Убийство на Неглинной - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 51

• Предыдущая
• 51/98
• Следующая

– Ну понятно. Общая картина мне ясна, выходит, запаниковали господа благородные воры? Тоже дело. А что, были и против?

– А то как же! Круглый с Измайлова стал права качать, посля Химки и Солнцево, ну, эти завсегда против, тоже удалились. Но, скажу все ж по-хорошему прошло, никто внакладе не остался. И стол оставили, и пространщикам подкинули, честь честью. Нет, ничего плохого не скажу… Но я так понял, что в Чехов они снарядили гонца. Там, может, слыхал, есть из бывших цековских, пансионат, поди, какой. Олегом, слышно, того хозяина зовут, но незнакомый он мне. Вот к нему, стало быть, и отправили.

– Что, в самом деле про эту чеховскую сауну не слыхал? – удивился Грязнов. – Ну брось, никогда не поверю, Парамоныч! Да я ж тебя уважаю. Быть того не может!

– Нет, ты, Иваныч, оставь, тебе, сам говоришь, факт нужен, а не чего я знаю или слыхал от кого. Ну слыхал, а что? Есть там. Бассейн у них, парилка финская, блядей туды возят, чтоб для массажу, значит. А какая там клиентура, того, честно говорю, не знаю. Может, те ж самые, а то и кто повыше, из начальства твоего. И такое тоже слыхал. Ну и что?

– Это на Лопасне, что ли? Как на Манушкино ехать?

– Ну.

– Вот так, а говоришь, не знаешь. Уж если ты не знаешь, Парамоныч, так кому ж и знать тогда! Ты как хочешь? В наших или «гринах»?

– Да куды мне с ними, зелеными, одна маета. Давай «деревянненькими», всего одно в магазин пойдут. На сколько ты там насчитал?

– Давай так сделаем, парочку «лимончиков» я тебе сейчас вручу, а остальные три кто-нибудь из моих надежных хлопцев тебе завтра подбросит, куда скажешь. Я ж из дома, как ты понимаешь, а под подушкой казну не держат. Но слово мое ты знаешь. На, бери, тут два, можешь не трудиться считать, – Грязнов протянул буфетчику две пачки стотысячных, перетянутых аптечными резинками, по миллиону рублей каждая. – А теперь, Парамоныч, я попрошу тебя наговорить про все заново и подробно. Я магнитофон включу. Давай.

Грязнов нажал кнопку и тем включил запись…

Полчаса спустя, когда стало уже смеркаться, Парамоныч, оглядевшись, быстренько покинул машину, снова посидел на лавочке и только потом, сделав ленивый круг по двору, пошел к своему подъезду.

Грязнов проводил его взглядом и, когда тот исчез в подъезде, тронул машину. Выехав из арки, поехал в сторону Волоколамки. Но перед каналом, на левом повороте, его неожиданно тормознула ГАИ. Вежливый капитан, махнувший Грязнову светящимся жезлом, подошел, сопровождаемый ребятами в камуфляже, отдал честь, представился и предложил предъявить права. Грязнов и не собирался протестовать. Он, зная, что ничего не нарушил, приспустил боковое стекло и показал гаишнику свое удостоверение. Тот, посветив фонариком, прочитал вслух:

– Полковник Грязнов Вячеслав Иванович, так, МУР, это понятно. Прошу извинить, товарищ полковник, служба!

– Нет вопросов, капитан. Могу ехать?

– Следуйте, товарищ полковник, – и капитан сделал отмашку жезлом, разрешил левый поворот.

Но когда машина Грязнова исчезла под каналом, обернулся к своим спутникам и сказал:

– Ну, поняли, кто это был? Так что давайте действуйте!…

… А Николай Парамонович, войдя в подъезд, по привычке обернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и сейчас же почувствовал раздирающую боль в затылке.

Удар был нанесен очень сильной рукой. Но немного самортизировала жесткая войлочная шапочка, которую когда-то подарил Парамонычу, молодому сандуновскому кадру, уже знаменитый Автандил Пайчадзе, великий футболист…

Парамоныч упал на колени, хрястнула разбившаяся о бетонные плиты бутылка «Перцовой», остро запахло сивухой.

– Быстро! – послышался голос, и две сильные руки подхватили лежащего под мышки и вытащили из подъезда на улицу. Тут же безвольное тело было брошено в открытый багажник «ауди», хлопнула крышка, затем дверцы автомобиля, и он, взревев двигателем, рванул из двора.

