Чудовище (ЛП) - Коллектив авторов - Страница 16

— Это отпуск, — прерывает меня Льюис.

— Потерять свою силу и большую часть ощущений в плечах…

— Которые ты восстанавливаешь.

— Превратиться из того парня, перед которым девушки готовы были выпрыгивать из своих трусиков, в парня, на которого они едва могут взглянуть…

— Такие женщины не достойны тебя.

— Остановись! Иисус чертов Христос, ты можешь просто остановиться! — говорю я, вставая и становясь к нему лицом. — Позволь мне тонуть в жалости к самому себе.

Льюис подходит на шаг ближе, настолько близко, что, если он придвинется еще хоть на сантиметр, наши грудные клетки соприкоснутся. Может, он на сантиметр или два выше меня, но, черт, временами кажется, что он выше минимум на метр, или это я настолько сильно уменьшился.

— Слушай, — говорит он строго, — я дал тебе время. Время упиваться этим, быть озлобленным, злиться. Я дал тебе больше времени, чем давал кому-либо еще.

Я возмущен тем, что ему удается держаться таким строгим — таким твердым, когда он, должно быть, прямо чешется от желания кричать, вопить, может, даже толкнуть меня. Хотел бы я иметь такую самодисциплину. Но у меня ее нет. Он действует, с легкостью используя свои влияние и авторитет. Наклон головы или скрещенные на груди руки. Чувство неполноценности, растекаясь, прожигает мои вены. Неполноценность — это не то чувство, к которому я привык. Я никогда ни перед кем и ни перед чем не склонялся. Ни перед крупным мужчиной, ни перед мощным огнем.

Но сейчас…

Моя неполноценность только бесит меня.

— Может, это из-за того, как ты сюда попал? — говорит он, немного подумав. — Ты здесь, потому что спас себе жизнь. Спас много жизней. Благодаря тебе в мире есть люди, которые будут жить дальше. Поэтому я действую немного аккуратнее, чем должен.

— Избавь меня от этого дерьма про поклонение герою, — отвечаю я. — Время для этого было месяцы назад.

— Ты понимаешь, какой ты счастливчик? — спрашивает он. — Ты как никто другой знаешь, скольким людям, пережившим пожар, намного хуже, чем тебе. Как много людей потеряли все. Все! Их жизни никогда не будут прежними. Твоя же, всего лишь изменилась.

— Изменилась? — повторяю я в ярости.

Как он смеет приуменьшать, насколько изменилась моя жизнь.

Что я потерял.

— Пошел ты, Льюис! — рычу я. — Ты понятия не имеешь.

— Нет, это ты понятия не имеешь. Ты забыл, что я видел. Шрамы, которые приходилось лицезреть. Мой следующий клиент, — он кивает в сторону приемной, — это десятилетний мальчик, у которого ожоги занимают примерно сорок процентов его тела. Десятилетний и сорок процентов! — повторяет он. — И он даже близко так не жалеет себя, как ты. Он все еще улыбается, и он милый! Его жизнь едва началась и в ближайшем обозримом будущем будет сосредоточена на хирургических отделениях и пересадках кожи, вместо бейсбола и игр в лагере, но он приходит сюда, неделю за неделей, счастливый.

Я сглатываю, смущенный от того, как на меня повлияли его слова. Услышать о том, как десятилетний парнишка справляется с этим лучше, чем я, только усиливает мой нынешний комплекс неполноценности.

Мы жертвы пожаров, нам всегда сочувствуют. Как, черт возьми, и должны. Но ребенок? Должно быть, Бог чертовски беспощаден. Ни одному ребенку не следует иметь с этим дело.

— Внешность — не главное, Адам, — говорит Льюис, отступая на несколько шагов. — Увидимся на следующей неделе.

Прежде чем я успеваю ответить, он выходит из тренажерного зала, оставляя меня одного.

— Внешность — это все, Льюис, — говорю я самому себе, потому что зал сейчас пуст.

