Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада" - Страница 11

— Хватай нелюдя!

«Вот же дрянь дело», — подумал Эрвин, нащупывая холодную рукоять офицерского кортика. Памятник Рагнеде и Дэзмонду маячил уже совсем близко, но толпа еще не была достаточно густой, чтобы скрыться. «Только бы не подключилась полиция». У жандармов хватило бы ума не только попытаться выбить ему зубы, но и попросить документы. А вот здесь у Эрвина начались бы по-настоящему серьезные проблемы.

— Эй, красавец, в беду попал?

Определение «красавец» не подходило Эрвину даже в годы самой светлой юности, а сейчас он выглядел хорошо за тридцать, да еще мог похвастать новоприобретенным ожогом на лице. Впрочем, даже без ожога худощавый, болезненно бледный шатен с длинным и не особенно выразительным лицом плохо вписывался в калладские представления о красоте. Но в беду он и впрямь попал. Так что лейтенант механически кивнул. Румяная пышнотелая девица вполне профессионально повисла у него на шее. От нее пахло дешевым вином и дешевыми же духами.

Учитывая, что даже удирающего от погони Эрвина она сочла симпатичным, определить профессию женщины труда не составляло.

— Милый, ну не надо так выразительно морщить нос, — ухмыльнулась она.

— Не хватайте за волосы, — спокойно попросил Эрвин, оценивая ситуацию. Девица, заметив ожог на его виске, тут же ослабила хватку и слегка приоткрыла рот.

— Ой… Да ты на самом деле?

Насколько лейтенант Нордэнвейдэ знал продажных девиц — а знал он их мало и плохо — орать они умели громко. Так что ей точно не следовало врать в духе «все в порядке, дорогая, тебе кажется».

— Давайте это потом обсудим, — быстро предложил он, прикидывая, каковы шансы успешно уйти от погони, если девица решит поднять шум. Перспективы не впечатляли. Но тут незнакомка его удивила:

— Хорошо, — согласилась она и с неожиданной силой поволокла Эрвина куда-то в гущу толпы. — Да не бойся ты. Знаю я вашего брата. Идем, идем. Как Красную Ночку встретишь, так и год проведешь. Нечего сегодня крови литься. Пойдем, красавец, потанцуем…

Прилично танцевать Эрвин за шесть лет в Каллад так и не научился, но тут уж было не до деталей.

— До нумеров ты со мной, конечно, не прогуляешься? — безразлично поинтересовалась женщина, когда они вышли из толпы с другой стороны, протанцевав внутри кольца не меньше четверти часа и оставив свору калладских патриотов с носом. Вернее, с большими носами, красными то ли от мороза, то ли от выпивки. Говорила она тихо, так что за взрывами смеха и доносящимися отовсюду песнями разобрать слова было непросто. Эрвин скорее угадал вопрос, чем его услышал. И полез в кошелек. Не слишком толстый, но, по счастью, не пустой.

— Нет. Но я вам заплачу.

Та резко отстранилась.

— Как мило. Правы они. Души у вас нет.

Если уж на то пошло, проблема, насколько Эрвин представлял из путаного объяснения знакомого медика, была в каком-то «гемоглобине», а вовсе не в душе. По крайней мере, при вскрытии души не обнаруживалось не только у поганых кровососов-порфириков, но и у калладцев с безупречной родословной.

— Нелюдь — нелюдью останется, — припечатала она.

— Вне всякого сомнения. От этого, к сожалению, пока не лечат, — сухо согласился Эрвин. Его так и тянуло сообщить даме, что быть «вампиром» в Каллад крайне невыгодно хотя бы в экономическом плане. Сыворотка Асвейд стоила совершенно немыслимых денег, даже в тех редких случаях, когда ее можно было достать легально. Что, конечно, для большинства зараженных порфирией находилось далеко за пределами возможного.

Пышка поджала губы.

— Действительно. Такая штука, как советь, не продается. Я тебе жизнь спасла, а ты мне серебро суешь. И сколько же стоит одна спасенная жизнь?

Сколько стоит спасенная жизнь, Эрвин не знал. Но, учитывая не самый внушительный размер его лейтенантского жалования, она определенно стоила не так дорого, как принято было полагать среди романтиков. Если пересчитать на количество спасенных Ломаной Звездой жизней, выходило что-то вроде пары марок за десяток. Расценки за ночь у ночных бабочек точно были выше.

