проститутка, отчаянно воюя с непослушным телом, хватается за сиденье, поднимается на ноги и плюхается мешком на диван.

— Ты ни хрена не сделала, — смачно отхаркиваясь прямо на пол, заявляет Гейл. В её глазах вызов, злость и остатки пережитого ею безумия. Она, с красным натруженным ртом, в порванном платье, с раскинутыми ногами, в следах крови от разрывов и в багровых отметинах чужих ладоней, выглядит самодовольно, словно только что принесла кровавую жертву или наоборот, получила извращенное удовольствие, а может, просто заставляет себя так думать, иначе поедет головой.

— Умоляю, не садись голой жопой на диван, — потирая запавшие от вечного недосыпа глаза, просит Кали, намереваясь, наконец, уйти и просто где-нибудь прилечь хотя бы на пять минут, потому что надо будет сразу же разобраться с наблевавшей барменшей, которая, наверное, уже наклюкалась от шока, а после выдраить всю мягкую зону, помыться, постирать свои шмотки и так далее, уже мозги болят думать.

— Ты ни хрена не сделала, сука, — рычит Гейл, собирая ноги и подаваясь вперёд всем телом, словно хочет напасть, если бы у неё оставались на то силы.

— Я должна была рядом с тобой раком встать?! — Кали отчего-то не чувствует ни жалости, ни сострадания, хочется расквасить Гейл лицо, сломать её надвое, вышвырнуть из бара и никогда больше не видеть. Эта злость, копившаяся в ней долгие месяцы, вдруг получает направление — Гейл теперь будет живым напоминаем той дерьмовой жизни, по правилам которой Кали теперь приходится играть, и Кали её за это ненавидит.

— Должна была! Я теперь неделю работать не смогу, пока зад не срастётся. Мамуля мне башку открутит, — Гейл самозабвенно обвиняет её во всех смертных грехах, а Кали лишь сильнее закипает, не пытаясь сдерживать ярость, словно именно эта слепая ярость, направленная на всё и ни на что конкретно, не даёт ей окончательно сломаться.

— Ты делала левак, тебя спалили, моя какая вина?

— Ты сдала их парня легавым, а на мне они оторвались!

— Я никого не сдавала. Просто один из них оказался слишком ушлым. Свали с дивана, Гейл!

Гейл, глядя Кали прямо в глаза, расслабляет сфинктер и напрягает живот. Характерный звук выходящих из организма воздуха и жидкостей заставляет Кали вылететь прочь из зала и закрыться на маленькой кухне, где девчонки-официанки сервировали нехитрые закуски к заказаному бухлу, иначе она бы просто вынула пистолет и снесла ей башку.

Когда к ней заходит Раиса, Кали выпивает залпом уже третью чашку кофе, тянется к бутылке виски и плещет прямо на опоясанное тёмным ободком дно. Раиса дёргает чашку на себя, не позволяя Кали опрокинуть пойло себе в рот. Виски разливается липкой коричневой лужей, чашка высказывает из её пальцев и звонко разбивается под столом. Рейес роняет голову на скрещенные руки и, наконец, отпускает себя.

— Даже не думай начинать, — сурово одергивает её Раиса, пряча бутылку в шкаф под стекло. — Гейл — дура, плюнь на неё.

— Мне нужны деньги, — через придушенное слезами горло с трудом идут звуки. Кали безуспешно пытается справиться с собой, но выходит из рук вон плохо. На грудь словно кто давит ногой, дышать невозможно, а слёзы сплошным потоком льются из глаз, будто их там целая цистерна. Кали плачет лишь второй раз за всё это время. Первый случился после знакомства с Гарсией и баром — местом, в котором она теперь отбывает наказание за чужие грехи, не хуже, чем в тюрьме.

— Ну, я тебя нормально продать не смогу, у меня контингент, сама знаешь, клерки, консультанты, нищая шушера, короче. Сходи к Рори «В раз, два». Он таких как ты, свеженьких, незатасканных за дорого продаёт всяким мудакам. Только готовься к наручникам, стволу в жопе, патронам в вагине и прочей херне. Ну, или цены на выпивку поднимай.

