Византия сражается - Муркок Майкл Джон - Страница 93

Ермилов казнил парочку вшей, обдумывая предложение Стоичко. Потом отказался:

– У Гришенко это ненадолго.

– Ни одна девчонка не выдержит, – сказал один из есаулов, – если он задержится подольше. Как-то раз мне после него досталась маленькая еврейка. Я решил, что она стонет от удовольствия. Потом понял, что у нее сломана рука. Он ублюдок. Она была согласна. В таком случае не следует прибегать к силе. – Он гордился своим богатым опытом по части изнасилований. – Один взмах штыком творит чудеса. Бедная маленькая штучка. Я приказал Яшке быть с ней поосторожнее, когда пришла его очередь. Чувствовал себя идиотом.

Хотя их беседа меня интересовала, мне пришлось удалиться. Я спросил, где находится уборная. Ермилов посмотрел на меня.

– Та водка, видимо, оказалась дрянной. Вам нужно выйти. Я присоединюсь через минуту.

– Но где нужник?

– Вам не хватит времени отыскать его. Просто выходите. Эти товарищи огорчатся, если вас вырвет прямо на них.

Я двинулся к выходу, сопровождаемый громким смехом. Весь вагон-ресторан был загажен. Здесь стало плохо уже не одному человеку. От мысли о супе меня затошнило еще сильнее. Я вышел на смотровую площадку, а потом наружу вырвались водка, суп и хлеб. Меня зазнобило. Я закутался в старое пальто и оглянулся. Ермилов не мог меня увидеть. Впереди, в сумраке, был город. Там находились большевики и, возможно, более цивилизованные офицеры. Слабость в ногах усилилась, но я побежал и в конце концов благополучно скрылся, оставив позади две или три железнодорожных линии. Я пролез через дыру в заборе, прошел мимо дома с высокой крышей; из окна первого этажа на меня уставилось чучело орла; потом я свернул на боковую улочку. Александрия стала святыней. Здесь располагались только сам Григорьев и его ближайшие сподвижники. Почти ничего не напоминало о близком соседстве лагерной шушеры. Я подумал, погонится ли Ермилов за мной, чтобы пристрелить. Мимо проехали два грузовика. Их двигатели работали идеально. Неужели Ермилов преднамеренно позволил мне бежать? Мне показалось, что кто-то во дворе выкрикивает мое имя. Но было слишком шумно – вероятно, я ошибся. Или Ермилов подстроил мне ловушку? Может, он вместе с Гришенко придумал какую-то жуткую хитрость? Я чувствовал, что он нарочно проявил небрежность. Возможно, Гришенко утратил ко мне интерес, и Ермилов знал об этом. Следовательно, его не волновало мое возможное бегство.

Я пошел по улице. Дорогу вымостили деревянными брусками. Эти круглые деревяшки, очищенные от снега, напоминали облака в небесах. Я вернулся в цивилизованный мир. Я остановил казака, который был относительно прилично одет. Сказал, что я майор Пятницкий. Он, как я и надеялся, сделал вид, что имя ему знакомо.

– Атаман Григорьев уже вернулся? – спросил я.

– Не думаю, товарищ майор.

Я изобразил нетерпение.

– Где телеграф? Где центральный штаб? – Я проследил за его взглядом. Казак смотрел на здание, над которым был поднят большой красный флаг. – Там?

– Видимо, да.

– Очень хорошо. – Честь отдавать я не стал. Я слегка распахнул свое пальто, хотя уже изрядно замерз.

Это позволило ему разглядеть мой «штатский» костюм и, как я надеялся, убедило казака, что перед ним комиссар. Сочетание одежды было идеальным: я казался интеллигентом и при этом человеком из народа. Я немного задержался, нащупывая за подкладкой костюма пакетик на одну дозу. Снова воспользовался носовым платком, чтобы вдохнуть кокаин. Подкрепившись, я двинулся дальше. Коротко поклонившись солдату, стоявшему на карауле, я прошел через калитку у ворот, зашагал по дорожке и вскоре столкнулся с подпоручиком в зеленой с золотом казачьей амуниции.

– Я майор Пятницкий, – решительно заявил я. В мои намерения входило просто пробраться на телеграф и отправить сообщение, предположительно политического содержания, дяде Сене. – Я офицер инженерной службы. Атаман Григорьев приказал мне явиться сюда.

