По ту сторону жизни - Лесина Екатерина - Страница 13

— Но леди Осборн придется проявить благоразумие…

Покаяние. И рекомендательное письмо настоятельнице Бернской обители… Что ж, полгода в монастыре, глядишь, и добавят кузине если не смирения, то всяко мозгов. Да и сплетни поутихнут. Большей частью.

— Почему? — этот вопрос я задала Диттеру, когда тот отвлекся от созерцания разгромленных покоев. Явно гадал, тут ему оставаться — кровать не пострадала — или же рискнуть и потребовать новую комнату.

Я не мешала. Мне даже было любопытно, что победит: здравый смысл или скромность.

— Простите?

— Почему вы ее отпустили? Эта сказка про ромалу… вы ведь понимаете, что не было никакой ромалы…

— Но при наличии хорошего защитника доказать этот факт было бы затруднительно.

Диттер тронул искореженную проклятьем створку. И носок поднял, пожеванный, обслюнявленный, но с виду вполне целый.

— Боюсь, новые правила и ограничения… не всегда способствуют процессу дознания.

Это да, раньше было проще. Иглы под ногти и никаких адвокатов.

— Ваша родственница сошлется на провалы памяти, слабое здоровье… Лекари подтвердят, что и она находилась под действием зелья… если наносила на кожу, то что-то проникло в кровь, так что остаточные эманации зафиксируют. А уже там…

Он обошел темные пятнышки. А мое противоядие паркет попортило. Да уж… повезло ему, что живым остался. Выходит, не такой он и заморенный, каким выглядит.

— Но ведь дело не только в этом?

— Не только. У меня тоже репутация есть и… не хотелось бы прослыть неудачником, которого едва не подчинила сельская недоучка…

Это он зря. Городок наш, пусть и не так чтобы велик, но не настолько же, чтобы деревней его обзывать.

— Понятно… в этом доме полно свободных комнат. Выбирайте любую.

Я развернулась.

— Спасибо, — донеслось в спину.

Да не за что…

Рассвет я встречала в лаборатории. Ждала даже. С любопытством и готовностью отступить в тень, если истории о непереносимости солнечного света окажутся правдой. Но нет. Огненный шар привычно показался над Гюртербродским лесом. Небо посветлело. Пошло пятнами — желтыми, розовыми, алыми… пожалуй, это было красиво.

В той моей жизни тоже случались рассветы. И пьяноватые. И дурманные. В компаниях сомнительного свойства. И были они красивы, в смысле, рассветы, а не компании, но не хватало им чего-то… покоя? Я сидела на подоконнике, любовалась солнцем и вертела в пальцах черный флакон с остатками зелья.

Инквизитор не спрашивал. Кузина молчала, проявив редкостное здравомыслие.

А я… я в жандармерии не служу, и раз уж дело решили не заводить, то… откуда он взялся у кузины? Зелья осталось не так чтобы много. Состав я расшифровала, а соотношение компонентов и, главное, магический рисунок не снимешь — материала недостаточно.

Что остается? Спрятать в сейф. Там у меня изрядно всякого хранится… а пока… пока подумаю, например, над тем, что делать с дознавателем.

Не то чтобы он меня раздражал, но… неприятно как-то иметь рядом с собой человека, способного упокоить щелчком пальцев. С другой стороны, ничего не дается даром, особенно если это касается божественного. И равновесие… если он может, то и я…

Как? Спуститься бы в храм, поговорить с Плясуньей… Она не ответит. Она редко снисходит до людей, но вдруг да в намоленных стенах здравая мысль забредет в голову?

Но я сидела. Любовалась солнцем.

И осмелев, открыла окно — толстое стекло, щедро сдобренное чарами, искажало мир — и подставила лицо рыжим лучам. Закрыла глаза. Вдохнула терпкий воздух…

Хорошо. Жить хорошо. Даже если ты умер.

Спустя три дня в городской ратуше при изрядном количестве народа, который у нас любит разного рода сборища, не делая особой разницы между ярмаркой и публичной казнью, состоялось торжественное оглашение. И мэр долго и восторженно вещал о воле богов. Чуде. И благодати, которая вместе с моей персоной снизойдет на город. Это он, конечно, зря… У Плясуньи, как показывают хроники, собственное понятие о благодати.