Я собираю все свои вещи — полотенце, бутылку для воды, ключи и бумажник — и направляюсь в раздевалку. Брызгаю на лицо немного холодной воды, осматриваю в отражении зеркала свои шрамы и пальцами мягко касаюсь их. Я ощущаю каждую неровность и надеюсь, что моя уже исцелившаяся кожа больше не вскроется и не начнет кровоточить. Это случалось раньше, и занимало слишком много времени, чтобы раны опять затянулись. Искалеченная кожа отказывается работать с тобой заодно. Только против. Я смотрю вверх, на ту часть лица, где каким-то чудом большинство моих шрамов маленькие и едва видные. Но начиная от левого уха и ниже к шее, там уже другая история. Плечо и бок… тем более. Вместо того, чтобы здесь принять душ, я решаю отправиться прямо домой. Мне никогда особо не нравилось находиться здесь, но сегодня больше, чем в другие дни, я ощущаю потребность убраться отсюда. И побыстрее.

Когда я выхожу из раздевалки, замечаю Льюиса, который дает пять парнишке.

— Гас, дружище, — говорит он с улыбкой. — Готов надрать кому-нибудь попу?

— Ты можешь сказать слово «задница», Льюис, — отвечает парнишка. — Я почти подросток.

— Я думал, что тебе, десятилетнему, до этого еще три года, — говорит Льюис, ухмыляясь.

— Три коротких года.

Льюис наклоняется, чтобы быть на одном уровне с парнишкой.

— Но если я такое скажу, боюсь, твоя мама тогда надерет мою… — Льюис оглядывает комнату, — задницу.

Гас смеется так сильно, что его плечи трясутся.

— Она только что высадила меня. Она встречается с моим доктором…

Их голоса становятся тише, когда они отходят, направляясь в тренажерный зал, где я больше не могу услышать продолжение его рассказа. Но я все еще могу их прекрасно видеть, его — идеального Гаса. Каким бы ни было расстояние, оно не оставляет ничего незамеченным, не важно, как бы сильно я ни желал обратного. И все же, я так и не могу отвести взгляда.

Все то время, пока он идет, его свободно свисающие хлопковые штаны и футболка с человеком-пауком позволяют… всем в комнате увидеть.

Я несколько раз моргаю. Внутри меня кипят злость и ярость на то, что огонь — мой заклятый враг — может сделать с другими. Сделал с ним.

Черт возьми. Он же только ребенок.

Маленький ребенок, детство которого разорвали в клочья.

Я застегиваю кофту и натягиваю на голову капюшон. Новая приобретенная привычка — не позволять другим страдать, глядя на меня. Я поднимаю свою спортивную сумку, разворачиваюсь и направляюсь к двери. Я не готов и не имею никакого желания сталкиваться сегодня лицом к лицу с еще одной жертвой.

Часом позже я достаю из холодильника бутылку пива, сминая в руке стаканчик. Я делаю большой глоток, наконец-то ощущая себя расслабленным после душа. Телефон издает звук, оповещая, что меня ожидают несколько непрочитанных сообщений.

Одно от моей мамы, но я его игнорирую. Если бы она на самом деле хотела поговорить со мной, она бы позвонила. Второе сообщение напоминает мне о следующей встрече с Льюисом. Я быстро его удаляю. Последнее от Стикса, он снова спрашивает, не хочу ли я пойти сегодня вечером вместе с ним в клуб.

Мне придется ответить, иначе он не отстанет.

Стикс один из нескольких моих приятелей не из моей бригады. Друг со времен школы — тогда он был слишком высоким и слишком тощим, чтобы его называли как-то иначе. И еще мы вместе играли в лакросс в университете. Но для тех, кто знакомится с ним только сейчас, он Клейтон. Я практически уже пишу ему свой обычный ответ, когда телефон начинает звонить, а на экране появляется его имя.

— Придурок, — говорит он еще до того, как я успеваю ответить. — «Пылающие Огни», сегодня вечером. И да, говоря с тобой, я вижу иронию в названии клуба.

Если бы кто-нибудь другой, а не Стикс, открыл свой рот и сказал мне сейчас что-то подобное, скорее всего у нас были бы проблемы. Но поскольку он не думает дважды, когда говорит мне такие слова, после несчастного случая наши отношения не изменились. Когда я рядом с ним, я чувствую себя прежним. Я могу почувствовать себя… нормальным.

Но недостаточно нормальным, чтобы идти в клуб.

— Ответ отрицательный, — отвечаю я, потягивая пиво из бутылки.

— Ты можешь просто уже выбраться наружу? Никто не будет обращать внимание на шрамы твоей нежной задницы, как только увидят твою мерзкую рожу.