— Я понятия не имею, сколько она стоит, — честно сказал Нордэнвейдэ. Наверное, даже несколько грустно.

— Да ты военный, — сообразила женщина. Скорее всего, заметила фасон сапог. Но, возможно, и тон ответа. — Прости, красавец. Сдуру ляпнула. Вопросы сняты. Считай, я проявила гражданскую сознательность. И убери ты к бесам свое серебро. Сегодня же Красная ночка. Добрые калладцы делают друг другу подарки.

Эрвин поправил воротник плаща. В том, что девица опознала в нем военного, ничего ужасного еще не было. Но ей ни при каких обстоятельствах не следовало знать, в какой конкретно структуре он состоит.

— Тогда спасибо за подарок. Как вас зовут?

— Марита Пышка. Так и зовут. Будешь вдруг в «Зеленой лампе», кликни такую. А теперь уж прости, красавец, но мне работать пора. Думаю, большая часть мужиков уже набралась до того состояния, когда симпатичной кажется любая баба. Так что мне время терять не с руки. Доведу тебя до моста и назад пойду. И вот, держи платок, обмотай голову. Да не отнекивайся, захочешь — потом вернешь. А то по дороге еще столько шпаны соберешь, что мало не покажется. Да глаза спрячь.

От шерстяного платка невыносимо пахло фиалками, но отнекиваться Эрвин действительно не стал: не до того было. А голову можно было потом и вымыть. К тому же, Марита сейчас не столько совершала гражданский подвиг терпимости, сколько задабривала судьбу на следующий год. Калладцы всегда казались Эрвину очень любопытным в этом плане народом: они криком кричали о своем неверии в приметы, гороскопы, рок и прочую метафизику, но не забывали отдать последний глоток вина огню, избегали смотреть в зеркала в темное время суток и уж, конечно, ни за что не выезжали со двора, если спотыкался конь или выли псы.

— Счастливого нового года, Марита, — сказал он на мосту.

Марита улыбнулась:

— Теплой весны, долгого лета, — и поспешила назад, туда, где горели огни и шумела толпа. Нордэнвейдэ, как она и советовала, опустил глаза и пошел вдоль набережной. У него было не так много времени, чтобы сочинить более-менее пристойную версию событий. То есть объяснить полковнику Дэмонре, почему лейтенант Маэрлинг в тюрьме, Кейси Ингегерд — у лекарей, а у него самого рожа — краше в гроб кладут. Объяснить так, чтобы Дэмонра никого не убила и не уволила хотя бы до завтра. Не следовало начинать год с членовредительства среди своих — паршивая это была примета.

С улицы донесся очередной взрыв смеха и нещадно перевранная песня, в которой человек, обладающий хотя бы зачатками музыкального слуха, в жизни не узнал бы калладского гимна. Наклз его узнал только потому, что музыкального слуха был начисто лишен.

— Никогда не понимал, как можно с таким вдохновением вопить «Пусть нечистая кровь оросит наши долы…», когда празднуешь совершенно мирное событие, — недовольно заметил он, запирая за собой двери.

Дэмонра стряхнула с шапки снежинки и широко улыбнулась:

— Неужели ты предпочитаешь, чтобы народ в пьяном виде распевал арии Клотильды Сладкоголосой? Или, хуже того, всякие ужасы про сияющую любовь и ликующую смерть из Марграда? По мне, пусть лучше орут марши. Марши так и пишут, что их ничем не испортишь…

Наклз, если уж на то пошло, предпочитал, чтобы пьяные толпы не таскались по ночам мимо его окон, но для этого следовало поселиться где-нибудь подальше от набережной. А за удовольствие созерцать архитектурные шедевры прошлых веков на фоне темных вод Моэрэн приходилось платить. Плата не всегда равнялась аренде. В дни государственных праздников приходилось доплачивать душевным равновесием и спокойным сном. Пока Наклз мысленно проходился по юным и не очень романтикам, которым по такому холоду дома не сиделось, Дэмонра повесила плащ на крючок и заглянула в гостиную.

— Огня можешь не зажигать: светло как днем, — радостно сообщила она.

И не погрешила против истины: по улице как будто тек живой поток пламени, столько горело факелов. Веселиться калладцы любили и умели.