Левый глаз мэра подергивался, в правом виднелась тоска по упущенной выгоде: о некоторых наших проектах дражайшие родственники не знали, а следовательно, вряд ли додумались бы потребовать возврата долгов. Мэр то и дело хватался за грудь, кривовато улыбался. Кивал. И смахивал кружевным платочком притворные слезы. Городской казначей был куда более сдержан.

— Я рад за вас, — неискренне проскрипел он, сунув в руку мятый чек.

Вот это правильный человек. Пренеприятный, конечно, но к финансовым обязательствам относится крайне серьезно. Подозреваю, что исключительно благодаря его усилиям город еще не растащили.

Играл оркестр.

Родственнички кривились, верно, от избытка чувств. Дети, которым было глубоко наплевать как на богов, так и на причину праздника, хлопали хлопушками. Ветер носил конфетти. Дамы обсуждали мой наряд и моральный облик… Не то чтобы я подслушивала, но эти две темы в нашем захолустье всегда были актуальны. Некоторые поглядывали на инквизитора, однако ввиду замученного вида и на редкость дрянного костюма — где он только раскопал этакое убожество — особого интереса его персона не вызвала.

В общем… жизнь или недо-жизнь шла своим чередом.

Торжественный обед в ратуше порадовал канапе с подгулявшей семгой, свежими клубничными булочками и прилипшим ко мне мэром.

— Дорогая, я так рад… так безумно рад, — с хорошо отрепетированным восторгом щебетал он, ухватив меня за ручку. Было время, когда хватать он пытался за другие места — наш дорогой мэр еще тот сладострастник и известный прелюбодей, — но пара проклятий, и общение наше перешло сугубо в деловую плоскость. — Но вы же понимаете, что обстоятельства сложились… не самым удачным образом…

— Не хотите ли вы сказать, что я больше не ваш партнер? — я широко улыбнулась.

Очень широко. Так, чтобы клыки видны были. А что, раз уж выросли, то и от них польза иметься должна. Мэр отчетливо вздрогнул, но он был политиком в седьмом колене — род их давненько уже присосался к благодатным жилам городской казны — и поэтому быстро взял себя в руки.

— Что ты, дорогая… как можно… я только о тебе и думал… но дела… ты лучше, чем кто бы то ни было понимаешь, как промедление сказывается на бизнесе… а ждать твоего… гм… возвращения… мы никак не могли… как и включить в состав учредителей…

Все-таки он попытался меня обмануть.

Конечно, где-то я его понимала. Переписывать устав недавно созданного сообщества — еще та морока, однако это не значит, что я позволю сделать из себя жертву обстоятельств.

Я сама подхватила мэра под локоток и, наклонившись к самому уху, прошептала:

— Двести тысяч…

— Что?

— Двести тысяч… вернете в течение недели. Вы же тоже деловой человек, — я сбила пылинку с лацкана. — И понимаете, как сложно слабой девочке в таком запутанном мужском мире… всяк норовит обидеть, обмануть… и бабушка мне запретила верить кому-то на слово. А нет бумаг, нет и денег…

— Денег нет…

— Вот и я о том, — согласилась я, сжимая руку.

— Они в дело вложены…

— В чужое, заметьте… в совершенно чужую мне компанию… но у меня хотя бы расписки остались.

Он пыхтел. И сопел. И губа отвисла, а на высоком челе, в котором наши борзописцы усматривали признак благородства — писаки в городе уживались лишь с правильным, согласованным при городской управе зрением, — отразилась судорожная работа мысли. Само собой, расписки у меня имелись, я не настолько наивна, чтобы вкладывать деньги в сомнительного свойства проект, не оставив себе возможности получить их обратно. И в свое время мэр три недели маялся, не зная, как поступить: попытаться найти другого инвестора, что не так-то просто, или же согласиться с моими весьма скромными требованиями. И предъявить мне было что…

— Хорошо, — прошипел он, выдергивая руку. — Я исправлю бумаги… нужна будет подпись…

— Всегда рада.