– Ты не замочил? – спросил короткое время спустя грубый голос.

– Оклемается, падла, – сипло ответил второй.

Отцом Айны был немец по фамилии Дайкут, довольно слабенький артист латвийской республиканской филармонии, где мелким клерком работала Анна Францевна, будущая мать знаменитой певицы. Родителям повезло уже в том смысле, что они не были талантливыми людьми, не играли первые скрипки, не звенели лауреатскими медалями, а значит, оставались нормальными советскими обывателями, чьи запросы не поднимались выше обычных стандартов бытия. Зато в Айне они хотели видеть именно то, чего не смогли достигнуть сами. К чести девочки она росла не капризной, но метила тем не менее высоко. Она была не только талантлива по-своему, но также традиционно для прибалтийских девушек трудолюбива. Ее несильный голос стараниями Анны Францевны, а главным образом подруги ее юности, блестящей в свое время примы музыкальной комедии Юлечки Зитте, так до смерти и остававшейся просто Юлечкой, словом, – стараниями этих двух самоотверженных женщин малышка Айна однажды стала телезвездой в программе «Ищем таланты», а голос ее прозвучал на всю страну, на весь Советский Союз. Усвоив для себя основной принцип умных людей – «Здесь сила не нужна, здесь надобно уменье», – Айна стала быстро подниматься по лестнице успеха и популярности. И к своему совершеннолетию уже стала обладательницей нескольких престижных советских и зарубежных призов. И останавливаться на достигнутом не собиралась.

Сколько их было на нашей памяти, этих гениальных детей, юных дарований! Где они? Куда сгинули?… Айна сдаваться не желала. Будучи уже вполне признанной эстрадной певицей, она пошла учиться в Гнесинское музыкальное училище. Постоянно работала, много ездила, не отказывалась, если позволяло время, ни от одного выступления, каким бы трудным оно ни было. И упорство ее было вознаграждено. Ее заметили в кино, сняли в одном, другом эпизоде, а потом вдруг однажды на экране появилась поющая актриса, как когда-то, в тридцатые-сороковые, родившие звезды мировой величины. Слава оказалась хоть и громкой, но вполне посильной для девичьих плеч Айны.

Впрочем, скорее всего, к этой поре никакой уже девицей она не была. Обаяние простушки сочеталось в ее характере с железной волей отлично знающей себе цену женщины. Немало находилось мужчин, которые были готовы потерять голову, соблазненные кажущейся простотой и доступностью этой обаятельной, глазастой латышской полукровки, умело коверкающей великий и могучий русский язык. В узком кругу самых доверенных подруг Айну называли «мультяшкой» – за невеликий рост, неуемную бойкость, необузданный темперамент и… еще за то, вероятно, что свои естественные женские потребности она умела полностью удовлетворять как в мультфильме: самый длинный сюжет – пятнадцать минут, полторы части. Но что самое потрясающее – ни один ее партнер не смог бы предъявить ей никаких претензий сексуального плана…

Вот такая она была, эта гениальная, поразительная, фантастическая зараза! Именно зараза. Тот, кто с ней хоть раз имел дело, мог в некоторых ситуациях почувствовать себя, ну, скажем так, недостаточно мужчиной. Но она оставалась женщиной всегда. В любых условиях. И еще – она не была жадной волчицей. Ей сами несли добычу. А она – принимала и делала это истинно по-царски. Во всяком случае, даритель, а по-нынешнему – спонсор, когда она соглашалась с его предложением, мог считать себя как минимум королем.

Турецкий заметил, что Полина, рассказывая самые интимные вещи о своей ближайшей подруге, как бы не испытывала к ней ни зависти, ни обиды. Так читают вслух старинные романы о старинных же страстях.

Объяснение этому нашлось неожиданно в ее же реплике.

– Понимаешь, какая штука? – неожиданно созналась она. – Я всю свою жизнь играла подружек невесты, выдавала замуж, кричала «горько», завидовала счастью, плакала в подушку и тому подобное, а сама так невестою и не стала. Чего теперь жалеть? Такая выпала роль – подружка…

Словом, понял для себя Александр Борисович, жила девушка постоянным отсветом чужой радости. Обидно.

• Предыдущая
• 51/98
• Следующая