По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 15

От роз я отодвинулась.

А старушка уселась на меченую птичьим пометом лавку, кинула веер и, наклонившись, с кряхтением сняла туфлю.

— Жмут… — Она пошевелила пальцами ноги. — И нечего говорить, что у меня ноги пухнут… это у них мозги пухнут.

Туфельки были бальными. И не совсем. Мягчайшая кожа изнутри, атласный чехол снаружи… камушки, бантики… и отпечаток стопы.

— Мне их когда-то на Островах стачали… взяла сразу две дюжины пар… нигде не делают больше такой обуви… а у меня ноги болят. — Старушка сняла и вторую туфлю, которую сунула Диттеру. — На вот… в городе вторых таких нет… Это меня еще моя бабка, чтоб ей посметрия легкого не досталось, редкостной тварью была, но дело знала… снаружи-то чего угодно навертеть можно. У нее обманок две коробки… под всякое платье. В атласе ноги стынут и вообще… будто босая…

От туфли резко пахло потом. И носили ее, пусть и по торжественным случаям, но не раз и не два… а главное, запах был старушечий. Неужели и вправду… деменция, сколь знаю, тем и опасна, что ее крайне сложно заметить вовремя. Сначала милые странности, легкая забывчивость, а глазом моргнуть не успеешь, и вот ты уже увяз в пучине склероза. И маразма.

И… интересно, а мне подобное грозит? Жизнь-то долгая, вернее, не совсем жизнь, но… хроники перечитать стоит. На всякий случай, так сказать.

— Дай сюда, — раздраженно велела вдова. — И послушай меня, деточка… я твою бабку хорошо знала… мы с ней дружили одно время, да… пока она у меня твоего деда не увела. Но то дела старые, кто их помянет… Она мне как-то конвертик принесла один. Велела отдать, если вдруг с тобой что-нибудь да случится… Когда случилось, я и припомнила, да только к чему мертвецам письма?

— Где?

Вдова прикрыла глаза.

— Веер подменили… и обувь тоже… думают, сделать из меня старушку убогую, но я-то знаю… и собаку подсунули другую… нашли шавку… куда Кики пропала? Я этому дуболому жандармскому говорила, а он только скалится… небось, взятку дали. Посади его.

Это было сказано Диттеру.

— А лучше на костер… Помнится, во времена моей молодости взяточникам руки рубили… действовало… ох как действовало… а теперь развелось… и почему? А потому что мотивация не та… в мотивации все дело. Так вот, дорогая… ты завтра навестишь старушку и глянешь, что к чему… а я тебе и письмецо передам.

Она вытянула ногу и велела:

— Надевай… испортить такую обувь. Последняя пара осталась…

— Бабушка… — на дорожке появился давешний белобрысый мужчинка под руку с девицей чахоточного вида. Бледна. Губы с синевой, глаза с поволокой. Платьице простое, как и положено компаньонке.

А вдова Биттершнильц дернула меня за руку и этак, предоверительно сказала:

— Еще та потаскушка… а у него в мозгах молочный пудинг… ах, дорогая, правда, от пудинга хоть польза есть…

— Простите, — девушка набросила на плечи старухи кружевную шаль сложной вязки. — Мне стало дурно… слишком душно…

— Забрюхатеешь, пойдешь жить на улицу, — старуха запахнула шаль. — Завтра жду… к обеду… опять кормят невесть чем… точно отравить пытаются. Что ты суетишься, бестолочь? Сколько раз тебе говорить, вести себя надо сдержанно, с достоинством…

Она шлепнула девицу по руке и на щеках той вспыхнул болезненный румянец.

Впрочем, она довольно-таки быстро взяла себя в руки.

— Извините…

— И хватит блеять… пойдем отсюда… сборище бездельников и лицемеров…

Мужчина, дождавшись, когда вдова удалится, произнес:

— Простите великодушно мою бабушку… Она никогда не отличалась добротой, но с возрастом некоторые черты ее характера стали воистину невыносимы. Теперь ей всюду чудится сговор… она вас пригласила? На вашем месте я нашел бы предлог отказаться от визита…

И лишиться письма, которое вредная старушка просто возьмет и швырнет в камин? Это вполне в ее духе. Правда, не факт, что письмо сгорит, бабуля должна была предвидеть некоторые особенности характера давней приятельницы, но…

Мне интересно. Очень интересно. Тем паче, что от девицы пахло «Страстной ночью». Аромат был слабым, изрядно выветрившимся, но все-таки… для скромной компаньонки странноватый выбор.