Кали знает, это у Раисы юмор такой, этот вариант она ей всерьёз предлагать не станет, но отчего старая, битая жизнью сутенерша питает к ней такие тёплые чувства, всё ещё остаётся для неё загадкой. Может, от того, что Кали держит бизнес на плаву, позволяя зарабатывать и ей, а может, от того, что напоминает Раисе её саму, ещё не поломанную, ещё молодую и красивую, ещё хозяйку собственному телу.

<i>«Я была, как ты. Только у меня не отец козёл был, а любовь несчастная». </i>

У Раисы теперь шрам во всё лицо, изорванная ноздря и кусок рубцовой ткани вместо верхней губы — следы забав одного из её клиентов. Тогда ей было двадцать и она не сломалась, а оттолкнулась от дна. Кали была благодарна ей за откровенность и своеобразную, но всё же поддержку.

— Сколько ты уже здесь? Полгода, год? — Раиса садится рядом, дружески пихает её плечом, хлопает по спине, чуть пониже шеи, достаёт бумажный платок. — Сморкайся давай, — Кали подчиняется, как маленькая девочка, и чувствует, как поток иссякает, оставляя после себя пустоту и безразличие. — Скоро ты к такому привыкнешь, потом начнёшь думать, что это нормально, а потом скажешь «правильно, сама виновата, дураков учить надо». Ты обрастешь железной шкурой и этот процесс необратим. Можешь заказать панихиду той золотой девочке, который ты была. Так что давай, подкрась глаза и вперёд, в зал, там народ опять собирается.

Раиса плюёт на кисточку для бровей, берёт в руки её лицо и что-то мажет, красит, сдувает, припудривает. Кали выходит в зал во всеоружии и встаёт за стойку, потому что Нэнси храпит в подсобке, пуская слюни.

Она видит вчерашнего патрульного, открывая пиво прямо о край стола, потому что куда-то задевала  консервный нож. Он стоит у входа в зал, осматривает помещение цепким взглядом легавого, словно ищет кого-то. Их взгляды сталкиваются, и Кали чувствует, как где-то в районе солнечного сплетения начинает печь. Волна злости, пожирающей всё то человеческое, что ещё осталось в ней, поднимается из покрытых илом глубин, словно голодное до людской крови чудовище из древних индийских легенд, которых так любила её мама. Именно поэтому она назвала её Кали, именем богини-разрушительницы, надеясь, что это имя даст ей много жизненных сил. Оно дало ей сил, но так же и много бед, чтобы было куда эти силы применять. Такая вот горькая ирония.

Коп искал её — двигаясь тараном через толпу он идёт к бару, не разрывая с ней зрительного контакта. Кали зло комкает полотенце, бросает на стойку и выходит навстречу.

— Офицер, — она коротко кивает ему, останавливается на расстоянии пары шагов, складывает на груди руки. — Чем обязана?

Хантеру кажется, что она мысленно сверлит у него дыру во лбу — её злость можно руками трогать, до того она густая и неприкрытая. Её густо подведенные глаза в тусклом свете кажутся чёрными, как бездна, и Кайл снова толком ничего не может по ним прочесть.

— Я хотел узнать, всё ли у вас в порядке.

Произнесённые слова кажутся ему чушью, Кайл чувствует, что почему-то робеет перед ней. Словно ему пятнадцать, словно не он в дурной юности держал за горло район, словно не он тёртый легавый, повидавший такого, что порой снится по ночам в кошмарах. Он замкнулся на собственном отражении в зеркале по утрам и теряет навыки общения с женщинами, даже если они не представляют для него сексуального интереса, а если представляют, тогда вообще держись. Кайл готов бить себя по лицу, потому что Коул прав, пора вылезать из собственной скорлупы, иначе так одуреть можно от одиночества. Он не понимает, почему эти дурацкие выводы настигли его в присутствии Кали. Может, потому что она просто красивая.