Подпоручик был примерно моих лет. Он внимательно выслушал рапорт, потом сопроводил меня в прихожую, в которой стояла обычная домашняя мебель, включая чучело медведя. Похоже, в Александрии любили чучела животных. На стенах висели оленьи головы. Это место, очевидно, служило маленькой гостиницей. Мы вошли в контору, где молодые дамы, как молодые дамы во всех конторах мира, возились с пишущими машинками и бухгалтерскими книгами. Одна щелкала счетами, пытаясь произвести вычисления, результаты которых быстро выписывала на большой лист бумаги. Она напомнила мне Эсме. Григорьев был не просто бандитом. Здесь располагался действующий военный штаб. Мы миновали этот рабочий улей и, преодолев деревянный барьер высотой по пояс, оказались у высокого стола. Офицер в мундире с сорванными эполетами посмотрел на меня утомленным, спокойным взглядом.

Он погладил свои нафабренные усы, потом повертел в руке какие-то документы. На вид ему было около пятидесяти.

– Товарищ? – Он явно испытывал неловкость, рассматривая мой костюм. – Вы из Херсона? Припасы уже доставлены? – Он сверился с каким-то списком.

– Я не офицер снабжения. Я майор Пятницкий. – Моя молодость и мое звание произвели эффект. Офицер подумал, что это невозможно. Но теперь мы жили в мире невозможного. Если я так молод и все же стал майором, значит, я должен быть важным политическим деятелем. Кокаин избавил меня от рези в животе и от нервной дрожи, хотя желудок у меня по-прежнему сжимало. – Мне нужно отправить телеграмму в Одессу.

Он в отчаянии опустил на стол усталые руки:

– Мы взяли Одессу?

– Еще нет. Но у нас там есть агенты.

– Телеграмма пойдет через Екатеринослав.

– Меня не волнует, как она дойдет, товарищ, – спокойно произнес я. – Естественно, она будет закодирована и пойдет под видом частного сообщения.

Он смутился:

– Возможно, нам следует посоветоваться с политруками.

– Я политрук.

– Но у меня нет полномочий.

Эти слова звучали по всей России. Их эхо разносится и до сих пор. Некогда полномочия перешли от Бога, через посредство царя, к его представителям. Они знали, где они и кто они. Их полномочия были основаны на Божественном изволении. Теперь, во имя коммунизма, они лишились полномочий. Мне следовало подумать, что первейшая обязанность коммуниста состояла в том, чтобы принять собственную ответственность и ответственность товарищей. Возможно, я слишком глуп, чтобы понять сложные рассуждения Маркса.

– Где политруки? – спросил я. Это была опасная игра, но только в нее мне и оставалось теперь играть. – Дело чрезвычайной важности.

– Наверху, товарищ. – Он указал как будто на небеса. – Разве вы не знаете?

– Я только что прибыл.

– Но не было никакого поезда.

– Я прибыл, мой друг, в грузовике. Меня похитил недисциплинированный бандит, который должен как можно скорее понести наказание.

– Не понимаю, товарищ. Кто это был?

– Сотник Гришенко.

Это для него что-то значило. Он нахмурился, записал имя, обвел его. Затем опустил перо в чернильницу, подчеркнул получившийся круг и поджал губы.

– Гришенко может чрезмерно увлечься.

– Он похитил меня из поезда, в котором я ехал в Одессу. Теперь вы понимаете меня?

Эти военные клише срывались с моих губ, как звоночки. Они возвещали обо мне. Мне не нужно было задумываться. Так говорили все, кто получил хотя бы мало-мальское образование. Только неграмотные и тупые, находясь в армии Григорьева, строили оригинальные фразы. Люди из штаба просто подражали офицерам, которых они убили и ограбили во время различных мятежей и побегов. Я инстинктивно понял это. Такие инстинкты нередко помогают, но они же могут усложнить жизнь.

– Вы займетесь Гришенко?

– Я сообщу об этом дивизионному командиру, товарищ майор.

– Многих других товарищей серьезно побеспокоили. Некоторых убили. Меня схватили. Это достаточно серьезно?

– Это очень серьезно.

– Гришенко нужно сделать строгий выговор. – Я хотел отомстить. – Понизить в звании.

– Он толковый боевой офицер, – начал человек, сидевший сбоку от меня.