Кстати, пахло не только от нее.

Оказавшись дома, я с наслаждением упала в кресло и ноги вытянула, возложив на чайный столик… а ведь права старушка, нынешняя обувь, пусть и хороша, но до крайности неудобна. Каблуки в моде?

На кол того, кто эту моду придумал.

И пусть нынешнее мое тело не знает усталости, и боль, мною испытываемая ныне, весьма эфемерна, но…

— Мне необходимо будет наведаться в Ратушу. — Диттер не стал делать вид, что его в доме нет. Он присел на край другого кресла и поежился. Все же в фамильном особняке он чувствовал себя на редкость неудобно. — А затем на почту…

— У меня есть телефон и телеграф, — я махнула рукой. — Скажете Гюнтеру, он проводит… и почтовая шкатулка тоже, но исключительно для небольших объемов…

— Спасибо, но…

— Правила?

— Именно.

— Тебе нужен целитель.

Он пожал плечами: мол, конечно, целитель не помешает, но при черной чахотке его присутствие — скорее дань обычаю, нежели и вправду необходимость.

— Я напишу семейному… мало ли…

— Благодарю.

— Не стоит. — Я прикрыла глаза. — Больно?

— Пока нет.

— Если станет хуже, говори. Достану нормальный морфий.

Отказываться Диттер не стал, лишь слегка наклонил голову, выражая, надеюсь, благодарность, а не удивление.

— Что тебе рассказали?

— Кто?

— Брось… те чахлые девицы, которые тебя облепили… ты принес их запахи…

Он поморщился.

— Сказали, что я развратная особа?

Кивок.

— И что, связываясь со мной, ты рискуешь утратить душу?

Еще кивок.

Обидно, ничего нового… этак начну подозревать, что фантазия наших кумушек и вправду истощилась.

— И что я играю чувствами мужчин… и одного довела до самоубийства.

— Троих, — поправил Диттер и улыбнулся. Улыбался он редко, а потому выглядел на редкость очаровательным. Беззащитным… растерянным… так бы и…

— Уже троих…

— Еще двое вынуждены были покинуть город. Удалились в колонии, чтобы там залечить сердечные раны…

— Ложь, — я позвонила в колокольчик и поинтересовалась: — Обед у нас будет? Гость голоден.

— Я не…

— Голоден, — повторила я, и Гюнтер прекрасно меня понял: сытый мужчина во всем лучше голодного. А уж когда речь о дознавателе идет… не думаю, что он про бабушкино письмо взял да позабыл, скорее уж прикидывает, как самому навестить старушку и выцыганить послание. Шиш ему.

— Один проигрался и крепко задолжал, вот и сгинул, чтобы ноги не переломали… второго отец собирался женить, причем не на мне. Он предпочел колонии. И знаешь, я его понимаю… я бы тоже…

Осеклась. Щелкнула пальцами и предупредила:

— Письмо мое… моя бабушка ведьмой была. И старуха от нее не отставала… они вместе в Шпелехской школе учились, а тамошние проклятья хорошо держатся…

— Знаю.

Улыбка исчезла. Надо же… неужели…

Надо будет полистать бабушкин рабочий дневник тех времен, вдруг да и найдется что по теме. Нет, я сомневаюсь, что в бумагах меня ждет чудо-рецепт, способный избавить Диттера от чахотки, но… интересно же.

На обед подали сырный суп с гренками, перепелов, в белом вине тушенных, с сельдерейно-морковным пюре. Глазированный лук особенно удался, как и фруктовые корзиночки. Взбитые сливки. Персики. И хрустящее тесто… правда, ел Диттер крайне мало. То ли стеснялся, то ли аппетита не было…

— Мне взятку предлагали, — сказал он, расковыривая шарик пюре, украшенный семенами кунжута и льна. — За то, чтобы тебя признал опасной нежитью.

— А ты?

— Отказался.

— Сколько?

Интересно, во что мою голову оценили.

— Пять тысяч.

Скромненько. Даже обидно, что так мало…

— Зря отказался.

Что? Жизнь в городе дорогая, и вряд ли его дознавательской зарплаты хватит на более-менее сносное существование. И конечно, один тощий инквизитор дыры в моем кошельке не сделает, но что-то подсказывало, что в отличие от любезного Арчибальда, который не стеснялся перехватывать у меня в долг, над возвратом не особо задумываясь, Диттер деньги брать откажется. Наотрез. А приодеть его надо…